Фролов Андрей Николаевич,
краевед, г. Воскресенск

ИСТОРИЯ ИСЧЕЗНУВШЕЙ ДЕРЕВНИ — 2

     Ещё одной многолюдной и довольно самобытной деревней Воскресенского района, безжалостно принесённой в жертву фосфоритным карьерам, стала деревня Климово. Перед войной здесь насчитывалось 150 дворов. В отличие от Кладьково, Климово было снесено на 8 лет раньше, в 1972 году. Точно так же климовских обитателей расселили в посёлках Лопатинский и Фосфоритный, а от их родных мест после разработки карьеров уцелело только кладбище. Основой летописи Климова станут многочисленные книги по истории, архивные документы и подробные рассказы Розы Макеевны Козочкиной, 1928 года рождения. В Климове Роза Макеевна родилась и жила до 1972 г. Материалами об истории здешней старообрядческой общины и своими записями рассказов климовских старожилов с автором поделился Дмитрий Боярский, священник старообрядческой Ильинской церкви в Ёлкино. Также интереснейшее описание довоенной жизни деревни мы находим в материале краеведа Николая Александровича Ленкова о семье Арсентьевых (очерк Н.А. Ленкова был опубликован в 1982 г. в газете «Горняк Подмосковья» в номерах 23, 24, 25 и имеет название «Русское чудо»).
     Как и Кладьково, Климово можно отнести к древнейшим селениям округи. В далёком четырнадцатом столетии деревня, как нам представляется, уже существовала. В Воскресенском районе глухие предания о разорительных татарских нашествиях и о боевых действиях с татарами можно услышать лишь в некоторых древнейших селениях — в Марчугах, в Гостилове, в Ратмирове, на Пяти Крестах. Побоищные урочища сохранились в памяти уроженцев Марчугов и Троице-Зотова. В церкви села Константиново хранилась в начале XX века старинная, в нескольких местах пробитая стрелами икона Георгия Победоносца, по преданию эта икона была с русскими воинами на Куликовом поле. Помнят о татарском разорении в окрестностях деревни Рославлево — в Губине и в Ворыпаеве. В большинстве же населенных пунктов Воскресенского района таких преданий вы не услышите. Это связано либо со сравнительно поздней датой возникновения селения, либо с полной сменой коренного населения пришлым в результате разорений и эпидемий. Жители деревень, заселенных заново после Смутного времени, преданий о татарах, как правило, не знают.
     В Климове сохранилось очень интересное предание о татарском нашествии. Рассказывал его прадедушка Розы Макеевны Козочкиной. Татары из Батыева войска большим отрядом шли по здешним непроходимым лесам и болотам, они валили лес, прорубали просеки, а болота гатили гатями («лес роняли на клади»). Их путь пролёг от деревни Потаповской через Кладьково к месту, где позднее располагалась деревня Муравлёво. Здесь, якобы, на степняков напали большие крылатые муравьи и загрызли многих насмерть. Муравьиные кучи (муравейники) этих муравьев были размером с баню. Позднее тут появилась деревня, прозванная в память о случившемся Муравлёво (муравель — муравей в здешнем говоре). Далее татары двинулись в сторону будущего города Егорьевска, они хотели выйти на тамошнюю большую дорогу. У Егорьевска есть деревня Нечаевская (ныне она уже в городской черте). И вот там, в Нечаевской произошел большой бой, русские бились с татарами насмерть. Кто победил в этом сражении, предание не сообщает, но говорит, что враги не смогли выйти на большую дорогу, не пропустили их, и от Нечаевской уцелевшие татары повернули вспять. Остается добавить, что через деревню Нечаевскую в XVI–XVIII вв. шла большая дорога из Коломны во Владимир.
     Изначально и вплоть до 1929 года деревня Климово входила в состав волости Усть-Мерска (Усмерская волость). На территории этой волости долгое время сохраняли обособленность представители финно-угорского племени меря, родственные нынешним марийцам и мордве. Земледелие в жизни мерян в раннее средневековье играло второстепенную роль, в первую очередь они были скотоводами. Внешний облик — тёмно-русые или даже чёрные волосы, карие глаза, кожа белая или иногда слегка смуглая. Изначально мерянскими, судя по всему, были такие устьмерские деревни как Левычино, Ванилово, Чечевилово, Бессоново, Чемодурово, Берендино. Значительный (но не преобладающий) финно-угорский элемент просматривается в сёлах на правом берегу Москвы-реки — в Ачкасове, Сабурове, Константинове и Глинькове. Рядом с ними стояли деревни с чисто славянским населением — Ратмирово, Гостилово, Лопатино. Позднее здешние меряне и их потомки полностью обрусели. В дальнейшем картина осложнилась новым притоком поселенцев, эпидемиями чумы, разорениями Смутного времени, браками между деревнями и помещичьими переселениями крестьян из других мест. В целом русское старожильческое население деревень бывшей Усмерской волости чётко представляется по своему изначальному происхождению смешанным — мерянско-славянским.
     По ряду косвенных данных можно судить, что финно-угорский элемент в Климове отсутствовал полностью, либо был очень незначительным. Не случайно жители деревни считали себя прямыми потомками славян. Внешность у подавляющего большинства климовцев типично славянская — светлые волосы и глаза, белая кожа. Как вспоминает Роза Макеевна Козочкина, темноволосые и кареглазые люди (именно так выглядели здешние финно-угры) на её памяти жили в Кладькове и Берендине, в Климове и Лунёве их не было вовсе. Уроженец Кладькова краевед Н.А. Ленков обмолвился как-то, что при возникающих перебранках климовцы обзывали смугловатых кладьковцев (своих соседей) «черножопыми», а те отругивались: «А у вас пятки чёрные!» Излюбленным промыслом жителей деревни Климово был пуговичий (сам по себе довольно грязный), а в пуговичных мастерских, где из копыт и рогов изготовляли пуговицы, они работали босиком. Отсюда пошло коллективное прозвище климовских — «чернопяты».
     Кстати сказать, на территории Воскресенского района, помимо славян, мерян и татар, выявляются слабые следы присутствия представителей некоего тюркского народа, язык которого был близок к современному чувашскому языку. Я полагаю, речь может идти о древних булгарах (чуваши — булгарское племя, не принявшее ислам, в их языке лучше, чем в языке казанских татар сохранились лексика древних булгар). Волжская Булгария — одно из древнейших государств Восточной Европы, в сфере его влияния в X веке, ещё до похода Святослава на вятичей, могли находиться и наши земли. Возможно, жители Булгарии переселялись в наши места позднее — в 1236 г. (беженцы от монголо-татар) или уже после присоединения Среднего Поволжья к Москве. В связи с этим небезынтересно семейное предание одного из климовских родов — Политовых, согласно которому их предки были выходцы из Волжской Булгарии. О Политовых и о других климовских воротилах мы расскажем ниже.

Первое упоминание

     Документально история деревни Климово прослеживается с 1577 года, когда в Коломенской писцовой книге 1577–78 гг. в вотчине Матвея Проестева упомянуты село Игнатьевское (позднейшее Игнатьево) и деревня Климова. О ранней истории здешних земель и об истории боярского рода Мининых-Проестевых мы уже рассказали в очерке о деревне Кладьково. Там же можно найти и жизнеописание Матвея Проестева. Вкратце повторим, что род Проестевых получил начало от приближенного князя Ивана Калиты по имени Мина. Сын его, Дмитрий Минин, будучи воеводой Дмитрия Донского, погиб в 1368 году при отражении литовского нашествия. По наблюдениям историка С.Б. Веселовского, вотчины Мины и его потомков располагались в Коломенской земле, а среди этих владений мы находим вотчину Матвея Проестева в Усмерском стану Коломенского уезда, с деревнями Климово и Кладьково.
     Деревня Климова по описанию 1577–78 гг. выглядит достаточно крупным для этих мест селением, в ней стояло (пропорционально площади земельных угодий) приблизительно 14 дворов. Впрочем, обратимся к первоисточнику. Вот как владение М.П. Проестева отражено в писцовой книге 1577–78 гг.:
     «В Усмерском-же стану села и деревни за детми боярскими в вотчинах:
     За Матвеем Павловым сыном Проестева: деревня Кладкова: пашни паханые худой земли 78 четьи, да перелогу 30 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 200 копен, лесу непашенного 12 десятин; да к той же Кладковской деревне припущено было в пашню селище, что был починок Даниловской: пашни лесом поросло в кол и в жердь 4 четверти в поле, а в дву потомуж, сена ставилось 5 копен, лесу непашенного 5 десятин. Село Игнатьевское, пусто, на речке на Игнатыне, а в нем церковь Игнатья Богоносца, стоит без пенья: пашни паханые худой земли 15 четьи, да перелогу лесомъ поросло 5 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 30 копен, лесу болота 7 десятин. Деревня Колесова: пашни худой земли 10 четьи с осминою, да перелог 10 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 20 копен, лесу пашенного 2 десятины, да непашенного лесу 3 десятины. Деревня Ивашева Федяшевская, на речке на Игнатыне: пашни худой земли 17 четьи с полуосминою в поле, а в дву потомуж, сена 150 копен, лесу болота 2 десятины. Пустошь, что была деревня, Внукова: пашни худой земли четь с полуосминою (пропуск), да перелог же 11 четьи без полуосминою в поле, а в дву потомуж, сена 15 копен, лесу пашенного десятина, да непашенного лесу 2 десятины. Деревня Климова: пашни худой земли 56 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 100 копен, лесу непашенного 16 десятин. Пустошь, что была деревня Уковская: пашни худой земли 9 четьи с осминою в поле, а в дву потомуж, сена 10 копен, лесу непашенного 5 десятин с полудесятиною. И всего за Матвеем Проестевым в живущем 4 деревни, да пустых село, да 2 пустоши, да селище припускное, а в них пашни худой земли 187 четьи с осминою, да перелогу 51 четь без третника четвертного, да перелогу ж лесом поросло 9 четьи, обоего пашни, перелогу и лесомъ поросло 247 (четьи) с полутретникомъ в поле, а в дву потомуж, сена 590 копен, лесу пашенного 3 десятины, да непашенного лесу 52 десятины с полудесятиною».
     Административный центр проестевской вотчины располагался в селе Игнатьевском. Там стоял господский двор и деревянная церковь во имя святого Игнатия Богоносца. По ней, а точнее сказать по селу, речка Игнатына (позднейшая Натынка или Нетынка) и получила свое название. Двоюродный прапрапрапрадед Матвея Проестева — Игнатий Васильевич Минин, носивший имя указанного святого жил в начале XV столетия. Отсюда мы можем предполагать, что описанное в писцовой книге 1577–78 гг. владение М.П. Проестева являлось «старой вотчиной» и принадлежало его предкам еще в конце XIV – начале XV веков. Но к моменту переписи в результате бедствий второй половины царствования Ивана Грозного здешние места сильно обезлюдели, многие деревни превратились в пустоши, и запустело даже само село Игнатьевское, а стоявшая в селе церковь оказалась «без пения», иными словами, богослужения в ней не проводились. Сам Матвей Павлович, как можно понимать, в селе Игнатьевском не жил, иначе, оно не числилось бы «пустым».

В послесмутное время

     Как мы уже писали ранее в очерке о Кладькове, в промежуток между 1577 и 1597 гг. Матвей Проестев по неизвестной причине продал южную половину своего владения дворянину Ивану Петровичу Ширину. С этого момента единая когда-то вотчина разделилась на две части — Кладьковскую и Климовскую. Покупщику достались деревня Климова, пустое село Игнатьевское и несколько пустошей. После кончины Ивана Ширина вотчина перешла его вдове Марии, а Мария в 1617–18 гг. передала Климовскую вотчину своим внучатам — князю Михаилу Коркодинову, Петру Даниловичу Протасьеву и Марии Ивановой дочери Милюкова. В дело незамедлительно вмешался племянник умершего Ивана Петровича Ширина — Андрей Ширин. Воспользовавшись правом выкупа (вотчина, по законам того времени, считалась собственностью не только физического лица, но и всего рода; родичи старого владельца имели право выкупить её у новых владельцев даже спустя много лет и без их согласия), Андрей Ширин подал челобитную о выкупе и в 1621–22 гг. стал владельцем дядиной вотчины, заплатив назначенную цену. Однако, на момент проведения переписи 1626–29 гг. у деревни Климовой были уже совсем другие владельцы.
     В Коломенских писцовых книгах 1626–29 гг. в описании вотчин Усмерского стана читаем: «За вдовою за Оксиньею за Ивановою дочерью Ширина за Даниловою женою Протасева да за сыном ее за Петром, что было за Ондреем за Ивановым сыном Ширина, а преже тово было за Матвеем Проестевым: деревня Климова, а в ней крестьян: во дворе Васька Иванов с приёмышем с Моисейком с Обросимовым, во дворе Сенька Харламов с детьми з Гришкою да с Федькою, во дворе Костька Тарасов с племянником с Ваською Карповым, во дворе Назарко Иванов да с ним Дорофейко Васильев, во дворе Савка Насонов да с ним Мартынко Иванов. Да бобыльских дворов: во дворе Мишка Иванов, во дворе Омельянко Гордеев с сыном Олёшкою». Итого семь крестьянских и бобыльских дворов, а душ мужского пола 14. Также в составе вотчины перечислены пустоши на местах запустевших селений — Игнатьевское, Колесово, Уковская, Внуково, Ивашово-Федяшевская. В пустоши, что было сельцо (!) Игнатьевское писцовыми книгами упомянуто «церковное место, что была церковь Игнатия Богоносца». Следовательно, деревянной церкви к 1626–29 гг. в Игнатьеве уже не имелось, но и без церкви селение какое-то время существовало в качестве сельца, иными словами здесь стоял двор, принадлежавший вотчиннику.
     О деревянной церкви Игнатия Богоносца рассказывали такое предание: она будто бы ушла под землю, откуда был слышен колокольный звон. Согласно же другой версии, со старой, обветшавшей колокольни сорвался колокол, который и разрушил всю церковь. Долгое время в урочище Игнатьево располагалось климовское кладбище, но позднее климовцы стали хоронить усопших на новом кладбище, южнее своей деревни, а вокруг старого — к 1852 году переселенцами из Климово же возобновлено селение Игнатьево, которое в народе иначе звали Маленькое Климово.
     По данным переписных книг 1646 года за Петром Даниловичем Протасьевым в его купленной вотчине — селе Климове числилось 14 крестьянских и бобыльских дворов, крестьян и бобылей 45 душ мужского пола. Если в тексте нет ошибки и Климово правильно названо селом — стало быть, владельцы Протасьевы в промежутке между 1629 и 1646 годами выстроили здесь новый деревянный храм, и деревня Климово стала селом. Но в следующей переписи селение опять именуется деревней. В переписных книгах 1677–78 гг. читаем: «За стольником за Дмитреем Петровым сыном Протасевым в вотчине деревня Климова, что была по переписным книгам за отцом ево за Петром Даниловым сыном Протасевым. …. Всего крестьянских 9 дворов, людей в них 53 человека, бобыльских 8 дворов, людей в них 25 человек. Обоего, крестьянских и бобыльских 17 дворов, людей в них 78 человек».
     В конце семнадцатого столетия обитатели Климова уже довольно активно занимались выращиванием хмеля. В опубликованной Книге записной мелочных товаров за 1694 г. читаем, что Коломенского уезда деревни Климовой крестьянин Филипп Авдеев привёз в Москву для продажи кипу хмеля весом 11 пудов, ценой 9 рублей 30 алтын (алтын — 3 копейки или 6 денег) и заплатил пошлину 16 алтын 3 деньги. Покупали хмель обычно купцы «Медового ряда» для изготовления хмельных медов. В той же Книге есть записи о продаже хмеля крестьянами сёл Высокого (ныне город Егорьевск), Конобеева, Запонорья.

Человек зело добрый

     В ландратской книге Коломенского уезда 1715 г. владельцем Климовской вотчины (крестьянских дворов 21, душ мужского пола 86, женского тож, вместе 192 человека) указан всё тот же стольник Дмитрий Петрович Протасьев.
     Фигура стольника Д.П. Протасьева заслуживает, чтобы о нём сказали несколько слов. Родным братом климовского вотчинника был известный царедворец и кораблестроитель Александр Петрович Протасьев. Еще в молодости в 1674 году Сашка Протасьев «прославился» тем, что на государевом (то есть царском) дворе пробил голову кирпичом другому придворному — Ивану Хрущёву, за что был бит нещадно батогами и выплатил пострадавшему большой штраф. Это он ещё легко отделался, потому что за вынутую из ножен в присутствии царя саблю придворным отрубали руку. Позднее взялся за ум, был послан воеводой в сибирский город Мангазею. В 1691 г. А.П. Протасьев пожалован чином окольничего. Позднее возглавлял Владимирский судный приказ. В 1698-м получил должность адмиралтейца и руководил постройкой военных кораблей на воронежских верфях. В разгар этого строительства за допущенные большие злоупотребления Александр Петрович отстранен от должности, лично допрошен царем, во всем признался и, вскоре, «от печали и стыда» скончался (17.03.1700 г.)
     Его старший брат Дмитрий представляется человеком гораздо более спокойным, положительным и дельным админстратором. Дмитрий Петрович служил в 1690-е годы воеводой в Верхотурье (через этот уральский город шёл путь в Сибирь). В 1696 году Дмитрий Протасьев получил указ Петра I узнать, где именно имеется «лучший камень магнит» и добрая железная руда. Тогда же Протасьев прислал образцы руд с рек Тагила и Нейвы и в 1697–99 годах организовал более тщательное обследование рудных мест приезжими специалистами и местными кузнецами. Необходимо было составить и подробное описание с указанием географического положения, качества, запасов руд, наличия рабочих рук (т.е. заселенности края) и возможности транспортировки, чтоб «без великих трудов и расходов казны» ставить в тех местах металлургические заводы. Среди прочих тогда же было выполнено и описание знаменитой впоследствии Магнит-горы (Магнитки).
     По данным боярских списков начала XVIII столетия за стольником Д.П. Протасьевым числилось 43 крестьянских двора. Почти половина из них находилась в его вотчинной деревне Климово Коломенского уезда.
     Когда 16 октября 1700 г. скончался патриарх Адриан, известный «прибыльщик» Алексей Курбатов, по просьбе Петра I, называл достойных людей для руководства церковным ведомством. В своем письме к царю, он писал: «Из архиереев, государь, для временного в духовных управления, ежели тебе, государю угоден, мнится многим добр быти Холмогорский (т. е. Афанасий). Из монахов же казначей патриарший Карион Меньшой (т. е. Истомин), Палладий (т. е. Роговский) школ учитель, да Чудова монастыря монах Феолог. Из мирских, государь, в начальство усмотрения и собирания казны, ежели угоден тебе, государю, боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин, или стольник Дмитрий Петрович Протасьев; зело, государь, человек добрый».
     Слово «добрый» употребляется здесь в значении «хороший», «настоящий». Царь выбрал Мусина-Пушкина. В начале 1710-х годов (1711, 1713 гг.) «зело добрый человек» Д.П. Протасьев служил в Расправной палате. Расправная палата — судебное учреждение при правительствующем Сенате, ведавшее по жалобам спорные дела, вершённые в приказах и коллегиях.
     Умер Дмитрий Петрович где-то в конце 1710-х – начале 1720-х годов, его коломенскую вотчину унаследовал племянник — Михаил Александрович Протасьев. Он, кстати, также носил чин стольника. По данным переписи 1726 года в деревне числилось «в окладе» 229 человек и еще 27 вновь рожденных в оклад не попали, итого 256 душ.

Генерал и генеральша Волковы

     После стольника М.А. Протасьева владельцем Климова стал генерал Михаил Яковлевич Волков. Михаил Яковлевич прошёл славный боевой путь. С 1687 г. он служил у юно го Петра I в Семёновской потешной роте, затем — в Семёновском гвардейском полку. В 1698 году — капитан. Участник Азовских походов, основных кампаний Северной войны и Прутского похода. Пять раз был ранен, из них дважды — в голову и в шею в сражении при Лесной (1708 год). Особенно отличился в битве при Гангуте (1714 г.), после которой царь Пётр стал бывать у него в гостях. С 1709 г. — гвардии майор, с 1710 — бригадир, с 1 января 1721 г. — генерал-майор. Командовал Семёновским полком с 1720 по 1726 гг. 21 мая 1725 г. пожалован в кавалеры ордена Александра Невского. В 1728 г. «а ранами и за долгую службу» уволен в отставку в чине генерал-поручика. В своем рапорте с просьбой об отставке (датирован сентябрем 1727 года) Михаил Яковлевич довольно внушительно писал: «Служил я Вашему Императорскому Величеству с 195 (1687) года в Семёновском полку с начала онаго полка и по ныне беспорочно и с начала войны с первых трёх Азовских походов и во всю Шведскую войну безотлучно и во время оной войны в Азовские походы на двух штурмах бывал, во время Шведской войны в четырех баталиях был, да пятая под турком у Прута-реки и на штурмах и в акциях был же везде безотлучно и имею на себе пять тяжких ран, а именно: в первый Нарвский поход в левый бок ранен, под турком у Прута-реки ядром, у правой ноги возле плюсны вырвало, на Лейнгобской (то есть Левенгауптской, битва при Лесной) баталии в лоб, на (Г)ангуте в левую руку картечью, также во время полковой акзерцысы (имеется в виду учение) в правую ногу в берце ниже колена навылет пробита же, от которых своих тяжких ран ныне службы никакой снесть не могу… А с начала службы моей в Семёновском полку и по ныне имеется сорок один год и везде служил беспорочно».
     Позднее несколько поправивший своё здоровье М.Я. Волков вернулся на службу и с 1735 г. назначен присутствовать в Московской конторе Сената. С 30 января 1736 по 9 ноября 1739 годы он глава Коллегии экономии. Это министерство занималось управлением церковными землями и сбором с них казенных доходов. Вместе с Коллегией экономии М.Я. Волков руководил также «Раскольничьей конторой», где ведали старообрядческие дела. 21 марта 1741 г. произведен в полные генералы. Умер Михаил Яковлевич 19 июля 1751 года, будучи «у дел» (то есть не в отставке).
     Местом загородного отдыха генерала Волкова вне службы стало село Кузовлёво Коломенского уезда (ныне Домодедовского района), здесь в 1730-е годы Михаил Яковлевич построил каменную церковь. Непосредственно строительными работами занимался записной каменщик Московской губернской канцелярии Иван Иванов, со товарищи, которые 12 апреля 1734 года подрядились построить в генеральской вотчине храм Рождества Богородицы по образцу московской церкви Климента у Варварских ворот.
     Деревянный храм примерно в то же время появился и в Климове. Здание церкви плотники срубили в 1741 году, а действующим храм стал в 1743-м. Климово и окрестные деревни долгое время входили в приход церкви Рождества Христова на погосте Усмерск (ныне село Барановское), и построенная климовская церковь получила такое же посвящение. Кроме главного престола в храме сделали ещё два придельных — в честь свято го Игнатия Богоносца и в честь святого Никиты Мученика. Прихожане сумели вернуть в свой новый храм старинную икону Игнатия Богоносца. Вот как об этом рассказывает историк протоиерей Н.А. Скворцов: «В 1745 году священник церкви Рождества Христова в селе Климове и староста той вотчины (генерала Михаила Яковлевича Волкова) писали преосвященному Коломенскому Савве (имеется в виду епископ Коломенский и Каширский Савва Шпаковский. — А.Ф.) следующее: изстари имелась деревянная церковь во имя св. священномученика Игнатия Богоносца, построенная близ онаго села Климова на имевшейся к тому селу земле и к той церкви Климовские жители в приходе были. В прошлых давних годах та деревянная церковь, обветшавшись, а вновь за непостроением, как от бывших того села жителей объявлено было, свелась, точию образ того храма св. священномученика Игнатия Богоносца тогда же был поставлен в погосте Усмерск в церковь Рождества Христова, который был в той церкви по декабрь 1744 года, и того села обыватели были в приходе Христорождественской церкви Усмерскаго погоста. В 1741 году в селе Климове построена церковь во имя Рождества Христова и освящена, того села жители по-прежнему стали в приходе оной Христорождественской церкви. В декабре 1744 года причт Усмерской отдал в эту церковь икону Игнатия Богоносца, а потом опять требовал ее возвращения. В виду этого священник и староста просили преосвященного Савву, чтобы он сделал распоряжение об оставлении этой иконы в церкви села Климова по-прежнему. Преосвященный удовлетворил просителей и велел выдать в этом смысле грамоту из Консистории (Архив Московской духовной консистории, Дела Коломенской духовной консистории 1745 года, 14 февраля)».
     Также в доме Волковых в Москве (он стоял на Солянке) имелась своя домовая церковь. В 1776 году вдова генерала Прасковья Тимофеевна, обращаясь к архиепископу Платону (Левшину), писала, что в построенной её мужем домовой церкви святителя Николая Чудотворца нет священника, и она из-за старости и «сущей в здоровье слабости» лишена участия в службе. Священник был определён, от генеральши ему назначено жалованье в 70 рублей. Через год Прасковья Тимофеевна скончалась, а её дочь Мария Ивановна (от первого брака?), жена отставного майора Михаила Борисовича Неронова, сообщила в консисторию об оставшейся без использования домовой церкви, после чего антиминс был взят в консисторию, а церковь разобрана.
     По данным исповедальной ведомости 1754 г. в селе Климове Коломенского уезда в приходе церкви Рождества Христова обреталось 40 дворов, из них двор здешнего священника Стефана Ефимова 37 лет, двор приписного дьячка Фёдора Павлова и 38 крестьянских дворов. Всего в ведомость внесены имена 239 человек мужского пола и 190 — женского. Климовский деревянный храм Рождества Христова числился в 1754 г в Зарецкой десятине Коломенской епархии. Помещицей в селе в тот же год указана генеральша Прасковья Тимофеевна Волкова. Поскольку в дальнейшем Климово станет известно как поголовно старообрядческое селение, отметим, что исповедальная ведомость 1754 года не застала в приходе ни одного «записного раскольника» («записные» платили двойной оклад), но уже тогда значительное количество климовских обитателей исповедь и причастие у новообрядческого священника проигнорировали, «за нерадением».
     Церковь в 1763 году, 15 мая дозволено обшить тёсом, а также сделать над ней новую тесовую крышу. Колокольни не имелось — колокола висели на столбах. Иконостас в церкви был «низкой работы», стены в алтаре и церкви «без всякого украшения», «за неимением в должных местах окон церковь была темна».
     На момент Генерального межевания (межевание проводилось здесь в 1770 г.) владелицей села Климово Усмерского стана Коломенского уезда по-прежнему числится генеральша Прасковья Тимофеевна Волкова. По Экономическим примечаниям к Генеральному межеванию (примечания датированы 1773 годом) «в селе Климове с пустошми» оказалось 132 крестьянских двора, душ мужского пола 262, женского — 154. Господского дома в Климове не отмечено. «Оное село лежит на суходоле, в оном селе церковь деревянная во имя Рождества Христова. Дача оного села простирается по берегу верховья речки Речицы по течению ее на правой стороне. Та речка против оной дачи в летнее жаркое время в самых мелких местах глубиною бывает два вершка, шириною два аршина, в ней рыба: плотва, ерши, пескари, гальцы …. — И по берегу речки Десенки по течению на левой стороне, та речка против оной же дачи в летнее жаркое время в самых мелких местах бывает (пропуск) вершок, шириною (пропуск) аршина, в ней рыба: плотва, пескари, гальцы. — И по верховью впадающей в нее речки Никицкой по течению ее на левой стороне. Та речка против оной же дачи в жаркое летнее время пересыхает. — По обе стороны верховья и по берегу речки Нетыни. Та речка против оной дачи в летнее жаркое время в самых мелких местах глубиною бывает два вершка, шириною два аршина. В ней рыба: пескари, гальцы, ершы… Уловная ж из оных речек рыба употребляется для господского расхода. А вода в показанных речках для употребления людям здорова, а в вырытых колодезях — для скота способнее….. Земля качество имеет иловатое с песком и без довольного всякой год удабривания плодородие имеет не весьма способное и ис посеянного на ней хлеба лутче родится рожь, овес, ячмень, а греча, пшеница и горох — посредственно. Лес мелкой, дровяной березовой, осиновой, для (выделки) поташу неспособной. В нем звери: волки, зайцы и белки; птицы: скварцы, щеглы, дрозды, соловьи, вароны. Крестьяне состоят на оброке и ежегодно платить госпоже обязаны по рублю по пятидесяти копеек з души и промышляют хлебопашеством, к чему они радетельны и землю всю на себя запахивают. Женщины упражняются сверх полевой работы в рукоделии: прядут лен, пеньку и шерсть, ткут холсты и сукна для своего обихода».
     После генеральши Волковой владельцами Климовской вотчины становятся князья Вяземские. По данным Экономических примечаний 1800 г. «село Климово с пустошми» числится за князьями Александром и Василием Васильевичами Вяземскими. По 5-й ревизии 1795 года в Климове 108 крестьянских дворов, душ 351 мужского пола и 357 — женского, итого 708. «Село на левом берегу истока безымянного. Церковь во имя Рождества Христова. Церковная земля на левом берегу речки Мощеницы. Земля пещаная и ко урожаю хлеба: ржи и греча способна; покосы худшия, лес дровяной, березовый и осиновый, в котором водятся звери: зайцы и лисицы; птицы: тетерева, соловьи, дрозды и чижи. Крестьяне на оброке, занимаются хлебопашеством, а сверх сего промысел имеют по урожаю в их огороде хмеля, продажей онаго, також в извозах по дорогам. Женщины прядут лен и посконь и ткут холсты».

Герой 1812 года

     Из двух упомянутых выше климовских совладельцев особого рассказа заслуживает здешний уроженец, герой войны 1812 года генерал-майор князь Василий Васильевич Вяземский (1775–1812). Историк-архивист Сергей Шумихин обратил внимание, исследовал и частично опубликовал его дневники. Дневники (сам князь именовал их «Журнал») хранятся ныне в отделе рукописей РГБ и представляют собой шесть объемных тетрадей, заполненных плохоразборчивым княжеским почерком и выполненными собственноручно иллюстрациями и зарисовками. Кроме того, имеются схемы сражений, которые начертаны твердой рукой чертежника или писаря. Мне тоже довелось читать эти тетради. Благодаря сохранившимся дневникам мы знаем о князе довольно много. Вот что он пишет: «Родился (я) в 1775 году в декабре месяце в деревне отца моего — селе Климове от Москвы за 90 вёрст. 776, 777, 778, 779, 780-х годов был с моим отцом в городе Тамбове, где отец мой умер. В 1780 году с матерью моею поехал я в вышепомянутую деревню Климово, а оттуда в Москву. 1781 года мать моя была со мною в деревне и потом в Москве». В 1783 году семилетний княжич отдан учиться в пансион Московского университета, а в следующем 1784-м переведен в частный пансион Дебофа в Москве, где и пробыл 1785 год. В 1788-м умерла его мать, и 12-летний Вася остался круглым сиротой. Заботу о мальчике возложила на себя его старшая сестра[1] и ее муж, статский советник Смирнов. С 1787 г. мальчик учился в Горном корпусе, а в 1789 году взят из Горного корпуса и «для окончания наук» отдан в пансион Венденефа. Ну, прямо как в известном стихотворении: «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь».
     Далее Вяземский вспоминает: «Воспитание мое зависело от опекуна моего Смирнова и сестры моей, где я воспитан с великим небрежением и не малейшего попечения обо мне не было…. В 1790 году поступил я в лейб-гвардии Преображенской полк сержантом на службу. С самых малых лет чувствовал я чрезвычайную страсть к военной службе. В детских летах всякой ребенок чувствует некоторую как бы склонность: он беспрерывно играет ружьем, барабаном, палочками — но сие происходит от игрушек, а, входя в лета, страсть его обнаруживается уже у иных — к торговле, у иных к художеству. Но я, вступивши в службу, счел себя совершенно благополучным и радовался, что страсть брата моего к лошадям и более к голубям — пустая страсть!
     Но сия пустая страсть отвратила его от службы или лучше сказать с пути к чести, а как я выше сказал о худом за нами смотрении и о непопечении о нас, тоже самое и брата моего довело до обращения с подобными охотниками животных. Я же торжествовал, когда достанется он мне в караул и идти за брата …. Нес я службу как за брата моего, так и за других, с великой охотой.
     1792-го году в июле месяце отпущен я от полку в отпуск и с братом и опекуном нашим статскими советником Смирновым; отправлены были мы в деревни для обозрения нашего имения. Я был тогда еще в таких летах, в которых уже волнуется кровь при всяком взгляде на девушку — в доме зятя моего была подлого рождения, но благородной мысли прекрасная М….».
     В том же 1792 г. 17-летний Василий Вяземский в качестве ординарца, а затем и одного из адъютантов А.В. Суворова совершает свои первые походы, привыкая к тяготам кочевой жизни, которую суждено ему было отныне вести до конца дней. «В декабре 1792 года открыл мне путь к щастью Герой Суворов, — вспоминал Вяземский. — (Он) был тогда генерал-аншефом, и подполковник Преображенского полка потребовал ему 2-х ординарцев. Спросили охотников — явилось их мало, ибо разглашено по гвардии было о странности жизни сего Героя, а особливо, когда надобно было оставить роскошную столицу и ехать в степи. Назначенные двое заболели, потом другие двое, не вынеся трудов, просились опять в полк. Тогда бедный дворянин Страхов и я искали быть ординарцами. Нас приняли».

С. Шумихин о Вяземском

     О дальнейшей службе нашего земляка рассказывает исследователь его дневников историк-архивист Сергей Шумихин:
     «Находясь при Суворове, Вяземский получил боевое крещение в Польском походе 1794 г., участвовал в штурме и взятии Варшавы (имеется в виду штурм варшавского предместья Прага. — А.Ф.). Указом Екатерины II он «за отличность противу мятежников польских», как было сказано в рескрипте, был повышен в звании на два чина против обычного производства, став премьер-майором….. Служба в армии вначале пошла вполне успешно. К 1803 г. Вяземский уже командует 13-м егерским полком; в этом же году 28-летний полковник получает генерал-майорский чин. Вместе со своим полком он отправляется в 1804 г. морем из Одессы в Ионическую республику, на остров Корфу, где в то время концентрируются значительные русские силы. Здесь, командуя авангардом войск Третьей антифранцузской коалиции, Вяземский совершает поход в Неаполитанское королевство. Это была бескровная операция, больше напоминающая увеселительную прогулку по прекрасной Италии; однако, после прибытия в воды Адриатики эскадры адмирала Д.Н. Сенявина, события приобретают иной оборот. Вяземский некоторое время исполнял обязанности главнокомандующего всеми приданными эскадре сухопутными силами и принимал участие во всех крупных сражениях, ключевым из которых явилась битва под Новой Рагузой (современный Дубровник в Югославии), когда русские егеря, соединенные с отрядами черногорских добровольцев, наголову разбили превосходящие силы французского генерала Лористона. (В этом сражении 4700 русских солдат и черногорских добровольцев противостояли 7000 французам. Противник был разбит и загнан в крепость. Французы потеряли 19 офицеров и 900 солдат, около 100 человек было взято в плен. Наши потери: убиты 1 офицер и 16 рядовых, ранено 3 офицера и 30 рядовых, убито и ранено около 100 черногорцев. — А.Ф.)
     Однако военные успехи русского оружия не были закреплены, ибо после Аустерлицкого поражения Александр I, согласно условиям Тильзитского мира, вынужден был отказаться от всех блестящих побед в Адриатике. Эскадра Сенявина ушла морем, а сухопутные войска, в том числе и полк Вяземского, были эвакуированы с Адриатического побережья и из Ионической республики. Вновь находясь в составе авангарда, Вяземский пересек с юга на север весь Апеннинский полуостров, для того чтобы присоединиться со своим полком к Молдавской армии и принять участие в русско-турецкой войне. Во время этого похода 1 декабря 1807 г. в итальянском городе Падуе Вяземскому довелось видеть Бонапарта и удостоиться 10-минутного разговора с императором Франции.
     В марте 1812 г., в связи с концентрацией в Варшавском герцогстве крупных соединений французских и австрийских войск, часть Молдавской армии, в том числе и егерский полк Вяземского, были переброшены на Волынь. Здесь из этих частей была сформирована 3-я Западная армия под командованием А.П. Тормасова. Вяземский находился в её составе, когда пришло известие о заключении мира с Оттоманской Портой. Здесь же, близ западных границ России и, по странному стечению обстоятельств, в тех же местах, где он когда-то, находясь рядом с Суворовым, принял участие в своих первых сражениях, Вяземский встретил начало Отечественной войны. (В начале войны Вяземской командовал пехотной бригадой. — А.Ф.)
     В сентябре 1812 г. 3-я Западная армия объединилась с прибывшей для ее подкрепления с юга Дунайской армией, и общее командование принял адмирал П.В. Чичагов. Бои шли преимущественно с союзными Франции австрийскими войсками; когда же «Великая армия» Наполеона двинулась из Москвы к западным границам, преследуемая армией Кутузова, части 3-й Западной армии отрезали ей пути к отступлению. Русскими был взят Минск; после этого последним важным стратегическим пунктом на пути отступавшей французской армии перед рекой Березиной оставался город Борисов. К городу рвались с трех сторон французские части, союзные им польские легионы под командованием генерала Домбровского и авангард армии Чичагова. Борисов несколько раз переходил из рук в руки; сражение за город было последней крупной битвой Отечественной войны 1812 г. на территории России. Прозвучавшие впоследствии обвинения в адрес адмирала Чичагова, что он из-за своей нераспорядительности и нерешительности позволил большой части французской армии переправиться через Березину и уйти от преследования, ни в коей мере не могут умалить героизма русских войск при штурме Борисова. Вновь командуя авангардом, Вяземский был тяжело ранен. Около месяца провел он в лазарете. Спасти его жизнь не удалось, и 5 декабря 1812 г. Вяземский умер от полученных ранений.
     Таков краткий очерк жизни 37-летнего генерала, участника нескольких войн, которые вела Россия на изломе XVIII и в начале XIX в. Однако по причинам, которые остаются до конца невыясненными, генерал-майор Вяземский — личность в русской военной истории почти совершенно неизвестная. Если в записках участников похода эскадры Д. Н. Сенявина (В.Б. Броневского, Г.М. Мельникова, П.П. Свиньина) или же участников и историков русско-турецкой войны (таких, как генерала А.Ф. Ланжерона, А.И. Михайловского-Данилевского, А.Н. Петрова) упоминания о Вяземском и его 13-м егерском полке еще встречаются, то в литературе о войне 1812 г. имя этого генерала можно найти лишь в сводных списках генералов 3-й Западной армии и в расписаниях войск — более о нем ни слова ни у современников событий, ни у позднейших историков.
     Не попал портрет Вяземского и в «Военную галерею 1812 года». Напомним, что галерея была задумана как собрание портретов всех генералов, участвовавших в военных действиях в кампаниях 1812–1814 гг. Однако из-за несовершенной организации в списках, которые составлялись Генеральным штабом, были пропущены около 70 боевых генералов (большинство из них, подобно Вяземскому, воевали в армии Тормасова-Чичагова или же в ополченских частях).
     Поэтому главным источником для воссоздания основных вех биографии В.В. Вяземского послужил его собственный «Журнал» — многотомный дневник, который велся князем с 1803 до ноября 1812 г., а также его формулярный список, позволивший уточнить датировку некоторых событий.
     «Журнал» Вяземского — это шесть переплетенных в кожу тетрадей общим объемом около 880 листов; пять тетрадей форматом в лист писчей бумаги, одна — в поллиста. Записи сделаны черными чернилами на голубоватой или белой бумаге с водяными знаками, позволяющими датировать ее первым десятилетием XIX в. Начав свой «Журнал» перед тем, как отправиться вместе с полком на остров Корфу, Вяземский предварил его несколькими страницами мемуарного характера, где в сжатом виде описал свою прежнюю жизнь, начало службы в Преображенском полку, Польский поход. В дальнейшем «Журнал» сопутствовал князю во всех его переездах и переходах. Записи часто делались в походной обстановке, кое-где на внутренней стороне переплета заметны следы от бывшей там когда-то плесени, некоторые страницы подпорчены водой, но в целом сохранился «Журнал» хорошо.
     Очень скоро «Журнал», начатый как личный дневник, приобрел черты военно-походного журнала, т. е. документа, который Вяземский мог бы использовать и для своих служебных и командирских надобностей. На его страницах, наряду с зарисованными Вяземским экзотическими растениями, животными, изображениями развалин античных крепостей, появляются выполненные рукой писаря карты боевых действий и передвижений 13-го егерского полка; так же рукой писаря в «Журнал» вносятся копии приказов по армии, диспозиции войск и другой официальный материал.
     Содержание «Журнала» весьма разнообразно. Записи Вяземского во многих случаях по-новому освещают известные из истории эпизоды, а иногда являются единственным источником информации о событиях, представляющих исторический интерес. В первую очередь это относится к описаниям сражений, участником которых был Вяземский. Важен «Журнал» и как источник для изучения мировоззрения того слоя русского общества, к которому принадлежал Вяземский. Читая его рассуждения о политических событиях, о Екатерине II и Павле I, об отношении к князю двора и лично Александра I, об Аракчееве, об иностранных монархиях и республиках, жизнь которых он наблюдает, вспоминаешь, что по своему возрасту, по своему кругу общения князь принадлежал к прототипам героев эпопеи «Война и мир». ….
     Военные сюжеты — далеко не единственная тема, затронутая Вяземским в дневнике. На страницах «Журнала» отразились увлечения князя театром и оперой. Литературные интересы выразились в упоминании о чтении книг Гельвеция и Руссо. О культурном уровне Вяземского свидетельствует свободное владение французским и итальянским языками, знание латыни. В описании островов Ионического моря, впервые увиденных берегов Греции и Турции автор «Журнала» демонстрирует недурное знание древней истории и мифологии. Описано посещение Вяземским с группой офицеров монастыря Монте-Кассино, где им показали хранившуюся в особой комнате в специальной нише одну из мадонн кисти Рафаэля. Вяземский о своем впечатлении сказал так: «Встаньте, встаньте, все писатели с того света, встаньте! Вот вам пук перьев, опишите эту картину. Вы не берётесь? Ну, так мне ли же её описывать». Рассказано на страницах «Журнала» и об осмотре развалин Помпеи, восхождении на Везувий и многом другом. ….
     Можно остановиться на некоторых чертах психологического портрета Вяземского, в чём-то очень характерных для того полного противоречий переломного времени, когда он жил.
     С одной стороны — перед нами хорошо образованный человек, проявляющий в духе Вольтера и Монтескье известную широту взглядов. Например, католические священники и монахи именуются в «Журнале» не иначе, как тунеядцами, о коренных обитателях Корфу Вяземский пишет: «Чернь честна и благородна, дворяне без чести и характера, но обманывают наружным блеском и богачеством (…) правление замешано всегда в интригах и весьма угнетает народ». Князь задумывается о безнравственности войн вообще — рассуждения его по этому поводу достаточно необычны для боевого генерала. По-видимому, Вяземского любили солдаты и недолюбливало начальство — немало строк в дневнике Вяземский посвящает своему «гонению двором», резкой критике Александра I и других, менее высокопоставленных персон. С другой стороны, перед нами — почти «хрестоматийный» помещик конца XVIII – начала XIX в. Он может, например, находясь за тысячи километров от своих деревенек, решать, кого из крепостных пора женить, а кого следует отдать в рекруты. Вот примеры отправляемых старосте подмосковной деревни Кудаево распоряжений, по-военному названных «приказами»: «Вдовы умершей Аграфены сына Пимона предписываю женить на дочери Андреяна Иванова, девке Аксинье. Если не ближняя родня и поп будет венчать, то безоговорочно отдать, а если в родне и поп венчать не будет, тогда отослать девку в Климово за другого крестьянина, за кого там староста отдаст (…) Крестьянина Луку Иванова отдать в Москву на полгода в смирительный дом, а не исправится и там, то я найду места. Сына Василия Михайлова за чужой лесок высечь больно при всём мире, а с его отца взыскать 25 рублей за несмотрение за сыном и отдать сверх положенного тому, кто пойдёт в рекруты, а если ещё раз хоть щепку чужую возьмёт, то отдать, не спрашивая меня, в солдаты (…)».
     Изучая дневник Вяземского, можно высказать некоторые предположения по поводу того, отчего после смерти генерала постигло столь долгое официальное забвение. Возможно, что поводом к «гонениям» на Вяземского послужило крайне неудачное командование им колонной егерей при штурме турецкой крепости Браилов в ночь с 19 на 20 апреля 1809 г. Недостаточно подготовленный штурм окончился полной неудачей. Колонна, которой командовал Вяземский, сбилась с пути в темноте, попала в осадный ров и подверглась уничтожающему обстрелу со стороны осажденных турок. В полку Вяземского было потеряно убитыми и ранеными чуть ли не две трети — около 900 солдат и офицеров, и лишь сам Вяземский остался невредимым — по счастливой случайности он один из всего офицерского состава полка не был даже ранен. Всего же потери русской армии во время этой несчастной бойни составили более 2000 человек. В столицу полетели рапорты бездарного главнокомандующего А.А. Прозоровского, который должен был нести полную ответственность за неудачный штурм, но, «желая оправдать себя, клеветал на войска и обвинял подчиненных». Для расследования действий Вяземского и других начальников колонн была назначена специальная комиссия, которая не установила за ними какой-либо вины. Однако, зная злопамятность Александра I и опираясь на некоторые намеки в «Журнале», можно предположить, что эта военная неудача перечеркнула прошлые боевые заслуги Вяземского и тёмным пятном легла даже на его посмертную репутацию. Однако все это остается только предположениями, ибо формулярный список Вяземского, каких-либо официально зафиксированных следов опалы или наложенных на князя взысканий не сохранил. ….
     Исторически сложилось так, что боевые действия 3-й Западной армии (во время Отечественной войны 1812 г. — А.Ф.) изучены менее подробно, чем 1-й Западной (которой командовал Барклай-де-Толли, затем Кутузов) или 2-й Западной (под командованием П.И. Багратиона). В то же время 3-я Западная армия, ведя фланговые бои, оттянула на себя до 115 тысяч неприятельских войск и существенно влияла на общий ход войны. После того как 15 (27) июля 1812 г. у Кобрина был разбит саксонский корпус под командованием Ж. Ренье (Вяземский описал это сражение в «Журнале»), основные действия развернулись против австрийского корпуса К. Шварценберга. Вяземский, очевидец и участник боевых действий, рассказывает в своем дневнике о бесконечном маневрировании войск по лесам и болотам западных областей; в то же время крупные прямые столкновения воюющих сторон были относительно редки. Марши изматывали русскую армию (как, вероятно, и противника) едва ли не больше, чем бои, стычки и атаки; в «Журнале» упоминаются и павшие лошади, и солдаты, умершие (!) на марше от усталости. То обстоятельство, что польское население областей, где проходили военные действия 3-й армии, преимущественно было настроено враждебно по отношению к царскому правительству, видя в Наполеоне своего освободителя, наложило на эти действия своеобразный отпечаток, который Вяземский не мог не заметить и по мере сил передал на страницах своего дневника.
     Любопытны отклики Вяземского на действия Главного штаба и Кутузова (в частности, на тактику отступления и оставление Москвы французам), попытки политических и исторических прогнозов о судьбах России. Обращает на себя внимание оценка влияния Аракчеева на события 1812 г. и непосредственно на Александра I (оценка, разумеется, отрицательная, ибо в ненависти к временщику все слои общества были на редкость единодушны).
     Как известно, ряд проблем и частных вопросов в истории Отечественной войны (вроде пожара Москвы) остаются еще недостаточно изученными либо запутанными. Можно сказать, что последняя крупная битва 1812 г. на территории России — штурм и взятие Борисова также исследована историками еще недостаточно. Известно, что командующий авангардом армии Чичагова генерал К.О. Ламберт был при штурме ранен; в авангарде находился и отряд Вяземского, однако свидетельств о том, что он принял командование, не осталось, хотя это надлежало сделать именно ему (может быть, был ранен тут же или даже раньше, чем Ламберт?). Борисов в конце концов был взят отрядом под командованием корпусного командира генерала графа А.Ф. Ланжерона. Последняя запись в «Журнале» рукой Вяземского сделана 8 ноября 1812 г.; ниже выставлено число «9», но записать что-нибудь под этим числом Вяземский уже не успел…». Конец цитаты.

     Таковы собранные свидетельства о князе Василии Васильевиче Вяземском. К моменту своего смертельного ранения наш земляк исполнял обязанности начальника 15-й пехотной дивизии. На сегодняшний день это единственный документально установленный уроженец селений будущего Воскресенского района, ставший генералом и героем войны 12-го года.
     Чтобы читатель имел хоть какое-то представление о мыслях Вяземского, не могу удержаться и не привести коротенькой цитаты из его дневника: «Артисты чрезвычайно умножились, хлебопашцы уменшены. … Граждане познали роскошь, чернь не верит чудотворным, духовенство распутно, учёные привыкли мешатся в придворные интриги, привыкли брать болшое жалованье, — истинных патриотов мало, а кто и оказался, так поздно; просвящение распространено и на лакея, а захочет ли просвящённой служить, не имея сам слуг? Множество училищей, но мало хорошего, настоящего, ндравственного училища. Сии как бутто для того, чтоб в них выучивались читать на чужих языках всю развратность и всё то, что разрушает общею связь. — Столицы привыкли к роскоши, привыкли ко всему иностранному, введены в них сибаритские обычаи, порокам даны другие названия, и они уже не есть пороки: игрок назван нужным в обществе, лжец — приятным в собрании, пьяница — настоящим англичанином, курва — светскою и любезною женщиною. Карактер русских теперь составлен из карактеров всех наций: из француской лживости, гишпанской гордости, италианской распутности, греческой ехидности, иудейской интересности, — а старой карактер русской называется мизантропиею, нелюдимостью и даже свинством. Пусть мущины обратятся к своим должностям, наши женщины им соревнуют и будут знать должности: матери, хозяйки, жены, — лишь толко изгони проклятую методу жене мешатся в дела мужа и любовницу велможи (начни) называть курвою тайного канцлера, а не Аксиньею Антоновной, Марьею Ивановной, etc, etc». Эти строки писаны 30 августа 1812 года, на четвертый день после Бородинской битвы, но насколько же они злободневны!

Генерал Тверитинов

     Поразительно, но, как выяснилось совсем недавно, село Климово дало России ещё одного заслуженного генерала. Как мы помним, в 1790-е годы братья Александр и Василий Вяземские являлись единоличными владельцами имения. Но поскольку старший брат Александр был смолоду подвержен «пустым страстям», а страсти, как известно, требуют денег, постепенно в Климове стали появляться другие помещики, владевшие небольшими количествами душ. Как можно понять, беспутный Александр Вяземский потихонечку распродавал свою долю. По данным исповедной ведомости 1812 года (за эти данные мы благодарим исследовательницу Н.А. Маркову) в селе Климове были следующие владельцы — князья Вяземские, Осип Васильевич Смирнов и Сара Васильевна Лобанова. Кроме того, небольшое именьице в Климове заимел отставной майор Алексей Васильевич Тверитинов. В здешний приход оказалась также причислена новопоселённая деревня Жукова Коломенского уезда (ныне деревня Жуково является частью Ёлкино). Владельцем её был Пётр Иванович Озеров. По данным исповедной ведомости 1812 года у новообрядческого священника Андрея Ильина исповедались и причастились 20 прихожан мужского пола и 23 — женского. Исповедались и не причастились (!) 331 и 322. Замеченных в расколе (то есть открытых старообрядцев) зафиксировано 39 и 31. Итого во всем приходе 393 человек мужского пола и 383 — женского. Как видим, налицо ненормальное отношение подавляющего большинства прихожан к главному церковному таинству. Объяснение просто — к этому времени климовцы являлись закоренелыми старообрядцами и только «страха ради» не дерзали открыто объявить об этом. С церковью Рождества Христова сложилась такая ситуация — она функционировала, но народ в неё не шёл, молился в моленной. Причт кое-как кормился щедротами помещиков. Когда церковь сгорела, восстанавливать храм за ненадобностью не стали. По данным Н.А. Скворцова, пожар случился в 1813 году, а уже 8 июня 1814 года Климово приписано к приходу Владимирской церкви села Осташёво.
     Но вернемся к помещикам Тверитиновым. Как установил современный исследователь истории своего рода А. Тверитинов, в 1820 году в селе Климово Бронницкого уезда в родительском имении появился на свет Сергей Алексеевич Тверитинов. Как и многие его родичи, он стал моряком. В 1838 году Сергей поступает в Морской корпус и в 1844-м выпущен из корпуса с чином мичмана. «Служба его начиналась на Балтийском флоте — на фрегате «Отважность» и яхте «Нева». На Черноморский флот он был переведен в 1848 году. Здесь он служил на линейном корабле «Три Иерарха», транспортном судне «Мамай», фрегате «Кулевчи», бриге «Птоломей» и оснащенном паровым двигателем фрегате «Бессарабия». Участвовал в кампании 1849–1853 годов, в ходе которой в 1850 году был произведен в лейтенанты, крейсировал по Черному морю, нес охранительно-береговую, транспортную и продовольственную службы. В начале ноября 1853 года пароходофрегат «Бессарабия», на котором служил Сергей Алексеевич, присоединился к эскадре Павла Степановича Нахимова, доставив из Севастополя известие о начале войны с Турцией. Фрегат «Бессарабия» сразу же был послан Нахимовым к берегам Турции в разведку, где его команда отличилась умелыми действиями, захватив крупного «языка» — был пленен целый неприятельский корабль «Меджари-Теджарет» вместе со всей командой. От пленных были получены ценные сведения, что в Синопе группируется турецкая эскадра для осуществления задуманной у русских берегов крупной десантной операции. Затем Сергей Алексеевич принял участие и в самом Синопском разгроме турецкого флота, за что был награжден орденом Святой Анны 3 степени с бантом и годовым окладом. Во время обороны Севастополя Сергей Алексеевич сначала находился на рейде, а с 13 сентября 1854 года — в гарнизоне на бастионе Корнилова и на редуте Камчатка, где 26 мая 1855 года был ранен штуцерною пулей в голову и осколком бомбы в грудь. Тем не менее, от ранений быстро оправился и состоял при адмирале Нахимове для особых поручений во время бомбардировок. За отличие при обороне Севастополя Тверитинов был награжден мечами к имеющемуся ордену Святой Анны 3 степени, орденом Святого Владимира 4 степени с мечами и золотой полусаблей с надписью «За храбрость». В том же 1855 году он был произведен в капитан-лейтенанты. Писатель Сергеев-Ценский в романе-эпопее «Севастопольская страда», изданном в 1948 году, характеризует нахимовского флаг-офицера лейтенанта Тверитинова в момент его руководства наведением моста в устье реки Чёрной как человека «хладнокровного, имевшего привычку делать все основательно, солидно, прочно».
     После известных итогов войны, на какое-то время флот перестал существовать на Чёрном море, и дальнейшая судьба Сергея Алексеевича Тверитинова выплеснулась на берег сухопутной жизненной стези. В апреле 1857 года, оставаясь в морских списках, Сергей Алексеевич был временно переведен на гражданскую службу — николаевским городничим Самарской губернии. В 1860 году был награжден орденом Святого Станислава 2 степени с Императорской короной. В 1862 году произведен в капитаны 2 ранга. В сентябре 1864 года, с назначением в штаб войска Оренбургского края для заведывания Аральской флотилией, Сергей Алексеевич вновь ненадолго возвращается к флотским делам. 27 марта 1866 года он был произведен в капитаны 1 ранга. В 1867 году за военные отличия награжден орденом Святой Анны 2 степени с Императорской короной и мечами и в ноябре того же года назначен на должность Гурьевского уездного начальника, а также председателем организационной комиссии по введению «Нового положения» между киргизами в Гурьевском уезде. Осенью 1870 года во главе военного отряда Сергей Алексеевич Тверитинов осуществлял действия в Киргизской степи по обузданию адаевцев — дерзких и воинственных предков басмачей, и уничтожению хищных шаек, а также для приискания пригодных под укрепления приозёрных местностей. В том же году за удачные действия Сергей Алексеевич был награжден орденом Святого Владимира 3 степени с мечами. С 7 апреля по 9 октября 1871 года он командовал отрядом, посланным в низовье реки Эмбы для постройки укрепления на ранее выбранном им месте при озере Масме (Машме), а также для изысканий пути в Хиву. Вот как характеризует Сергея Алексеевича Тверитинова один из участников этой экспедиции интендантский чиновник Мачулин: «Начальник нижне-эмбинского отряда, он же и начальник Гурьевского уезда, был моряк, с тёплым сердцем и стремлением ко всему хорошему, настоящий джентльмен. Киргизы его любят и вместе с тем боятся».
     В августе этого же года Сергей Алексеевич Тверитинов был назначен председателем Временного совета по управлению внутреннею Киргизскою ордою. 31 марта 1874 года он получил повышение с переименованием в армейский чин — в генерал-майоры по Адмиралтейству. В 1878 году был награжден орденом Святого Станислава 1 степени. Но здоровье и возраст брали свое. И в апреле 1884 года Сергей Алексеевич был уволен от службы вместе с производством в генерал-лейтенанты и через год скончался».
     Как видим, рассказ А. Тверитинова о служебной деятельности своего предка и нашего земляка — героя Севастопольской обороны и адъютанта знаменитого адмирала Нахимова получился очень обстоятельный. Мы же снова вернемся к истории Климова.
     В Указателе Нистрёма 1852 г. (данные 1840-х гг.) мы находим о рассматриваемом населенном пункте следующие сведения: «Климово, село 1-го стана, Вяземских, князей Алексея и Василия Васильевичей, Ильина Александра Фирсовича, титулярного советника и Балашова, статского советника, крестьян 463 души мужского пола, 486 женского, 127 дворов, 90 вёрст от столицы, 40 от уездного города (то есть от Бронниц. — А.Ф.), близ Касимовского тракта». Как видим, Тверитиновы среди владельцев уже не значатся.
     В истории села загадочным происшествием является трагическая смерть «климовской барыни». Кто она, неясно. Может быть, Тверитинова? Вот как о случившемся в самом начале XX века рассказывал прадедушка Р.М. Козочкиной, Дмитрий Юткин (а ему исполнилось тогда уже 100 лет): «В Климове была барская усадьба, в ней жила барыня — ходила в широкой круглой юбке, ног не видать, шляпа большая, шаль на плечах с кистями.
     Поехала климовская барыня по своим делам на тройке из Климова в сторону Егорьевска и, не доезжая до Чёлохова, сбилась с пути, угодила в болото. Там торф был внизу, трясина, провалились все сразу — и лошади, и карета, и кучер с барыней. Никого не смогли достать, даже похоронить было нечего». Ручей, вытекавший из болота, где утонула барыня, впадал в Чёлоховскую речку. Место это звали Боринка. Детям еще долго запрещали туда ходить, строго-настрого говорили: «Глядите, в Боринку ни ногой, а то утоните как барыня!» Потом болото обсохло, стало неопасным, по его берегам собирали бруснику. А рядом, к Лунёву, был Гунинский лес, ходили туда по ежевику.
     В Списках населенных мест Российской империи (сведения 1859 г.) Климово названо владельческим (помещичьим) сельцом, в нём 114 дворов, 400 душ мужского пола, 238 — женского. Отмечена старообрядческая моленная. Рядом находилось возрожденное Игнатьево (тоже сельцо) 22 двора и 126 жителей, причем сказано что «часть этой деревни (имеется в виду Игнатьево) принадлежит вольноотпущенным крестьянам, приписавшимся в мещане».

Климово на карте Московской губернии. 1860 г.
Крестиком указано примерное место
сгоревшей церкви Рождества Христова.
На северном конце — барская усадьба.

Земельный вопрос

     Как мы узнаем из других источников, климовский помещик князь Василий Васильевич Вяземский (именно ему принадлежала значительная часть села в середине XIX века) был редкостным подонком. Даже удивительно, что у героя войны 1812 года, умного и дельного человека, мог родиться такой изверг. Историю его жизни (без преувеличений удивительную) мы вынуждены изложить в примечании, чтобы не загромождать очерк[2]. Со своими климовскими верноподданными князь проделал скверную шутку — за 5 лет до отмены крепостного права в 1855 году продал всю их землю купцу Клопову, а крестьянам выдал отпускные. То же самое в 1858 г. сделал его брат Алексей, запродав землицу тому же Клопову и его компаньону. В других имениях в результате освободительной реформы крестьяне получали участки земли в собственность (так называемый крестьянский надел), пусть немного и худшие участки, за большие деньги, но получали. В Климове же бывшим крепостным князей Вяземских не причиталось ничего. Обездоленные климовцы пробовали пугануть управляющего имением англичанина (в него стреляли из охотничего ружья), но это, естественно, им не помогло. Вот как о событиях писал краевед Г.Е. Юричев: «Особенно активную форму приняло выступление крестьян с. Климово. Здесь 7 сентября 1860 года были подожжены три стога сена, принадлежавших князю Вяземскому. 9 числа была обнаружена в ставне окна квартиры управляющего имением Эрлера, привязанная к камню записка, угрожавшая убить Эрлера и его жену, если он не удалится из имения. 28 сентября было совершено покушение на управляющего Эрлера, когда он возвращался домой. В лесу в него был дан выстрел из ружья, которым была прострелена фуражка в двух местах…. При составлении Уставных грамот в с. Климове помещик князь Вяземский, воспользовавшись тем, что 38 крестьян работали на хорловской фабрике, лишил их земли под тем предлогом, что не засвидетельствован их отпуск на фабрику по день обнародования манифеста».
     В результате, в Климове сложилась совершенно ненормальная ситуация. Здешние крестьяне остались без всяких средств к существованию — земля, которую их предки отвоевали у леса и возделали, земля, которую крестьяне считали своей по Божьему праву, эта земля, в результате скотства помещиков Вяземских, оказалась собственностью купца и за право возделывать свою же пашню, за возможность косить сено на своих же лугах, климовцы должны были платить немалые деньги. Скоро выяснилось, что платить аренду могут не все. Люди стали уезжать. Всего, по данным 1876 года, в деревне оставалось 97 дворов, из них 70 дворов безземельных мещан, а к крестьянскому сословию оставались приписанными только 27 дворов. Значительная часть обездоленных климовцев после произошедшего в селе большого пожара переселилась за 7 вёрст в новую деревню Черкасскую (ныне — деревня Новочеркасское). Климовские погорельцы по воспоминаниям стариков и стали основным ядром населения Новочеркасской. Даже фамилии крестьян в обеих деревнях звучали одинаковые — Гущины, Мухины, Плитины, Полачевы. По сведениям Д.Е. Боярского, климовские обитатели сначала уходили в Новочеркасское на заработки (там тоже существовало пуговичное производство), а потом им там понравилось, на приволье, и многие переехали туда жить. Деревня Климово фактически разделилась пополам. Если до этого её развитие шло почти одинаково с соседней деревней Кладьково, то после убытия погорельцев Климово сильно умалилось и по численности населения больше никогда и рядом не стояло с Кладьково. Зато в Новочеркасской в 1899 г. было уже 100 изб, а жители (они также числились мещанами) именуются «бывшие крестьяне деревни Климовой Бронницкого уезда, откупившиеся на волю еще до 1861 г.» В 1912 г. в «посёлке Новочеркасский» оказалось 136 дворов. Так же, как и в Климове, жители Новочеркасской промышляли изготовлением пуговиц из рогов и копыт, за что получили коллективное прозвище «пуговичники».
     В 1906 году оставшиеся климовские обитатели подали прошение Съезду крестьян-старообрядцев, в котором описывали свои горькие злоключения, связанные с земельным вопросом и просили помощи. Текст этого документа ниже мы приводим целиком:
     «Общества мещан, проживающих в дер. Климовой, Усмерской волости, Бронницкаго уезда, Московской губернии

     1906 года, февраля 19 дня, мы, нижеподписавшиеся мещане, проживающие в деревне Климовой, Усмерской волости, Бронницкого уезда, Московской губернии, собравшись на общий сход, сообща обсудили положение наше и тяжкие нужды наши, которые мы, как сельские обыватели, испытываем уже в течение 50 лет, именно с того времени, как земля бывшего нашего помещика князя Вяземского сделалась собственностью купца Клопова. Наш бывший помещик в 1855 году, за 5 лет до уничтожения крепостного права на Руси, всё свое поместье, бывшее вотчиной нашей, порешил продать означенному купцу и, не наделив нас даже одной пядью земли, выдал нам вольноотпущенные. Всё это было сделано без ведома наших отцов и дедов, так как многие из них в то время находились на военных действиях в севастопольской кампании. Наши отцы и деды, защищая свою родную землю, отражая с беспримерною отвагою своею грудью неприятеля, полили своею кровью укрепления Севастополя, берега Чёрного моря и памятный всем Малахов курган. Некоторые из них искалеченные и израненные вернулись опять под свой родной кров, в свои захолустные деревушки, и что же они здесь увидели? Землю, которую они отстаивали потом и кровью, у них отняли, и передали какому-то купцу. Купец Клопов, покупая у нашего помещика землю с нашими стариками, являлся как бы доброжелателем и заключил на словах следующее условие: 1) Пахотную землю, а также луга, находящиеся во владениях, предоставить в полное наше пользование; 2) скот беспрепятственно может пастись по всем угодиям; 3) сук, нужный для отопления, будет даваться нам в каком угодно количестве; 4) за все вышеизложенное мы должны были уплатить ему, согласно условию, 6 руб. с тягла ежегодно. Всем этим на таких условиях мы пользовались 3 года, а потом с течением времени все стало клониться для нас к худшему и худшему. Арендная плата с каждым годом все стала увеличиваться, а пользование пахотной землей и лугами стало все убавляться. Наконец дошло до того, что у нас отрезали арендованную землю по самые задворки, а скот наш стал пастись на такой земле, которая совсем бесполезна: арендная же плата 6 руб. возвысилась до 25 руб. В виду этих причин больше половины жителей нашего селения разошлось в разные стороны. Мы же, не желая бросить наши жилища и свою родину, остались тянуть тяжелую лямку. Вместо 200 домохозяев, арендаторов осталось только 25. Остальные же наши жители, не имея средств внести плату за арендуемую землю, платят только за то, что имеют под постройками. Итак, всё, чем мы пользовались раньше, у нас купцом отнято, и теперь за какую-нибудь вязанку хворосту, или же за срубленный для домашней необходимости кол нас таскают к земскому начальнику. Выходит, что мы, русские люди, в своем отечестве не имеем даже одного клока собственной земли, а соседний с нами купец владеет целыми десятками тысяч десятин. Неужели мы, потомки славян, расширявших границы России с мечами в руках со времени Олега и до наших дней, не имеем никаких видов и прав на владение земельной собственностью? Во время всех аграрных движений в России мы спокойно прислушивались ко всем манифестам нашего Государя Императора, но и там говорится, что чужую собственность мы должны уважать и не простирать никаких видов на овладение ею. Мы живём в кругу чужой собственности и видим везде только чужую собственность, но спрашивается, где же наша земельная собственность? Неужели же в Канаде? В виду такого горестного нашего положения, мы, общество мещан, покорнейше просим московский старообрядческий съезд, дать нашему делу дальнейшее движение и походатайствовать перед властями об улучшении нашей участи».
     Как нетрудно догадаться, этот, без всяких преувеличений, крик души остался без каких-либо последствий, и вплоть до революции 17-го года львиная доля климовской земли так и оставалась собственностью купеческого семейства Клоповых. Всего, по данным 1899 г. купец Василий Дмитриевич Клопов владел во всей Усмерской волости 1349 десятинами, а за купеческой вдовой Татьяной Фёдоровной Клоповой с детьми числилось в той же волости 1138 с лишним десятин земельных угодий. А сын Василия Дмитриевича — Агафон, по данным егорьевского краеведа В.И. Смринова, владел в Егорьевском уезде 7860 десятинами. Купец Агафон Васильевич Клопов обосновался к югу от Климова, на речке Медведке он построил сразу две небольших фабрики — пуговичную и красильную, а рядом для летнего отдыха воздвиг деревянную двухэтажную дачу. Возникшее фабричное местечко получило название Власово по имени бывшей здесь ранее пустоши. В 1915 г. рабочие на клоповских фабриках взбунтовались и разгромили производственные помещения. Владелец (про него рассказывали, что он был парализован и передвигался по фабрике на коляске) с семьей уехал в Москву, а позднее за границу. После революции в 1923 году в местечке Власово начал функционировать рудник, где открытым карьерным способом добывали фосфоритную руду. Ныне в этом месте посёлок Фосфоритный (в народе — Егорьевский рудник). На железнодорожной ветке Воскресенск-Егорьевск рядом с рудником открыли остановку Рудничная, именно с нее климовские обитатели стали выезжать по своим делам в городские центры, вплоть до Москвы. До Рудничной ходили обычно пешком, за два с лишним километра, через лес.

Фабриканты и воротилы

     Прежде чем перейти к рассказу о жизни Климова в годы советской власти, расскажем о здешних фабрикантах. Капиталистические отношения стали проникать в русскую деревню ещё до отмены крепостного права, ну а после реформы 1861 года началось бурное оживление предпринимательской деятельности, и в наших краях как грибы после дождя начали возникать все новые и новые промышленные и торговые «заведения». Первую ткацкую фабрику в Климове открыл отставной капитан А.В. Шиловский еще в 1840 году. В приказчики к Шиловскому пошел работать местный уроженец Парамон Осипович Осипов, выкупившийся незадолго до этого из крепостной неволи у князей Вяземских. В те годы он еще писался по батюшке — Осипов, фамилию Политовы стали носить его дети. Присмотревшись к процессу производства, приказчик решается сам стать хозяином и в 1850 году покупает у отставного капитана его фабрику. В 1853 году находившаяся при деревне Климово нанковая ткацкая фабрика принадлежала егорьевскому купцу 3-й гильдии П.О. Осипову, в ней работали 25 рабочих на 19 ткацких станах, продукции в год выпускалось на 4230 рублей. В 1858 году Парамон Осипович выступает как компаньон богородского купца Василия Дмитриевича Клопова, и они совместно покупают у климовского помещика, коллежского ассесора князя Алексея Васильевича Вяземского, 1030 десятин земли. Сумма сделки — 30 тысяч рублей серебром. Своим крепостным А.В. Вяземский за несколько месяцев до этого выдал отпускные. Далее на сцену выходит сын Парамона Осиповича — Евдоким Парамонович Политов, бронницкий 2-й гильдии купец. В 1880-е годы принадлежавшая ему фабрика в Климове продолжала действовать и выпускала на 60 ткацких станах 3000 кусков нанки в год. Количество работающих — 56 человек, годовой оборот составлял 18 тысяч рублей. Позднее, в начале XX века Политовы уезжают из Климова, о них больше не слышно. Собравший вышеприведенные сведения о Политовых московский краевед Виктор Дмитриевич Огурцов (потомок Политовых по женской линии) в 1970-е годы услышал в Хорлове, что Политовы еще до колхозов перебрались жить «на первый рудник» (имеется в виду нынешний посёлок Фосфоритный). Свекровь бабушки В.Д. Огурцова — Анастасия Евдокимовна Елисеева (в девичестве Политова) рассказывала, что Политовы — потомки волжских булгар.
     Еще одна маленькая фабричка имелась в Климове у Харлампия Сидоровича Борзова. В ней на 10 ткацких станах работали 15 человек и выпускали 300 кусков нанки в год на 1500 рублей. Открылось «заведение» Борзова в 1868 г. и проработало недолго. Х.С. Борзов предпринял в начале XX века попытку создать в деревне единоверческий приход, но попытка эта закончилась неудачей.
     Другим фабрикантом в Климове стал Леонов. Сперва оборотистый крестьянин Фёдор Леонович Леонов (примерно 1837 года рождения) жил в соседней деревне Лунёво и занимался пуговичным промыслом. Потом перебрался в Климово и даже прикупил по случаю барскую усадьбу. Рассказывает Роза Макеевна Козочкина: «Барский дом после отмены крепостного права купил разбогатевший крестьянин, там при усадьбе он устроил кирпичный завод. Фамилия ему была Леонов, а по фамилии нового хозяина бывшую барскую усадьбу звали Леонов сад. В саду росли липы, яблони, он занимал площадь около 3–4 десятин. В липах жили пчёлы. Дом Леонова двухэтажный — низ кирпичный, верх деревянный, кирпич делали — били в глину яйца и потому он был как камень — ничем его не разобьёшь, ни ломом, ни киркой. Позднее в советское время в леоновском двухэтажном доме располагалась школа, а в кладовой — клуб. Сына своего Леонов отправил в начале XX века учиться в Америку, а когда сын жил ещё в Климове, то вечерами тайно погуливал с замужней женщиной, Арсентьевой Машей, у которой был строгий муж Фёдор. И вот Леонов-младший, уезжая учиться, пообещал Марии, что возьмет её с собой, и они договорились о встрече на станции Конобеево. Когда Мария тайком от мужа, с узлами пришла в условное время на станцию, поезд уже отправился и Леонов «помахал ей рукой». Пришлось Марии возвращаться домой к мужу, упала она ему в ноги и заплакала. Фёдор Арсентьев не стал её бить, он вывел жену на улицу, привязал её рыжую косу к оглобле, сел в повозку и вскачь погнал лошадь по деревне, проволочил по пыльной улице полтора километра туда и обратно. Женщины все позакрывали ставни, смотреть на это им было стыдно, но вступиться за неё никто не посмел. После выволочки муж простил жену, они жили вместе и рожали детей». Такой случай ярко характеризует настроение того времени, быт и нравы людей. «У дома их (Фёдора и Маши Арсентьевых) на южном конце Климова был колодец, звали Финогеев колодец, мать посылала туда за водой к чаю, лучшая вода была там. Очень глубокий, воды не видно. Мне мужики наберут воды, маленькой, несу».
     И, наконец, третьей зажиточной семьей в Климове были Арсентьевы. Жил в Климове крестьянин Арсентий, Викулов сын, в 1870-м ему стукнуло 47 лет, дети его — Василий и Фёдор по батюшке записались с фамилией Арсентьевы. И вот у младшего из них, Фёдора Арсентьевича (в 1917 году — 52 года) и его жены Мелании Михеевны родился в 1889-м сын Павел, Павел Фёдорович Арсентьев[3], пуговичный король, как назвал его краевед Н.А. Ленков. Вот что он о нём писал: «Богатство привалило к Арсентьеву Павлу Фёдоровичу в годы нэпа. Прямо можно сказать, подфартило. Само собой, был прибыток от пуговиц и раньше, в царское время, ведь недаром пуговичный промысел исстари был развит в окрестных с Климовым деревнях — Лунёве, Муравлёве, Кладькове, Чолохове, Ёлкине, вплоть до Ново-Черкасского. Многие крестьяне зимой на межделках вырезали из копыт и рогов заготовки для пуговиц — невзрачные серые кружочки, над которыми еще ой как много нужно потрудиться, чтобы довести их до искристого воронёного блеска. У Арсентьевых в Климове пуговичное рукомесло спокон веков передавалось из поколения в поколение. Павел Фёдорович сам-то сызмальства познал секреты этого производства, надеялся вскоре на помощь пятерых сыновей и дочери, а пока, засучив рукава, рушил, тисмил, оправлял, сверлил, полировал и помогал сбывать «товар» многочисленным надомникам: какой-никакой, а всё интерес был. Кроме того, Арсентьев постоянно негласно держал под видом родственников да свояков пару-другую наёмных работников, вопреки строжайшему запрету Советской власти — не эксплуатировать чужой труд. Усадьба Арсентьевых обнесена сплошным высоким забором, во дворе — злющие собаки и односельчане стороной обходили этот двор, особенно не интересуясь, что там происходит. Без надобности Павел Фёдорович показывался на народе редко; ухитрялся и в самые неурожайные, голодные годы быть для всей округи «отцом-благодетелем». И еще лелеял заветное желание — «вывести в люди» сыновей. Не то, чтобы грамоте да купеческому счёту обучить или в волостные писарчуки вывести — нет, чтобы дать кому-нибудь настоящее, университетское образование. Значит, надо было загодя готовить деньги. В ту пору многие климовские надомники зависели от Арсентьева. У него и станки можно было взять напрокат, да и рога и те опять же Арсентьев с боен привозил. Не сам конечно, одному где управиться. С обозом «гоняли» братья Борзовы, те сроду и пуговицами промышляли, и извозничали. Лихие были молодцы, что и говорить, не боялись и тёмными лесами ездить — самые сущие разбойники; но Арсентьеву служили не за страх, а за совесть.
     Революция семнадцатого года положила, казалось, конец тщеславным мечтам Павла Фёдоровича. Но вот в двадцать первом году Советская власть вновь допустила мелкую частную торговлю. А уж мельче пуговицы, что может быть? На широкую ногу развернулись московские мануфактурщики, прислали гонца в Климово к пуговичному королю Арсентьеву: мол, выручай, Павел Фёдорович, гони пуговицу; охотнорядские де пуговичники в Москве не справляются со спросом.
     Арсентьев охотно вошел в пай с купцами, завалил рогами и копытами подворье. Купцы торопили, брали пуговицы и с одной большой дырой посередине: в Москве к таким пуговицам приспосабливали крючки на немецкий манер. В Москве Павел Фёдорович выговорил условие: треть платы за пуговицы брал бумажными деньгами, вторую часть — серебром, а уж все остальное — золотом. Для расчетов с надомниками годились и бумажные деньги, на худой конец — медь и серебро, а уж свой барыш превращал в золото».
     Всего, по данным «Справочника кустарной промышленности г. Москвы и Московской губернии» (вторая половина 1920-х гг.) пуговицами зарабатывали на жизнь 104 климовских жителя, и это только индивидуальные предприниматели (частники), не считая Климовской пуговичной артели, которая существовала с октября 1925 года и объединяла усилия 63 человек. Вместе, таким образом, 167 душ. (А по данным Всесоюзной переписи 1926 года в Климове насчитали 151 хозяйство, 772 жителя, 364 — мужского пола и 408 — женского.) Также вовсю «работали» пуговицы в своеобразной климовской «колонии» — деревне Новочеркасское Коломенского уезда, где этим промыслом занимались 175 человек частников и артель «Ново-черкасский передовик» (существовала с августа 1924 г.), где трудился 21 человек.
     Помимо указанных селений пуговичный промысел довольно широко был распространен в окрестных деревнях — в Лунёво (129 человек частников и существовавшая с ноября 1918 г. артель в 95 человек), Муравлёво (65 человек), Игнатьево, Кельино, Кладьково, Шуклино, Бочевино, Берендино, Ворыпаево (Бронницкого уезда), Тараканово и Тимшино (Егорьевского уезда), Ёлкино, Жуково (Коломенского уезда), а также еще в 14 селениях Ильинской волости Егорьевского уезда — Вантино, Панкратовская, Чёлохово и других.

Климовский старообрядческий приход

     История Климовского старообрядческого прихода подробно описана в книге «Старообрядческие храмы и общества восточной части Воскресенского района». Книга вышла в 2007 году, и с тех пор каких-либо серьёзных дополнений не появилось. Климово с давних пор сформировалось как исключительно старообрядческое селение. Местные жители так и говорили: «В Климове одна вера». Первое упоминание о здешней моленной относятся к документу 1826 года, где указано, что она «существует лет с 12, выстроена самовольно, переправлена не была, находится в крепком положении». В первой половине XIX века климовцев окормляли заезжие с Рогожского кладбища священники, которые приезжали в расположенную в 90 верстах от Москвы деревню нечасто. В основном климовские сами ездили и ходили пешком на Рогожское. Но уже к 60-м годам XIX века ситуация изменилась — сформировался свой собственный приход с центром в Климове, священником которого служил Артемий Матвеев. С началом правления императора Александра II Освободителя положение старообрядцев значительно улучшилось. Вот как свой разговор с пожилым климовским крестьянином по имени Анисим (март 1862 г.) передал историк старообрядчества Николай Иванович Попов:
     «— Так у вас в деревне есть священник?
     — Как же, у нас в Климове отец Артём.
     — И хороший пастырь?
     — Пастырь ничего, худого не замечали. Ну да и то сказать, с измалетства он нужду видел, в бедной семь рос; подросши, пошёл по кузнешному мастерству, залежных-то (денег — А.Ф.) тоже не было, избаловаться негде. И слободно же у нас ныне, я тебе скажу. Допреж бывало с опаской, да, с опаской езжали хошь бы и к нашему Артёму; ежели кто со стороны, дровнишки-то с лошадью норовит бывало к соседу на двор, чтобы виду-то не было, да по задворкам к нему в избу и пройдёт, а ныне ступай смело на лошади прямо ко двору, в ину пору возле двора то его пройти негде: всё лошади, что твоя ярмонка — и ничего! Да, нониче слободнее супротив прежнего».
     Помимо Климова в здешний приход входили Игнатьево, Лунёво, Муравлёво и одно время Кладьково. Главенствующую роль в приходской жизни играли благочестивые и обеспеченные прихожане — Леоновы, Арсентьевы, Гунины (из Лунёво), Пуховы (из Игнатьево). Известный манифест царя Николая II, опубликованный в 1905 году дал здешним старообрядцам возможность официально зарегистрировать общину (1907 г.). Называлась она «Климовская Казанская старообрядцев Белокриницкой иерархии община». Председателем общины избран лунёвец Фёдор Васильевич Гунин, а священником по-прежнему оставлен Савва Тимофеевич Слабов (родом из деревни Столбуново), уставщиком являлся климовец Фёдор Арсентьевич Арсентьев. Параллельно, вместо старой моленной, община занялась сооружением полноценного церковного здания — с куполом, крестами и колокольней. Храм во имя Казанской иконы Богоматери построили в течение 1908–1910 гг. Почётное место в нём заняла запрестольная икона «Игнат Богоносец» — память о давным-давно исчезнувшей церкви времён Ивана Грозного. Священником в Климове после отца Саввы (он умер в 1909 г.) служил Федот Кириллович Туманов, а помогал ему Назарий Николаевич Гусев, ставший позднее священником Кладьковского прихода. В конце мая 1918 г. в Климово приезжал глава Русской старообрядческой церкви архиепископ Мелетий (об этом визите подробнее ниже, в рассказе про Никитский родник).
     Церковь в Климове, как и все остальные старообрядческие храмы Воскресенского района, в 1930-е годы закрыли. Последним дослуживал отец Тимофей Никитич Рязанов, 1869 года рождения. После закрытия какое-то время климовцев окормлял священник отец Мартиниан (или, как его звали в народе, отец Мартьян), из соседнего Чёлохово. Здание церкви, выкрашенное жёлтой краской, стояло под замком, а ключ хранился у председателя сельсовета. Иконы в 1941 году ещё были целы. Позднее, в 1949 г. церковное здание разломали, а бревна перевезли для строительных нужд в село Карпово. Как это часто бывало со старообрядцами, климовская община продолжила свое существование и после уничтожения храма, но уже на полуподпольном положении. Собирались, молились на дому, антиминс хранился в доме Бунтушкиных. Анна Фёдоровна Бунтушкина, дочь уставщика Ф.А. Арсентьева, приглашала в Климово старообрядческих священников из других мест для проведения важных религиозных обрядов, позднее Анна Фёдоровна перебралась на жительство в Хорлово (её дочь работала в посёлке учительницей), там же стали собираться и верующие. Приглашали обычно священника отца Сергия Маругина из Алёшино. В качестве неофициальной моленной использовали дом Матроны Дементьевны Кутузовой. Анна Фёдоровна Бунтушкина прожила более 90 лет, родилась 22 ноября 1902 года, а умерла 6 марта 1993 года. Работала в колхозе, муж погиб на войне, шестеро детей умерли маленькими, выросли, стали взрослыми только две дочери. Одна из них трагически погибла. Но, несмотря на все эти невзгоды, Анна Фёдоровна сохранила крепкую горячую веру, от неё огонёчек веры зажёгся во многих других сердцах. На похороны А.Ф. Бунтушкиной в Хорлово собралось великое множество народу.
     После переезда А.Ф. Бунтушкиной, духовную жизнь в Климове поддерживали Конькова Мария и уроженка соседней деревни Шуклино Плитина Евдокия Семёновна.

Климовская церковь.
Фото, предположительно, Никифора Зенина.

Колхозная жизнь

     Революция 17-го года покончила с владычеством купцов Клоповых, и значительная часть клоповской земли (в основном пашенных угодий) снова оказалась в руках климовских мужиков. Государству отошли леса, а их в окрестностях деревни было немало — уже упоминаемый лес Боринка, Обухово, Авдюшкин, Бористика, Игнатьевский, Маслиха.
     В 1920-е годы председателем Климовского сельского совета становится молодой Макей Козочкин (1904 г. рождения), человек порядочный, грамотный, честный и радетель о простом народе, выходцем из которого был и он сам. По воспоминаниям дочери, уже в комсомольской юности Макей помогал землякам — писал прошения, давал советы, хлопотал, за что даже старики в глаза величали его Макей Осипович (за глаза, правда, звали Макейка, говорили: «Пойдём к Макейке»). «Макеем Осиповичем» он стал в 17 лет. Некоторое время М. Козочкин работал в редакции газеты, но потом вернулся в родную деревню.
     В 1928 году пятеро молодых климовских крестьян объединились в первую в округе сельскохозяйственную артель — коммуну, которая получила имя «Муравейник». Заводилами были Макей Козочкин, Григорий Муравлёв и Михаил Фадеев. Первые коммунары все были бедняки, «лошадей зимой не держали по причине бескормицы, покупая лишь по весне на конной ярмарке в Зарайске чаще всего одну лошадь на два, а то и на три двора. Да что там лошадь или путная сбруя — у Козочкина Макея не нашлось даже обрывка бечевки, чтобы перед выездом в поле подвязать к ногам слетавшие растоптанные калоши. Зато было у молодых крестьян огромное желание вырваться из кабалы кулаков и новоявленных нэпманов вроде Арсентьева или Леонова».
     Новый путь ведения сельского хозяйства насторожил богатеев. В Макея Козочкина стреляли, но пуля прошла мимо.
     Позднее, с началом массовой коллективизации в «Муравейник» добровольно-принудительно объединили и остальных климовских крестьян. А кто упорно не хотел «заходить в колхоз», многим пришлось из деревни уехать. Несколько зажиточных семей раскулачили. Рассказывает Николай Александрович Ленков: «В 1932 году большинство климовских крестьян подали заявления о зачислении в коммуну. По сему случаю «Муравейник» переименовали в колхоз под названием «Объединение». Первый год колхозной жизни запомнился суматохой, несусветной руганью из-за обобществленных кур, женским задором, исходившим от звеньевых в красных косынках. На работу выходили с музыкой: гармонист Яшунька Кузнецов по указанию Макея Козочкина лихо наяривал марши и арии. И так-то у него получалось здорово, что за ним приехали из районного центра и увезли исполнять марши при открытии котлованов и закладке фундаментов строящегося за станцией Воскресенск химкомбината».
     О колхозной жизни вспоминает Роза Макеевна Козочкина (запись Д.Е. Боярского и, отчасти, А.Н. Фролова): «В 28-м году было раскулачивание местных зажиточных крестьян. Таковыми оказались Леонов (он успел скрыться) и Арсентьев Павел Васильевич (имеется в виду Павел Фёдорович) с женой Парасковией и шестью детьми. Арсентьеву предложили вступить в колхоз, но он отказался. Павел Васильевич (правильно — Фёдорович) Арсентьев держал рабочих, обходился с ними по-человечески, например, едет по деревне телега с рыбой или мукой, Арсентьев купит ящик рыбы или мешок муки и давал рабочим в долг. В ночь пришла комиссия описывать имущество. Павел Васильевич говорит председателю Козочкину: «Макей Осипович, разреши шапку-то соболиную взять». А тот отвечает: «Павел Васильевич я ничего сделать не могу, а шапку носить надо было, а не в укладке под замком держать». Куда подевались «кулацкие» вещи: шерстяные платки, одежда, швейные машинки и другие — многие их покупали, мать хотела сходить поглядеть, а отец (Макей Осипович) говорит ей: «Сиди дома, семечки грызи или книги читай, нечего ходить, эти вещи — слёзы людские!» Козочкин уговорил Арсентьева сдать добровольно в колхоз лошадь, объясняя, что время такое, перегибов много. В ту же ночь Арсентьев Павел скрылся, у него было золото, жил он в Китае, в Америке, потом вернулся в Россию, остановился в Перми и написал письмо сестре Анете (Анне Фёдоровне Бунтушкиной) чтоб она забрала его, либо приехала к нему. Анна Фёдоровна в это время работала в колхозе, только она приехала в Пермь, а Арсентьева Павла уже похоронили (1956 год). Родные дети не поехали встречать отца, иначе бы их могли исключить из партии и отстранить от работы, а они работали на хороших должностях. Сын Дмитрий стал профессором, другой сын — директором электростанции, дочь Клавдия — врачом, Валентин — директором стекольного завода в Москве». Здесь нужно уточнить, что скрывшийся за границей П.Ф. Арсентьев в 1947 году был арестован в Харбине (Северный Китай), осужден по 58-й статье на 8 лет лагерей и в 1956 году возвращался домой в Климово уже после отбытия срока заключения, а не из-за границы, как пишет Н.А. Ленков. Как вспоминает ныне здравствующая племянница П.Ф. Арсентьева, Людмила Михайловна, её дядя, уезжая в Америку, оставил часть денежных средств своему другу в Москве и тот тайно помогал его семье, особенно когда дети учились.
     «Земля в Климове очень неродная, были голодные годы, усадьбы пол-гектара, от дома до дороги на Осташово, а рос один толкушник и меленькая картошка. Коров подвешивали на верёвках, они не могли стоять. Некоторые климовские женщины-активистки разбирали свои замшёные дворы, чтобы добытым мхом и соломой накормить оголодавшую скотину. Эти женщины (следует перечисление), полностью предались колхозу, забыв семью и дом. Их возили в Москву на маргариновый завод на экскурсию и подарили им по бумазейному отрезу на платье.
     Рыбаков Григорий — ломовик, маленький, но очень сильный, у него были огромные руки и когда у лошади обмерзали копыта, Григорий обхватывал их ладонями и обогревал.
     1936-й год, собрание колхоза, старики с бородами, дым коромыслом, собрание проводится ночью, приезжий из райисполкома говорит: «народу мало». Один мужчина встает и говорит: «Записывай троих: Бовойка, Андрейка, Тимак». «Как же так? Ты же один пришёл». «А я за себя — Бовойкин Андрей Тимофеевич».
     Второе раскулачивание, многих сослали на Урал, некоторые всё же вернулись на родину в 50-е годы, например Кошелев Иван Кириллович. Кошелева Ивана раскулачили, хоть он и был не кулак. Дом его, плохонький, никто не покупал. Макей Козочкин с женой насобирали 40 рублей и купили, жили в нём. Позднее отца Розы Макеевны перевели председателем сельсовета в Лопатино.
     Макей Осипович Козочкин умер рано, заболел, лёг в больницу, а вернувшись оттуда домой, умер. Это было в 1938 году, 12 февраля. Умирая, говорил жене, чтобы она никогда не обращалась в больницу. Говорил, что кроме него, в той больнице, где он лежал, «залечили» ещё 12 коммунистов из Воскресенского района. Хоронить Макея Козочкина собралось великое множество людей, в том числе из соседних деревень, несмотря на сильный мороз, 42 градуса, на лету замерзали птички. На кладбище дали салют — залп из ружей, прощальную речь говорил председатель райисполкома Сопин.
     На должность председателя сельсовета в деревню Климово был прислан Дроботов Сергей Степанович, 1912 года рождения. Он служил срочную службу в Кремле, охранял Сталина и много раз его видел, проходящим мимо. Рассказывал, что Сталин носил старую поношенную шинель, из неё торчали нитки, а спал почему-то, не снимая сапог. Ещё, будучи на службе, Сергей Дроботов пел в хоре Александрова, был запевалой. Демобилизовавшись, приехал работать в Воскресенский район (1939 год). В Климове Сергей Степанович женился на вдове Макея Козочкина и удочерил двух его дочерей, вырастил их как своих родных.

Деревня Климово и ее окрестности на карте 1940 г.
Немецкая карта на основе старой советской карты
с использованием топографической съёмки 1920-х годов.
Нанесены названия урочищ по данным Н.А. Ленкова и Р.М. Козочкиной.

Война

     Великая Отечественная война, мужиков забрали 22 июня прямо с поля, босиком. Они в тот день сажали картошку на Озёрке (название климовского поля в сторону Осташёво, низко было, поэтому сажали поздно). Кого взяли в июне 41-го — те почти все сразу и сгинули, на одних пришли похоронки, на других — извещения, что пропали без вести. Всего за всю войну из деревни забрали 136 мужиков и парней, из них вернулось примерно человек 15. У Белкина Терентия, когда его забирали, жена рожала на печи, родился сын Колька, назвала его мать «хозяином». Снова голод, нищета, мужикам, которые пахали, хлеба давали по 800 граммов в день, женщинам по 400, детям по 200 граммов. Хлебы пекла в печи Плитина Варя.
     Самолеты немецкие летали над Климовом осенью 41-го года, один раз немец снизился и дал пулемётную очередь по работающим в поле людям (это была всё та же Озёрка, убирали картошку, посаженную 22 июня), но промахнулся. Ноябрь 41 года, люди из многих деревень, в том числе из Климова, работали в Неверово, копали окопы на берегу Москвы-реки, морозы тогда стояли 40–42 градуса. Председатель сельсовета жену послал первой. Недели две были они там, в Неверове, на окопах. Окопы рыли глубокие, человека не видно. Ломаные с поворотами. Мы вареную картошку поесть своим матерям носили, шли вдоль железной дороги, перед станцией Хорлово была будка обходчика, звали его Федотка Свистунок, он свистел, не пропускал нас через свой участок, приходилось обходить лесом вокруг. Это он не по злобе, а считал, что идущие люди демаскируют железную дорогу, и немцы на самолетах могут заметить её направление. Приходим в Неверово в барак, там печки топятся — рай! В бараке напоят нас компотом, переночуем, а когда рассветет — камешки откидывали, сами мы, дети, окопы не копали, это делали взрослые, долбили мерзлую землю и известняк, а мы им помогали, камешки известняковые откидывали в сторону.
     Самолет немецкий летал в Неверове над окопами, но не стрелял и кто-то сказал: «Значит, лётчик, человек хороший, не фашист». А другой немецкий самолет разбомбил в те же дни дом на станции Воскресенск, в этом доме жило сразу 9 семей и, как говорили, все погибли, кто в этот момент в доме находился. И мальчик один, с окопов, там был, в этом доме, зашел в гости к дружку, и он тоже погиб.
     Люди на строительстве оборонительных сооружений от холода и от усталости засыпали, и, чтобы не допустить обморожений, директор химкомбината Каратаев прислал с гармонью Яшуньку Кузнецова (он к тому времени работал водителем и на эмке возил самого директора), с наказом: «Яшунька, играй, чтобы не заснули!» У климовца Кузнецова Ивана Ивановича было два сына — Яшунька, 1918 г. и Гриня, помоложе, оба погибли на войне».
     Где-то сразу после окопов молящие старушки и Анна Бунтушкина, дочь уставщика Арсентьева Фёдора, она помогала позднее отцу Прокопию открывать церковь в Алёшино, пришли к председателю сельсовета С.С. Дроботову и стали просить ключ от церкви, чтоб забрать чтимые иконы. Вспоминает Р.М. Козочкина: «Иконы бабушки забирали —после окопов, самый конец 1941 года. Боголюбскую, говорят, заберём чудотворную икону, был в старые годы мор, 13 человек умерло, и она спасла людей. Говорят: «Церкви будут рушить, иконы забирать. Дай нам ключ от церкви». Сергей Степаныч им отвечает: «Бабушки, как я вам дам, меня за это арестуют». Мать говорит: «Серёжа, дай уж ты им ключ, они никому не скажут, никто не узнает». Мать отчим любил, послушал её, дал. Кто-то донёс. Наутро уже «чёрный ворон» (чёрная машина кургузая) подъехал к нашему дому, нас, девочек, из дома мама выпроводила, о чём уж там у них разговор был, не знаю, отца нквдешники выводят, мать воет, он ей молвил: «Капа, не плачь, меня бабушки отмолят». Отвезли Сергея Степановича в город, а там за потачку верующим его моментально сняли с брони (председателей сельсовета держали на броне) и вскоре отправили на фронт.
     Служил он по хозяйственной части. Под Наро-Фоминском поехали с полковником Гринёвым в деревню менять что-то на самогон, скоро в бой — мужиков перед боем надо поить (имеется в виду выдача 100 граммов наркомовских). Ехали в поле на санях, вдруг выстрел. «Откуда стреляют?» — спрашивает полковник. Отец показал рукой на одинокое дерево: «Вон оттуда», — и сразу же в него попала пуля в шею, чуть-чуть не порвала сонную жилу (артерию). «Кукушка» на дереве (снайпер). Всех убил, возницу, полковника Гринёва убил, все трое и отец среди них, лежали замертво до темноты, только вечером вынесли, но когда санитары выносили погибших, санинструктор сказал: «Разожмите зубы», — и выяснилось, что отец жив, сразу его погрузили в поезд, повезли в Москву в госпиталь. Долго лечили, мать несколько раз ездила к нему в госпиталь, врач-еврейка полюбила там отца, он был в молодости очень красивый, она изо всех сил выхаживала его. Но он, после излечения, не остался, уехал к жене в Климово. Кровь в нём текла холодная, чужая, перелитая. Был весь холодный. Рукой владел плохо. Рубашку не мог надевать сам. Но в народе его любили, особенно старушки. Умер Сергей Степанович уже на руднике, в 1993 году».
     Колхозы, как вспоминал другой старый человек, в войну и сразу после войны держались на женщинах и подростках. С ранней весны до зимнего снега работали они рук не покладая. Сев зерновых, посадка картофеля, овощей, прополка, сенокос, заготовка кормов, уборка урожая и круглый год уход за коровами, лошадьми. А ремонт упряжи, саней, телег, граблей, кос и прочего крестьянского инвентаря? Пожалуй, не перебрать работ, которые выполнялись женщинами, стариками, детьми, контужеными, израненными фронтовиками. Работали как проклятые — до горьких слёз, за 200–300 граммов зерна на трудодень. А то и за «так», за «палочки», если год выдавался неурожайным. И всё для фронта, всё для Победы, всё для восстановления страны. Трудно описать всё, что пережили. Р.М. Козочкина вспоминает, что зерна на трудодни климовские колхозники практически не получали, ни в войну, ни после войны. Если и получали, очень редко и понемногу. Жили в страшной бедности, кормились кое-как приусадебными участками.

5-й батарейный район.
Оборонительный рубеж в районе д. Неверово
(фрагмент схемы с сайта «Подвиг народа»).

Председатели колхоза

     В климовском колхозе «Объединение» первым председателем (из тех, кого помнит Роза Макеевна) был Сытин Семён, по прозвищу Костяшка, очень худой. Семён умер ещё до войны и председателем выбрали Маню Конькову по прозвищу Кудряшка. У Семёна Сытина было 4 сына (три из них погибли на войне) и дочь. Единственный уцелевший сын Никита позднее работал в Госстрахе на станции Воскресенск.
     Ходила в Климове про колхоз прибаутка: «Первая пряжка — Семён Костяшка, вторая пряжка — Маня Кудряшка, третья пряжка — Дужка Вертушка». Дужка Вертушка (настоящее имя Евдокия, фамилию опустим) — колхозный бригадир, доносчица, доносила на своих односельчан, кто воровал картошку или другое что съестное, в войну и после войны, когда было голодное время. Двух женщин по её доносам посадили, одна из них так и не вернулась, умерла в тюрьме. Звали её Пышкина Анюша, а жила рядом с Финогеевым колодцем. Пять картошек взяла, посадила её Дужка, можно сказать, ни за что. Сергей Степанович Дроботов раз увидел — Паня Калинина (дочь Николая Филатовича) несёт с поля кочан капусты в подоле, говорит ей: «Ты что, Дужка увидит — посадит тебя, неси обратно, ветками берёзовыми закрой, чтоб не видно было». Отнесла назад.
     В районной газете за 43-й год в номере за 9 мая председателем колхоза в Климове указан Белкин. Но, по словам Розы Макеевны, Иван Белкин не был председателем (видимо, числился исполняющим обязанности), он работал колхозным бригадиром. В Климове сгорела рожь, и приехавший на ЧП из района начальник по фамилии Шибаев, виновным посчитал Белкина, бросил ему: «Завтра тебя арестуют!». Иван Белкин испугался тюрьмы и повесился.
     Несколько послевоенных лет климовским колхозом «Объединение» руководил Сергей Степанович Дроботов, в качестве председателя, он упомянут в районной газете в номере за 12 сентября 1947 г.
     «Следующий председатель, уже укрупненного колхоза (Кладьково, Лунёво, Муравлево и Климово) — Василий Прохорович Гуляев. Ездил на коне и хлестал кнутом, никому ничего не давал (а сам брал), жестокий, за луковицу исхлыщит. Укрупняли в 1950-м году. Название — «За коллективный труд» — новое хозяйство унаследовало от Муравлёвской артели, а правление располагалось в Кладьково.
     Парторгом укрупнённого колхоза работал Нефёд Пресняков (из села Муравлёво), он на войне служил с отцом в одной части и его заложил, сказал начальству, что Дроботов солдатам даёт много чего, не бережет казённое имущество, и отчима направили на передовую. Отец ещё с передовой писал матери: от дизентерии умираем, пришлите сухарей, — мать повезла.
     Нефёд Пресняков хоть и заложил отчима, человек был неплохой, правильный, всё делал, как положено. Ничего себе в колхозе не брал (он до укрупнения сам работал в Муравлёве председателем колхоза), дети у него (9 человек) с голоду пухли. Бабы говорят: «Нефёд Григорьич, возьми! Возьми хоть немного! Помрут ведь дети-то!» Всё равно не взял, и дети все выжили, стали людьми. Первым смородину начал сажать, дети возили в Москву ягоды продавать, немного поправились».

Сергей Степанович Дроботов.

Школьные дела

     В Климове имелась своя начальная школа. Самую первую школу в деревне открыли еще в 1898 году как церковно-приходскую (от Владимирской церкви села Осташёва). По данным 1909 года в ней училось 57 детей. Позднее, уже в 30-е годы школа располагалась в доме Леонова. Запомнились климовцам приезжие учителя: Бобкова Мария Николаевна, дочь священника, родом из Суздаля и Сытина Мария Николаевна (сноха Семёна Сытина). Учились у себя в Климове до четвертого класса, дальше надо было ходить в Кладьково, там открылась семилетка. С 1917 года более 30 лет в Климовской начальной школе отработала заслуженная учительница РСФСР Туманова Анна Евстигнеевна. Роза Макеевна у неё тоже училась. Это была учительница строгая, её боялись. Кроме своих непосредственных обязанностей, А.Е. Туманова вела большую общественную работу, в первые годы советской власти участвовала в ликвидации безграмотности — обучила грамоте 75 взрослых (в наш век всеобщего образования и компьютеризации трудно найти человека, который не умеет читать и писать, но 100 лет назад в деревнях, в том числе и старообрядческих, таких считали десятками и сотнями).
     Муж Анны Евстигнеевны — Аким Федотович Туманов (сын священника Ф.К. Туманова) работал в Воскресенске. Детей у них не было. Ещё помнят учителя Григория Алексеевича Борзова. Жил он в раскулаченном доме, на втором этаже. У него было 8 человек детей, и все девки. Григорий Алексеевич занимался пчеловодством, держал 40 ульев.

Председатель Президиума Верховного Совета РСФСР
Н.М. Шверник вручает почётную грамоту
о присвоении звания заслуженного учителя РСФСР
учительнице Климовской начальной школы А.Е. Тумановой.
29 дек. 1945 г.

Послевоенная жизнь

     После войны, а вернее сказать, после смерти Сталина, жизнь в деревне стала потихонечку налаживаться. В 50-е годы в климовский клуб собиралось по 400 человек, приезжала молодежь из Чёлохова. В Климове работал драмкружок, ставивший пьесы «Медведь», «Стряпуха» и другие и выступавший нередко совместно с кладьковским хором, где были знаменитые запевалы Рабина Анюша и Рабин Андрей Эммануилович, они ездили выступать в Москву и другие города России.
     1961 год, реорганизация, совхозы. Бывшие колхозники стали работать в совхозе и получать живые деньги — по 12 рублей в месяц (новыми). А мешок картошки стоил тогда 4 рубля. Управляющим 4-м отделением совхоза «Лесной» стал Сурупов Александр Иванович. По-другому, это Кладьковское отделение, в него входили деревни Кладьково, Климово, Лунёво, Муравлёво, Игнатьево. А директором совхоза тогда трудилась Александра Фёдоровна Голованова, она, по воспоминаниям, была «ловка работать, её уважали». Коньков Сергей Филиппович после А.И. Сурупова (как его сделали директором совхоза) стал заведующим отделением совхоза «Лесной» в Кладькове, до самого сноса деревни Климово (1972 год) всё был он. А кладьковец Барабанов Иван был заведующий фермой.
     В 1972 году с мая по ноябрь начали сносить деревню Климово из-за раскопок карьеров. Коньков Борис купил ружье, буду, говорит, один жить в деревне, никуда отсюда не поеду, пришлось выгонять его с помощью милиции. Свои деревенские бревенчатые дома жители пробовали продавать (для последующей разборки и перевозки в другое место), но их никто не покупал, приходилось продавать задёшево. Людям давали квартиры в многоэтажных домах. Климовский дом на Лопатинском руднике — улица Андреса (Советская улица раньше называлась), дом 15, а дом 13 — Кельинский (деревню Кельино сносили в 1971 году), оба хрущёвки, квартиры плохие. Кладьковским же дали хорошие квартиры (два дома им построили — у озера и у воинской части), их сносили позже, все кладьковские оказались вместе на Лопатинском руднике, а климовские — один дом на Фосфоритном, один дом — на Лопатинском».

Разбойники

     В Усмерской волости, как и в соседней Гуслице, развит был в старину разбойничий промысел. Некоторые усмерские деревни имели недобрую славу.
     Рассказывает Р.М. Козочкина: «По дороге из Хорлова в Климово был колодец, который звали «святым», теперь он зарос, там когда-то кого-то утопили и с тех пор он почитался, на кустики и деревья вешались тряпочки, одежда. Климовские и кладьковские жители возили в Москву продавать пуговицы, обратно с наживой шли через «святой», а там же за рекой Нетынкой их поджидала банда, которая отбирала деньги. Однажды топором зарубили Сенатскову Анюшу известные бандиты из деревни Анфалово, они были конокрадами, имели золото. В деревне Выселки жили настоящие жулики. Пришли к дому на конце Климово, где жили две старухи, одна недавно вернулась с Москвы с деньгами, продав товар. Только одна выглянула в окно, бандиты в неё выстрелили из ружья, убив насмерть, пока один стрелял, другой подставил ладонь под дуло и ему патрон прострелил руку. Не взяв денег, бандиты дались в бега и направились в Егорьевск через Чёлохово. В деревне забили в колокол, началась суматоха, крики: «Канку убили!» Охотник Юткин Алексей Дмитриевич (дедушка Розы Макеевны), схватил ружье, один наспех, босиком по снежку, пустился в погоню, добежал до Горшково, разбойники спрятались в сарае, началась перестрелка. Бандиты побежали далее в Егорьевск, остановились в трактире. Юткин подошел к окну, видит — сидят трое, чай пьют, а у одного рука перевязана, он привёл милицию, бандитов и забрали.
     Дедушка Алексей Дмитриевич Юткин был сильный и храбрый. Говорил: «Я двести лет проживу». А умер в шестьдесят четыре от голода…. Случилось это в 47-м году. А отец его, прадедушка Дмитрий (тот самый, что рассказывал про татар у Нечаевской и про утонувшую барыню) прожил больше ста лет, ещё в 1900-х годах старенький был, но живой. Он женился в Рязани, выкупил себе крепостную. Она родила Аксинью и Алексея. Дедушка Алексей, Лёшка Скорин по-уличному, женился в 17 лет, взял красавицу 35 лет, у той был своя чайная, стояла за прилавком. Послевоенный голод 46 и 47 годов, когда умер дедушка Алексей Юткин, был много страшнее голода 33-го года.
     И в Климове, и в Лунёве жили в основном люди светлые, а черноволосых и темноглазых много было в Кладькове и в Берендино. Про Берендино жители рассказывали, что там в старину жили берендеи, нерусского племени, они были очень жестокие (по другой версии жил там человек по имени Берендей, нерусский и тоже жестокий). А соседнюю деревню Потаповскую пьяница-помещик пропил, со всем народом, новый хозяин их увёз в другую местность, а позднее убежали два человека, приползли тайком на старое место, стали жить в землянке, отсюда вновь завелась деревня.
     В Кладькове в 1978 году, 23 мая, в 5 часов вечера упал самолет Ту-144 на Панькино (название луга), падал, ломая деревья, сквозь Авьюшки (название леса) и выскочил на Панькино, погибли люди, говорили, не знаю, правда ли, что там погиб тогда племянник Туполева».

Алексей Юткин (слева)
во время службы в царской армии.
Бугуруслан.

Про шпионов

     Роза Макеевна Козочкина рассказывает о шпионах предвоенных времен (запись А. Фролова): «В Климове, помню, ловили шпиона Башинского. Он до этого работал в Воскресенске в управлении колхозами и даже приезжал в Климовский колхоз, сидел, маленький сутулый, лет 55, в конторе вместе со счетоводами. Я его видела. А потом он оказался шпион, и его ловили всенародно, но не поймали, ушёл.
     А второй случай был еще хлеще. Как-то раз вышла я из дома на пруд, полоскать бельё, и была на мне красная кофточка. Полоскаю, гляжу — идёт по Климову молодой поджарый мужчина, в спортивном костюме, с кожаным чемоданчиком. Я сразу поняла, что он не наш, чужой, наши все мужики и ребята иначе выглядели. Он и смотрел иначе. Видно, что не простой. И спортивные костюмы в нашей местности тогда никто не носил. Посмотрел он на меня и пошёл себе по улице, мимо сельсовета. Там отец (то есть отчим, Дроботов С.С. — А.Ф.) из окна его увидел, тоже сразу приметил, что он чужой и позвал его в сельсовет, проверить. Человек зашёл внутрь, стали его спрашивать, кто он и куда идет. Тот всё складно отвечает и вдруг попросился в туалет. Его пустили. Человек сделал свое дело и, возвращаясь, спрятал украдкой корове в кормушку с сеном пистолет, он, оказывается, был с пистолетом, наган у него при себе был. В сельсовете его отпустили с миром, тот и ушёл по дороге на Егорьевск. Не прошло и полдня — бежит женщина, доившая корову, она наган в яслях нашла. Тут все поняли — это пробирался шпион. Поняли, да было уже поздно. Потом узнали — в Егорьевске враги хотели взорвать завод «Комсомолец», но им помешали, взрыв грянул, но маленький. Тогда в Климове все решили, что человек этот в спортивном костюме шёл взрывать завод «Комсомолец».
     А некоторое время спустя ездила я в Москву продавать молоко. Продала и ехала уже домой на егорьевском поезде, выходили мы на остановке Фосфоритный рудник (платформа Рудничная) и шли пешком до Климова. И прямо в вагоне увидала я того же мужчину. И он меня тоже увидел и сразу узнал, так как надета на мне была всё та же красная кофточка. Сидит через проход напротив. Что мне было делать? Подъехали к станции Воскресенск, со мной рядом девушка выходит, я ей, шёпотом, говорю: «Девушка, позовите в вагон милицию, задержать надо преступника». А он, шпион этот, всё сразу понял, просчитал и, когда поезд стал уже отъезжать, вскочил, выбил стекло в окне вагона и выбросился наружу, убежал. Вот со мной, приключилась какая история. Было это где-то перед самой войной, год примерно 40-й».
     Таковы собранные свидетельства об истории деревни Климово. Надеюсь, что сами климовские уроженцы и их потомки с интересом прочитают этот очерк.
     В настоящий момент на месте деревни расположен отработанный фосфоритный карьер № 9-бис, один из самых больших карьеров в Воскресенском районе. Горняки оставили нетронутой только небольшой пятачок с климовским кладбищем.
     На этих самых словах я уже было хотел закончить свой рассказ, но вспомнил, что ничего не написал про весьма почитаемое место в окрестностях Климово — про Никитский родник. Вот его краткая история.

Карьер № 9-бис с птичьего полёта.
На заднем плане — Климовское кладбище.
Фото М. Лысцевой

Никитский родник

     На восток от деревни Климово, в лесу, который в XX веке носил имя Обухово, находился родник с превосходной, чистой и прозрачной водой, почитаемый всеми жителями округи, как старообрядцами, так и церковными. Этот родник звали Святой родник Микита Мученик. Вода в нём считалась целебной. Его почитали, несомненно, еще дославянские обитатели здешних мест — представители финно-угорских племён мери и мещёры. В житии муромского князя Константина мы находим характерное описание языческих обрядов муромы (другое финно-угорское племя Волго-Окского междуречья). Муромские язычники «очные ради немощи в кладезях умывающеся и сребреницы на ня повергающе, дуплинам древяным ветви убрусцех обвешивающее и сим поклоняющеся». Точно такие же обряды проводились на Никитском роднике, да и на других почитаемых родниках нашей округи (Рылов колодец, родники в Гуслице) ещё в XX веке. Паломники-христиане умывались родниковой водой для исцеления от болезней, кидали в родники серебряные и медные монеты, вытирались «убрусцами», сорочками, а после развешивали их по ветвям близлежащих деревьев. Местность вокруг Никитского родника звали Гвоздна (с волостью Гвоздна духовных грамот московских князей, кроме одинакового названия, ничего общего она не имеет), что по-славянски означает «лесная». В узком смысле Гвоздна — название маленькой здешней речушки, которая впадала в речку Десну, а та в свою очередь — в Гуслицу.
     Как пишет егорьевский краевед Владимир Иванович Смирнов, среди старожилов «сохранялось предание о том, что пришедшие в эти края христианские миссионеры крестили местное население в Гвоздне и здесь же оставили ряд икон, одна из которых — во имя св. мученика Никиты — якобы явилась впоследствии селянам в XVII в». Найденная икона получила репутацию чудотворной, и почитание иконы наложилось на более древнее почитание родника. Местные жители и раньше считали его целебным, а теперь народ потянулся сюда с удвоенной силой. Наши предки любили возводить на месте обретения чудотворных образов часовни и церкви, в которые и ставили их с надлежащими почестями. В 1697 году крестьянин деревни Потаповская Усмерского стана Коломенского уезда Сергей Иванов со товарищи выстроил в урочище Гвоздна деревянную церковь во имя святого Никиты. Под её стены уложили в качестве фундамента большие камни-валуны, камни эти, возможно, являлись в старые годы частью языческого святилища. При церкви вскоре появился свой собственный причт — священник и пономарь, а в приход входили два населённых пункта — село Гвоздна и сельцо Тараканово на речке Медведке (данные 1754 года). Одной из владелиц сельца Тараканово в 1754 году была климовская помещица генеральша Прасковья Волкова. Документальных свидетельств о том, что соседние гуслицкие деревни Чёлохово, Панкратовская и Мосягино когда-либо входили в Гвоздинский приход у нас не имеется, но очень на то похоже, не случайно позднее все три старообрядческие моленные в указанных деревнях носили имя святого Никиты, а день его памяти являлся в Чёлохове, Панкратовской и Мосягине престольным праздником.
     На момент Генерального межевания (1770 г.) село Гвоздна с церковью во имя Никиты Мученика числилась в Усмерском стане Коломенского уезда. Владельцы — Никита Никитич Демидов, Наталья Фирсовна Беклемишева и Дмитрий Иванович Евлахов. Дворов 6, душ мужского пола 11, женского — 10. На межевом плане село Гвоздна расположено на правом берегу речушки Гвоздни. На одних позднейших картах эта же речушка зовется Никитцкая, а на других — Гвоздна. В селе отмечена церковь с выделенной церковной землей, маленький рядок домов священника, пономаря и здешних крестьян. Место, где, судя по рассказам, бил родник, находилось поблизости от села.
     Позднее, к 1782 году заводчик Н.Н. Демидов вывез из своих гуслицких вотчин 635 душ крестьян на Урал, для работы на металлургических заводах. В их число, как можно судить, попали и крестьяне-гвозднинцы. С тех пор село Гвоздна опустело, стало погостом.
     В 1792 году деревянная Никитская церковь была разобрана по брёвнышку и за один день перевезена в Егорьевск, где её вновь собрали у городского кладбища, и церковь стала кладбищенской. Интересно, что главная егорьевская городская ярмарка в XIX веке именуется Никитской, хотя, по идее, она должна была быть приурочена к престольному празднику главной городской церкви — Георгию, или, как его звали в народе, Егорию. Но ярмарка в Егорьевске была Никитская. Все это наводит нас на мысль, что почитание Никитского родника сопровождалось изрядным торжищем, а перенос церкви в Егорьевск дублировался переносом Никитского торга, который позднее и стал городской ярмаркой.
     В 1867 году священник господствующего вероисповедания Воскресенской церкви села Гуслиц Димитрий Кудрявцев доносил, что «Чолоховский раскольнический лжесвященник Диамид Федоров в праздник Преполновения сего года делал из часовни своей деревни на речку крестный ход, на которой и освящал воду при многочисленном собрании раскольников». Освящение воды в роднике Микита-Мученик в праздник Преполновения (25-й день после Пасхи) чёлоховцы осуществляли и позднее, в XX веке, поэтому мы с полным правом можем судить, что старообрядческий священник Демид Фёдоров со своими прихожанами освящал в 1867 году именно рассматриваемый водный источник.
     В середине XIX века земля, на которой бил родник «Микита-Мученик», стала собственностью купца В.Д. Клопова, а позднее имение унаследовал его сын Агафон. Как и жители близлежащих деревень — Климово, Чёлохово, Кладьково, Клоповы являлись старообрядцами. Поэтому, последующее почитание родника имело ярко выраженный старообрядческий характер, хотя древнюю святыню равно почитали и новообрядцы. Клопов благоустроил сам родник, выстроил в 300 саженях от него каменную часовню во имя святого Никиты (1904 г.). Описание происходивших на роднике собраний богомольцев и самого места мы находим в двух заметках в журнале «Старообрядческая мысль». Первая называется «Обитель мира», её написал неизвестный, скрывшийся под псевдонимом А. Муравлёвский (селение Муравлёво стоит неподалёку). Вторая заметка подготовлена Н.Д. Зениным, издателем «Старообрядческой мысли», она напечатана в № 7 за 1915 год. Наш земляк Никифор Дмитриевич Зенин (1869–1922) родился и вырос в деревне Гостилово, вскоре после выхода из армейской службы поселился в Егорьевске, где открыл свою фотомастерскую. Занимался также книжной торговлей, писал статьи и книги, издавал старообрядческий журнал. Вот что он рассказывает:
     «Обитель мира» — это маленькая часовня, названная так нашим уважаемым сотрудником А. Муравлевским в описании впечатления при посещении им этой обители, помещенном в журнале № 12 «Старообрядческая мысль» за 1911 г.
     Эта «обитель мира», так художественно им описанная, находится всего в 9–10 верстах от шумного Егорьевска, среди густого и высокого леса, принадлежавшего А.В. Клопову, купцу-старообрядцу, и, не смотря на эту близость к шумному городу, она своим месторасположением именно вызывает те высокие и благодушные настроения, что описаны г. Муравлевским. Густой высокий лес нас сразу проглатывает при вступлении в него и отрезает от внешнего мира, давая впечатления глубокой пустынной уединенности от человеческой скученности и от житейской суеты; а сама часовенка «Никиты мученика», своею незатейливою постройкою и внутренним полусумрачным помещением, уставленным темными иконами и незатейливыми предметами религиозного быта, вызывает чувства особой религиозной настроенности. Близ лежащий источник, слывущий в народе чудодейственным и окруженный предметами полусуеверных почитаний, дополняет это настроение. Попав в эту среду, вы сразу чувствуете, что вы попали на ту грань религиозных верований народа, где его простая вера сливается с легендами и суевериями. Всюду на кустах, на деревьях, вы видите развешанные мужские и женские сорочки, оставленные приходившими к источнику за исцелением от различных недугов своих, а на дне источника медные, а то и серебряные монеты.
     Почитание этой «святой местности» относится к довольно глубокой старине. Здесь, где теперь стоит маленькая часовенка, почти рядом, когда-то стояла деревянная церковь св. Никиты мученика, но церковь эту, однажды ночью сразу всю разобрали и на 500 подводах перевезли в г. Егорьевск и поставили на кладбище, где она стоит и поныне. На ее месте остался в настоящее время один больших размеров голыш, служивший, очевидно, когда-то фундаментом. По рассказам стариков, голышей этих было много, но их в свое время окрестные крестьяне, своими трудами, разбивали на мелочь и возили в Егорьевск, продавая для замощения улиц. Там же было и кладбище, а вокруг засеянные поля. Ныне уже ничего этого нет, и следов почти не осталось. Местность церкви и кладбища называлась «Погост Гвоздинка» и принадлежала причту г. Егорьевска, очевидно, как дарственная земля, какого-либо вымершего рода помещиков. Церковь, если верить надписи на доске, хранящейся в этой церкви в г. Егорьевске, была выстроена в 1698 году (на самом деле в 1697-м. — А.Ф.) Сергеем Ивановым из деревни Потаповской и другими ему помогавшими, а в 1792 году она была «обыденными» перевезена в г. Егорьевск и поставлена на Егорьевском кладбище.

Никитский погост. Христов камень.
Рисунок Н.И. Башмакова

Молебен о даровании победы у часовни Никитского родника.
3 мая 1915 г. Фото Никифора Зенина.

     Землю под церковью, полями, причт продал купцу Клопову В.Д., а этот последний запустил ее под лес, и ныне этот лес уже достаточно велик. Почитание этой местности не умерло в народе и по перенесении церкви, в особенности почитание источника, на котором и явилась икона св. великомученика Никиты. Народ всегда ходил туда, неся свое горе и печали, чая утешения в скорбях и исцеление от недугов своих, и по вере своей получал искомое. Во все дни тяжелых гонений на старообрядчество не умирала эта вера, и не переставал народ одинаково, как древлеправославный, так и новообрядовый, паломничать к этой чтимой святыне.
     Местность, окружающая это имение, в огромном большинстве заселена старообрядцами, и поэтому особенного давления от новообрядцев старообрядчество здесь не испытывало, а благодаря тому, что старообрядцы были терпимы к соседям новообрядцам, они и взаимно получали то же. Миссионеров же, да и не только миссионеров, но и даже попов господствующего исповедания не было поблизости, а потому жители того и другого исповедания жили мирно и почитали обоюдно общую святыню.
     Постепенно, с ослаблением давления на старообрядчество, паломничество к «Никите мученику» увеличивалось и там, в определенный день, в год однажды, стали служить общий молебен со священником, а после 17 апреля 1905 года уже начали паломничества и с крестными ходами из приходов: Панкратовской, Чёлохово (в тексте Челхово — А.Ф.), Климово и Кладьково (в тексте Клощиково — А.Ф.).
     С каждым годом число молящихся возрастает. Интерес к паломничеству увеличивается, и потому владельцу имения, пришлось кое-что предпринять в смысле благоустройства для удобства крестных шествий, совершения молебствий у часовенки и водосвятия у источника. К часовенке на всем пространстве Клоповского владения вырублена широкая просека и проделана дорога, дающая крестному ходу свободу шествия. У часовенки выровнено большое четырехугольное плато, заботливо расчищенное от часовни до источника, на протяжении сажен трехсот, сделана просека и насыпана дорога, окаймленная деревянною рамою. Сам источник заделан в бетон. В будущем предполагается водоем источника расширить и построить над ним шатер 15 аршин в квадрате на случай защиты совершителей водоосвящения и молящихся от непогоды и зноя. Часовня также предположена к постройке вновь и уже в более обширном виде».
     Оба новшества — возведение шатра и более просторной часовни не были осуществлены из-за последовавшей революции 17-го года.
     В журнале «Голос Церкви» за 1918 г. неизвестный автор описывает визит главы Русской старообрядческой церкви архиепископа Мелетия в Климово и последующее грандиозное собрание верующих-старообрядцев у Никитского родника. Вот что мы читаем:
     «В окрестностях г. Егорьевска, Рязанск. губ., близ деревень Климово и Чёлохово, 27 мая состоялось небывалое торжество. Был совершен крестный ход на место, где еще во времена древнего благочестия стоял храм во имя св. великомученика Никиты, в котором находилась особо чтимая его св. икона. Тут же при храме есть источник (колодезь) тоже чтимый населением.
     После разделения русской церкви при бывшем патриархе Никоне население упомянутой местности осталось верным древнему благочестию и хранило свою веру непоколебимо, — хранит ее и доныне, так что все население здесь почти сплошь старообрядческое. Упомянутый храм и св. икона всегда были предметом особого почитания старообрядческого населения. Но во времена гонений на старообрядчество, не в меру усердные слуги и покровители религиозного насилия не могли, разумеется, смотреть на место, где образовалась, по их выражению, «раскольничье гнездо» и где происходило «оказательство раскола». И вот, чтобы пресечь это «зло», храм с св. иконой, по распоряжению власть тогда имевших, был с этого места убран и перенесен в г. Егорьевск, чтобы почитание свершалось не «раскольниками», а «православными». Однако старообрядческое население с неменьшим усердием и благоговением, чем прежде, продолжало и продолжает доныне ежегодно совершать свое паломничество к тому месту, где стоял упоминаемый храм. Но это паломничество никогда еще не было таким величественным и многочисленным, как в этом году.

Никитский родник. Разбор воды после освящения. 3.05.1915 г.
Фото Никифора Зенина.

Таким в конце 1950-х родник увидел Коля Башмаков.
Рисунок Н.И. Башмакова

     Для совершения торжества, климовцами, во главе со священником о. Федотом Тумановым и братьями С.И. и А.И. Смирновыми и попечителем Рогожского кладбища Ф.Ф. Пугачевым (происходящим из д. Чёлохово), был приглашен московский архиепископ Мелетий с протодиаконом Л.Л. Овчинниковым и диаконом А.С. Муравьевым и хором певчих с Рогожского кладбища. Не смотря на поздний час времени прибытия (около 11 часов ночи) население Климова высыпало на улицу и, встав на коленях, встречало владыку. Владыко архиепископ осенял приветствоваший его народ на право и на лево святительским благословением. Особой торжественностью отличалась встреча архиепископа в храме, куда прямо он проследовал. О. Федот встретил владыку с крестом, приветствовав его речью. Архиепископ в ответ сказал краткое, но глубокое прочувственное слово. Весь народ собрался в храме и слушал архиепископа с слезами радости. Пишущему эти строки, бывшему при многих торжествах, в первый раз здесь пришлось встретиться с таким необычайным народным религиозным подъемом. После особо торжественно совершенной божественной литургии, 27 мая, около 11 часов утра, крестный ход двинулся на кладезь св. великомученика Никиты, через Чёлохово. Небывалое грандиознейшее религиозное шествие! Близ деревни Чёлохово, на поляне, соединились пятнадцать крестных ходов в один, и это было что-то неописуемое! Участвовало народу в этом крестном ходе (из 32-х деревень) десятки тысяч. Образовалось во время шествия несколько импровизированных любительских хоров мужчин, женщин, девиц и весьма торжественно и умело ими пелась пасхальная песнь «Христосе Воскресе», чередуясь между собою. На месте храма был отслужен молебен, а на кладезе совершено освящение воды. После сего с возвышенного места архиепископом было сказано слово, которое с большим вниманием и наслаждением слушалось народом. Жаль только, что никакого человеческого голоса на этот раз не хватило бы для того, чтобы было хорошо слышно всем. Обратно крестный ход возвратился в Климово той же дорогою, разделившись в Чёлохове по местам. Очень многие говорили, что это — небывалое торжество. Некоторые добавляли, что куда тут егорьевскому 1 мая, когда большевики ходили с своими флагами. Действительно, глубокое религиозное настроение в народе, и дьяволу в лице своих предотечь-антихристов не удастся восторжествовать никогда.
     Спаси Христос организаторам этого торжества! Дай Бог, чтобы это торжество было ежегодным!»
     Автор заметки высказывает интересные суждения о причине переноса Никитской церкви в Егорьевск в 1792 году. Думается, он прав, не случайно Н.Д. Зенин чуть ранее писал, что перевозили здание храма ночью, следовательно — опасались противодействия местных «раскольников». Как видим, 1918 год можно назвать кульминационным в многовековом почитании родника. В дальнейшем, в связи с последовавшими жестокими гонениями на религию, подобного рода обряды проводились гораздо скромнее. Вот как об этом рассказывает Н.А. Ленков: «Сияны-горы, бугор с тремя возвышениями в лесу Обухово. Из-под бугра вытекал родник с чистой, хорошей, ключевой водой. Святили родник в день Микиты-Мученика — 27 сентября, оттого и назывался — Святой родник Микита-Мученик. В этот день к роднику собирались паломники со всей округи, омывались святой водой. На кустах — тряпки, брошенное нижнее белье. Странники — все больше из Егорьевска, устраивались в кустах с ночевкой». Н.А. Ленков предположил, что название Сияны происходит от монгольское слова «сайхан» — прекрасный, а Сияны-горы — «прекрасные горы». Более вероятна, как нам кажется, версия, что здесь используется русское простонародное произношение библейского названия Сион — Сиян (такое произношение неоднократно зафиксировано источниками) и, следовательно, местные жители простодушно сравнивали трёхвершинный холм со знаменитой Сионской горой. Также не исключено, что в загадочном названии Сияны-горы топонимообразующим стало слово из древнего вымершего финно-угорского языка, на котором говорили здешние обитатели до прихода славян. Языки мери и мещёры были родственны современным мордовским языкам (их два — мокша и эрзя), многие слова звучали похоже или даже одинаково. И по-мокшански, и по-эрзяньски слово «сиянь» означает серебряный, «сия» — серебро. Не сам ли родник с чистой холодной водой здешние меряне и мещеряки, ещё, будучи язычниками, звали Серебряным? А возвышенность — горы Серебряного родника, Серебряные горы?
     По рассказам старожилов деревень Чёлохово и Горшково, часовня рядом с родником была разрушена ещё до Великой Отечественной войны. «Но на источник и к камню продолжали приходить старообрядцы из местных селений. На Никиту Мученика и на Преполновение (25-й день после Пасхи), пока были живы деревенские «книжницы», местные старообрядцы ходили на источник и к камню с иконой. Старожилы рассказывают, что к святыне тайком приезжали старообрядческие священники, служившие здесь молебны. Это продолжалось до начала 1970-х годов». Интересное дополнение к указанным свидетельствам сделал воскресенский художник и иконописец Н.И. Башмаков. Уроженец деревни Ёлкино, Николай Иванович Башмаков в детстве участвовал в посещении односельчанами Никитского родника. По его словам в 60-е годы родник нуждался в благоустройстве, но бил. Местность вокруг заросла лесом. Камень у родника звали Христов камень.
     В начале 70-х карьеры, в которых добывали фосфориты для Воскресенского химкомбината стали разрабатывать на месте деревни Климово. Глубина карьеров составляла около 20 метров. Вся здешняя местность неузнаваемо изменилась, поменялся рельеф, исчезли деревни, леса, поля, луга и уничтожен был, в том числе, и Никитский родник. Родник, почитаемый нашими предками в течение многих и многих веков, был принесён в жертву сиюминутным экономическим интересам… Никто и не подумал сохранить в качестве заповедного места урочище Сияны-горы! А ведь при желании это можно было легко сделать, ведь горняки оставили нетронутыми все кладбища снесенных ими деревень, кроме одного — кладбища деревни Кельино. Да и карьер задел родник только своим краем. Но, ничего не поделаешь. Что пропало, то пропало.
     Камень-валун, который по преданию, служил основанием деревянного Никитского храма, уцелел, его задвинули в сторону от края карьера и позднее один из местных жителей во время сбора грибов опознал его. Камень найден северо-восточнее своего первоначального положения, гораздо ближе к деревне Чёлохово. Высота камня — чуть больше полуметра при такой же ширине, длина — около двух. Цвет — красноватый.
     В начале XXI столетия, уже в период религиозного возрождения, рядом с камнем была построена деревянная старообрядческая часовня (освящена в день Никиты Мученика 2003 года). Ещё ранее за камнем поставили часовенный знак — столбец с иконой. На ветвях ёлок вокруг камня появились ленты, кусочки ярких тканей, на камне и подоконнике часовни — монеты. Ежегодно, 28 сентября возле часовни проводятся службы. Почитание древнего священного места, таким образом, возобновлено. Но сам заветный родник потерян, судя по всему, для нас навсегда.

Часовня во имя св. Никиты Мученика.
2014 г.

Камень поблизости от часовни.
Фото автора. 23.05.2015 г.