Подмосковный Воскресенск своим появлением обязан химическому комбинату, строительство которого было начато в далёком 1929 году. Это огромное промышленное предприятие, дававшее в лучшие свои времена работу более чем десяти тысячам человек, стало для Воскресенска градообразующим. А место для его постройки было выбрано руководителями молодого Советского государства неслучайно – совсем рядом, в восточном направлении, располагались разведанные геологами месторождения фосфоритной руды. На основе фосфоритов на Воскресенском химическом комбинате производили минеральные удобрения для народного хозяйства. Таким образом, основное сырьё можно было добывать поблизости, минимизируя затраты на перевозку, что значительно удешевляло процесс производства.  Но у этого несомненного плюса имелась и обратная сторона. Фосфоритную руду в окрестностях Воскресенска добывали открытым, карьерным способом и для разработки все новых и новых карьеров приходилось сносить и переселять целые деревни. На месте зеленеющих лесов, полей и лугов, на месте старинных русских деревень горняки оставляли изуродованную землю с многочисленными карьерами и отвалами. Первоначально на восток от города действовали сразу два рудника – Воскресенский (возле деревни Лопатино, он же Лопатинский рудник) и Егорьевский (ныне поселок Фосфоритный), а позднее их объединили в Подмосковный горно-химический комбинат. Всего, за послевоенные годы на востоке Воскресенского района из-за расширения фосфоритных карьеров уничтожили 8 населённых пунктов: Шуклино, Кельино, Анфалово, Климово, Игнатьево, Кладьково, Лунёво и Муравлёво. В общей сложности во всех этих деревнях и сёлах перед Великой Отечественной войной насчитывалось более 600 крестьянских хозяйств и несколько тысяч обитателей. Самой большой из снесённых деревень оказалась Кладьково, в первой половине XX века в ней стояло свыше 300 домов. В отличие от сибирской деревни Матёры, среди вынужденных переселенцев не нашлось своего Валентина Распутина, и трагедия наших земляков так и осталась незамеченной обществом. Боль и разочарование местных жителей, у которых власти отняли самое дорогое – родные места, много позже выразил лишь кладьковский уроженец Николай Александрович Ленков. В одной из своих публикаций он писал: «Летом 1980 года моя родная деревня Кладьково Воскресенского района Московской области попала под стальные зубья шагающих экскаваторов Лопатинского рудника.
     На глубине от двух до двадцати метров геологи обнаружили ядовито-зелёную прослойку толщиной с лопатный штык и начали перелопачивать землю вместе с полями, лугами, лесами и самими деревнями, переселяя жителей в рабочие посёлки Лопатинский и Фосфоритный. Кто-то перебрался в соседнюю Барановску, кто-то в Хорлово, кто-то зацепился в Москве, а иные вообще с плачами и стонами подались с насиженных мест бог весть куда.
     Общее мнение невольных кладьковских переселенцев как-то выразил восьмидесятилетний потомственный пастух Матышкин Фёдор Васильевич, по-уличному Федорок:
     – Теперь земляка встретишь разве что чудом где-нибудь на вокзале. Увидишь – словно конфетку проглотишь. А потом с неделю ночами ворочаешься, все вспоминаешь и вспоминаешь и этим живёшь. Какую деревню, враги, сгубили!» [1]
     Деревня Кладьково и в самом деле являлась не совсем обычной деревней. В чём заключалась ее необычность, мы ещё поговорим ниже. А пока расскажем подробно, что нам известно об истории Кладьково, начиная с самых древнейших времен. Основой для нашего рассказа станут многочисленные архивные документы, книги по истории и генеалогии, а также информация, собранная уроженцем деревни воскресенским краеведом Николаем Александровичем Ленковым. Родился он в 1926 году в деревне Кладьково. Подобно многим своим сверстникам, Николай Александрович прошёл большой и нелёгкий жизненный путь. До призыва в армию в 1943 г., работал подпаском и трактористом Новлянской МТС. Принимал участие в войне с Японией. Воинское звание в армии – старший сержант. После демобилизации окончил с отличием вечернюю школу, институт (Московский институт инженеров водного хозяйства) и долгое время трудился главным инженером Воскресенского горкомхоза. Историей края интересовался с юных лет (подавал в своё время документы на исторический факультет МГУ, был принят, но забрал документы и стал учиться в МИИВХ), однако более плотно краеведением занялся только с выходом на пенсию. В своих изысканиях Н.А. Ленков пошел нехоженым путём и приступил к изучению названий селений, рек и урочищ Воскресенского района и окрестностей. За несколько лет он побывал практически во всех селениях нашего района и пообщался со старожилами. В результате было собрано несколько сотен микротопонимов – названий рек, оврагов, озёр, болот, лесов, лугов, полей, канав, будок железнодорожных обходчиков и так далее. В местных газетах одна за другой стали печататься топонимические заметки Н.А. Ленкова, имевшие большой успех у читателей. Постепенно Николай Александрович стал известен в Воскресенском районе как неутомимый собиратель названий местных урочищ и как изобретатель довольно экстравагантной топонимической методы, которая, якобы, позволяет легко и просто объяснить абсолютно любое географическое название. Автор этих строк не разделяет точку зрения Н.А. Ленкова на происхождение Подмосковных и иных топонимов. Его топонимические версии в большинстве своём не имеют отношения к действительному происхождению топонимов. Очень жаль, что этот достойный человек пошёл неверным путём. Но по собственному опыту я убедился, что исходные сведения Николая Александровича – о наличии и расположении на местности урочищ, об особенностях быта и говора местных жителей, заслуживают всяческого доверия. Ленков нередко ошибается в топонимической интерпретации известных ему и другим старожилам фактов, но сами эти факты практически всегда соответствуют действительности и могут, по моему мнению, служить источником достоверной краеведческой информации. Причём, немногочисленные неточности у Николая Александровича встречаются при описании окрестностей селений расположенных довольно далеко от его родных мест. Что же касается Кладьково, то здесь, как местный уроженец, он знает родную деревню и её окрестности как свои пять пальцев и здесь его исходная информация не содержит никаких погрешностей. Также при рассказе были использованы воспоминания других кладьковских старожилов – Клавдии Степановны Железкиной (1934 года рождения) и Антонины Павловны Холиной, по мужу Лариной (1925 года рождения). Воспоминаниями о своём отце и о жизни в Кладькове в 1930-е годы поделилась Роза Даниловна Балакирева, дочь первого председателя кладьковского колхоза. Множество ценных сведений для истории кладьковских старообрядцев даёт нам вышедшая в 2007 году книга «Старообрядческие храмы и общества восточной части Воскресенского района». Один из её авторов – Дмитрий Боярский, ныне диакон старообрядческой церкви Ильи Пророка в Ёлкино, всячески помогал автору на заключительном этапе работы над очерком, при сборе устных свидетельств старожилов об истории селения в XX веке. Всем этим людям хотелось бы выразить искреннюю признательность.
     Деревня Кладьково изначально входила в состав коломенской волости Усть-Мерска и по ряду косвенных данных существовала уже в XIV столетии. Сама же волость Усть-Мерска упоминается впервые в духовной грамоте московского князя Ивана Калиты от 1336 года. Перед опасной поездкой в Орду князь на всякий случай составил завещание и отписал Усть-Мерску вместе с другими коломенскими волостями своему старшему сыну – Семёну. Усть-Мерская волость, как и другие сельские волости Московского княжества, представляла собой территориальную общину крестьян, которые на своём сходе выбирали старосту, производили раскладку княжеской дани и распределяли желающим освободившиеся земельные участки. Первонасельниками здешних мест были представители финно-угорского племени меря, позднее полностью обрусевшие. По этому племени левый приток Москвы-реки река Нерская (в старину Мерская) обрела своё имя. Пришедшие сюда в XII-XIII вв. славяне также внесли весомый вклад в формирование старожильческого населения. Свое примечательное название волость Усть-Мерска получила по имени поселения, которое первоначально являлось её волостным центром. Это поселение располагалось напротив устья реки Мерской (она же Нерская) и упомянуто в древнейшей Лаврентьевской летописи под 1207 годом. Впоследствии поселение Усть-Мерска было покинуто людьми и запустело, а центр волости перенесли на северо-восток в район современного села Барановское Воскресенского района, где в XVI-начале XX вв. стоял погост с деревянной церковью Рождества Христова. Этот погост звали Усмерский, Усмерск. Долгое время, вплоть до середины XVIII века, жители Кладькова являлись прихожанами церкви Усмерского погоста. Впоследствии из-за своего перехода в старообрядчество, кладьковцы перестали ходить в этот храм, но до последних пор существования деревни праздник Рождества Христова отмечался в Кладькове как престольный. По воспоминаниям кладьковских старожилов в дореволюционные времена в Усмерской волости существовал даже своеобразный дуумвират – волостным старшиной обычно был житель села Барановского, а волостным писарем при нём нередко оказывался кладьковец.
     Первое известие о деревне Кладьково донесли до нас Коломенские писцовые книги за 1577-78 гг. Более ранние документальные свидетельства её истории не сохранились. По рассказам старожилов в старину у Кладьково имелось ещё два названия – Торбаевка и Серково. Эти два названия образованы от татарских личных имён Торбай и Серик. Вероятно, в эпоху Московского княжества владельцами Кладьково на какое-то время становились татарские феодалы, выехавшие из Орды и поступившие на службу к русским князьям. Такие случаи были тогда довольно часты. Многие степные воины со временем принимали православие и становились родоначальниками русских дворянских фамилий. Список таких фамилий способен заполнить пару страниц, мы же приведем несколько, самых известных – Карамзины, Тургеневы, Державины, Темирязевы, Аничковы. О татарских владельцах по преданиям старожилов нам известно и в других селениях Воскресенского района, например, в Марчугах и Новлянском. Один из позднейших таких персонажей в наших краях – татарский князь Уразлы Канбаров, ставший в крещении Иваном Магметевичем, владел, в качестве поместья, старинным селом Константиново на Москве-реке. Он умер в 1572 году. Урочище Торбаевка по воспоминаниям кладьковцев находилось в нескольких километрах к югу от деревни на берегу речки Медведки, к западу от нынешнего поселка Фосфоритный. На месте урочища Торбаевка писцовые книги и материалы Генерального межевания второй половины XVIII века фиксируют пустошь с названием «Кладкова». Мягкий знак в середине слова в те времена писали не всегда и название Кладкова, следует читать Кладькова. Видимо, именно здесь, на берегу Медведки и располагалась первоначально рассматриваемое селение. Позднее деревню Кладьково по неизвестной причине перенесли на новое место – на северный склон высокой горы в излучине небольшой лесной речки Рогозны. На старом месте осталась небольшая пустошь, сохранившая имя Кладькова. В начале XX столетия на этой пустоши построил свою дачу богатый егорьевский купец Агафон Васильевич Клопов. Напротив его дачи, в местечке Власовское располагалась клоповская красильная фабрика, а сейчас здесь поселок Фосфоритный. По рассказам строжилов, мачтовый сосновый лес для дачного строительства купец заготовлял в окрестностях деревни Кладьково, из-за чего и местоположение его загородного дома иногда звали «Кладьковский усад». Сейчас уже трудно судить определенно, но гораздо более вероятно название дачи связывать с именем пустоши Кладьковой, существовавшей в этом же месте в XVI-XIX вв. Пустошь Серкову мы тоже встречаем в писцовых книгах. Она находилась к югу от деревни Кладьково в районе позднейшего лесного урочища Серково.
     Таким образом, древнейшую историю Кладьково можно восстановить следующим образом. Первоначально деревня стояла на речке Медведке, а позднее её перенесли к северу, сначала в район позднейшего урочища Серково, а еще через какое-то время – в то место, на котором она и располагалась многие столетия, вплоть до рокового 1980 года. По местному преданию первые поселенцы деревни долгое время жили в землянках. По поводу дополнительных татарских названий, следует, видимо, упомянуть краеведческую заметку Н.А. Ленкова, где половецкий (!) хан Серик Торбай называется в качестве давнего владельца здешних мест, но честное слово, я так и не понял – является ли эта информация исходным топонимическим преданием, либо, что более вероятно, хан Серик Торбай появился на свет в качестве интерпретации краеведом названий урочищ Серково и Торбаевка.
     Как уже сказано выше, впервые деревня Кладьково упомянута в 1577-78 гг. в составе обширной вотчины Матвея Павловича Проестева. Вот запись о ней в писцовой книге: «В Усмерском же стану села и деревни за детьми боярскими в вотчинах:
     За Матвеем Павловым сыном Проестевым: деревня Кладкова: пашни паханые худые земли 78 четьи, да перелогу 30 четьи в поле, а в дву потомуж, сена 200 копен, лесу непашенного 12 десятин; да к той же Кладковской деревне припущено было в пашню селище, что был починок Даниловской: пашни лесом поросло в кол и в жердь 4 четверти в поле, а в дву потомуж».
     В среднем, на момент переписи 1577-78 гг. на один крестьянский двор в левобережной «зарецкой» части Коломенского уезда приходилось 4 чети обрабатываемых пашенных угодий в одном поле, не считая перелога (а по трехполью – 12 четей или 6 десятин). Следовательно, приблизительное количество дворов в деревне Кладьково на 1577-78 гг. мы можем определить, поделив 78 на 4. Получится примерно 19 дворов. Для того времени деревня в 19 дворов являлась очень большой, тогдашние деревни обычно состояли из двух-трех, а иногда и из одного крестьянского двора. Многодворные деревни обычно являлись самыми древними в округе. Отсюда крепнет наша уверенность, что деревня Кладьково существовала уже в XIV столетии. Также в состав вотчины Матвея Проестева входили следующие поселения: «село Игнатьевское пусто на речке на Игнатыне (нынешняя речка Натынка), а в нем церковь Игнатия Богоносца стоит без пения» (позднейшая деревня Игнатьево), деревня Колесова, деревня Ивашёва-Федяшевская на речке Игнатыне, деревня Климова (позднейшее Климово), а также еще одна пустошь – Уковская.
     Владелец деревни Кладьково Матвей Проестев происходил из знатного, но захудавшего боярского рода. Первым известным его представителем был некий Мина, приближенный князя Ивана Калиты. По информации из жития преподобного Сергия Радонежского примерно в 1328 году Мина и другой московский «вельможа» Василий Кочёва были посланы Калитой в Ростов, собирать накопившиеся недоимки по выплате ордынской дани. Это поручение они выполнили жёстко, с большим насилием по отношению к ростовчанам. Разорение от московских сборщиков стало одной из главных причин переселения родителей Сергия из Ростова в Радонеж. Сын этого Мины – Дмитрий Минин служил воеводой у князя Дмитрия Донского и погиб в 1368 году при отражении литовского нашествия. По мнению академика С.Б. Веселовского, основные вотчины Дмитрия Минина и его ближайших потомков находились в коломенских волостях Усть-Мерска, Брашева и Песочна. Среди этих вотчин отметим несуществующие село Мининское в районе современного поселка имени Цюрупы и деревню Мининскую в пределах волости Усть-Мерска. Вполне вероятно, что и другая усть-мерская деревня – Кладьково также принадлежала в XIV веке Дмитрию Минину и его ближайшим потомкам. Мы можем судить об этом, зная, что название административного центра вотчины М.П. Проестева – села Игнатьевского топонимически связано с именем родного внука погибшего воеводы – Игнатия Васильевича Минина. Впоследствии род Мининых разделился на две ветви – Софроновских и Проестевых. Дворяне Софроновские, получившие свою фамилию по селу Софроново (ныне село Сапроново Ступинского района), бывшее первоначально в их владении, позднее были испомещены великим князем Иваном III в новгородских землях. От Давыда Гигорьевича Минина по прозвищу Проесть (проести – расходы на пропитание во время нахождения вне дома), жившего в конце XV – начале XVI вв., пошли дворяне Проестевы. Проестевы, как младшая ветвь Мининых, ещё долгое время сохраняли остатки прадедовских коломенских вотчин (что объясняется старым русским обычаем оставлять родовое гнездо младшим сыновьям). Упомянутый нами Матвей Павлович Проестев был потомком погибшего воеводы Дмитрия Минина в седьмом колене. Как минимум, ещё трое близких родичей Матвея сложили свои головы на поле брани. Один из них убит в ходе битвы с литовцами на речке Ведроше в 1500 г., а ещё двое погибли в схватках с татарами соответственно в 1548 и 1551 гг. Матвей Проестев, числившейся в 50-е годы XVI века дворовым сыном боярским «по Коломне» также избрал для себя ратное поприще. В книге историка В.А. Волкова «Войны Московской Руси» удалось найти интересные подробности об одном из эпизодов служебной карьеры кладьковского вотчинника: «Весной 1584 года 52-тысячное татарское войско под командованием Араслан-мурзы, в составе которого находились татарские и ногайские отряды, прорвалось через Оку. В течение двух недель противник безнаказанно разорял белевские, козельские, воротынские, мещевские, мосальские, можайские, дорогобужские и вяземские места, захватив «полону безчисленно много русского народу». 7 мая войско под командованием думного дворянина М.А. Безнина настигло противника у слободы Монастырской, в устье р. Высы, в 8 верстах от Калуги. В упорном сражении русским полкам удалось разбить врага, «отполонив» 70 тысяч человек. В тот же день к «берегу» выступило войско князя Ф.М. Трубецкого и князя М.С. Туренина, усилившее оборону южного рубежа. Однако битвой у Монастырской слободы военные действия не завершились. Безнин, узнав от захваченных татарских «языков» об осаде войском мурзы Есинея города Белева, где оборонялся князь Р.Т. Трубецкой, направил ему на помощь отряд головы Матвея Проестева. Не принимая боя с ним, противник ушел из русской «украйны». Конец цитаты.
     Таким образом, положение офицера Матвея Проества в вооруженных силах Московского государства было довольно весомым, он участвовал в крупных сражениях, ему доверяли самостоятельное командование крупным подразделением в боевых условиях. В 1592 г. Матвей Павлович упомянут, как воевода в городе Чернигове. Помимо обширной прадедовской вотчины на Коломне, Матвею Проестеву принадлежало также поместье в Каширском уезде – село Косяево на речке Ракитне (ныне – в Серебряно-Прудском районе). Здесь у него имелся собственный помещичий двор, 3 двора его «людей» (боевые холопы) и 19 дворов крестьян. В промежуток между 1578 и 1597 гг. Матвей Проестев по неизвестной причине продал южную часть своей коломенской вотчины Ивану Петровичу Ширину. С тех пор единая когда-то вотчина разделилась на две – климовскую и кладьковскую. Но деревню Кладьково Матвей Проестев предпочел оставить за собой. Вероятно, она была ему чем-то дорога. Перед смертью кладьковский вотчинник принял постриг в Пафнутьеве Боровском монастыре (вблизи города Боровска в нынешней Калужской области). По монастырским документам инок Макарий (в миру – Матвей Проестев) был похоронен 5 декабря 1597 года на монастырском кладбище. Здесь же нашла покой и его супруга – Мавра Ивановна, дочь дворянина Ивана Андреевича Кикина. Её погребение датировано 28 апреля 1586 года.
     После кончины Матвея Проестева владельцем деревни Кладьково стал его старший сын Степан. По свидетельству историка С.Б. Веселовского один из частных родословцев дает Степану Проестеву довольно интересную характеристику: «Четвертой жены сын, слагатель канонов, был при царе Михаиле окольничий». По церковным законам мирянам позволялась вступать в брак только три раза. Вероятно, у Матвея Проестева не родилось сыновей от первых трёх жен, либо они умерли в детстве и он, страстно желая иметь наследников, презрел общественные приличия и женился в четвертый раз. Далее академик С.Б. Веселовский пишет: «Было бы весьма интересно, выяснить какие каноны сложил Степан Матвеевич. Историкам древней письменности он как автор, кажется, не известен».
     Зато о служебной деятельности Степана Проестева известно довольно много. Впервые он упомянут в разрядах в качестве рынды у государева саадака в 1598 году. О весьма вероятном участии Степана в сражениях Смутного времени никаких свидетельств найти, пока не удалось. В 1613 году стольник Степан Проестев, в числе других, подписал Утвержденную грамоту об избрании на царство Михаила Романова. Тремя годами позднее он получил назначение воеводой в город Оскол на степной границе и пробыл там до 1619 года. В том же 1619 году Степан Проестев переведен на службу в столицу. Под его начало был отдан так называемый Земский двор. Земский двор (позднее Земский приказ) ведал управлением Москвы и небольших городов поблизости, сбором в них налогов, следил за порядком, благоустройством, пожарной безопасностью столицы. По сведениям Григория Котошихина в том же приказе были ведомы «московские разбойные и татиные и всякие воровские приводные дела». Должность столичного градоначальника Степан Проестев исполнял около 14 лет.
     В 1626-29 гг. в бытность его на этом ответственном посту в Коломенском уезде была проведена очередная перепись людей и земли. По её данным в деревне Кладьковой Усмерского стана в вотчине за Степаном Проестевым числилось 12 крестьянских и бобыльских дворов. Как видим, в результате разорений Смутного времени количество дворов в Кладькове ощутимо уменьшилось. Впервые мы встречаемся с перечнем жителей деревни. Ввиду того, что это – самые первые известные по именам кладьковцы, назовем их: Микитка Васильев, Ивашка Лукьянов, Осташка Артемьев, Исачка Денисьев, Тараска Фомин, Осипка Сергеев, Кирюшка Андреев, да с ним Гришка Панфильев, Гришка Иванов; далее идут бобыли – Алёшка Фёдоров, Дёмка Михайлов, Терёшка Михайлов и Сомышка (Самойло?) Спиридонов. Каждый из перечисленных являлся хозяином двора и главой большого или малого семейства, но по тогдашним понятиям сельские жители занимали одно из самых низких мест в обществе и посему в бумагах они писались с уменьшительными формами имен. Также перепись 1626-29 гг. частично зафиксировала земельные границы кладьковской вотчины. Детальное описание межи сохранило довольно интересную подробность. К северо-западу от деревни небольшой участок межи проходил по земляному валу, на котором в старину «бывала городьба»[2]. И земляные валы и деревянная изгородь – городьба нередко использовались по отдельности в качестве обозначений земельных границ в Московском государстве, но их сочетание встречалось в таковом качестве исключительно редко. Это позволяет нам подозревать, что в упоминании земляного вала, на котором ранее «бывала старая городьба» мы имеем дело с упоминанием абсолютно неизвестного историкам фортификационного сооружения. Вероятней всего, небольшая дерево-земляная крепость на кладьковской меже представляла собой древнее волостное убежище жителей Усть-Мерской волости. В этой крепости окрестные жители могли укрываться с пожитками и скотиной во время вражеских нашествий. Местоположение убежища было самое удобное – в заднем, медвежьем углу волости, в труднопроходимом лесу, далеко в стороне от Москвы-реки и больших дорог. В настоящее время на этом же месте расположен  лес, известный у кладьковских старожилов под именем лес Мошки [3].
     В 1634 году в награду за многолетнюю образцовую службу Степан Проестев пожалован в думные дворяне. С этого момента направление его деятельности резко меняется и в течение многих лет кладьковский вотчинник подвизается на дипломатическом поприще. С 1635 по 1644 годы он четырежды ездил с посольскими делами за рубеж – три раза в Польшу и один раз – в Данию. Награжденный чином окольничего, Степан Матвеевич заступает на министерскую должность и в 1649 году принимает под начало Владимирский судный приказ. На этой службе он умирает, перед самой смертью приняв монашеский постриг с именем Сергия в Пафнутьеве монастыре. Погребение инока Сергия Проестева совершено на монастырском кладбище 28 апреля 1651 года.
     А пятью годами ранее, в 1646 г. очередная перепись зафиксировала в вотчинной деревне Кладково Усмерского стана 20 дворов и 50 душ мужского пола крестьян. Владельцем её указан окольничий Степан Матвеевич Проестев. Следует отметить, что к концу жизни Степан Матвеевич стал весьма состоятельным человеком. Всего, по подсчетам историка О.А. Шватченко в 1646 г. только в многочисленных вотчинах, не считая поместий, за ним числилось 334 крестьянских двора и 1190 душ крепостных крестьян мужского пола.
     По данным переписи 1677-78 гг. деревня Кладьково находилась в вотчине за стольником Василием Петровичем Кикиным. На момент переписи в Кладькове стояло 19 крестьянских дворов, на коих обреталось 76 душ крестьян мужского пола. В 1705 году владельцами деревни числились уже сыновья Василия Петровича – стольники Пётр, да Иван, да Александр Васильевы дети Кикины. Крестьянских дворов в Кладькове на тот момент стояло 30, а людей мужского пола на них обитало 130 человек. К 1715 г. число кладьковских обитателей выросло и составило 173 души мужского пола и 158 – женского, а обоего 331 человек. Владельцами деревни ландратская книга 1715 г. называет генерал-аудитора Ивана Васильевича и советника Адмиралтейства Александра Васильевича Кикиных.
     О семье Кикиных стоит рассказать подробнее. По семейным преданиям их предок Логин Михайлович Кикин выехал из Литвы на службу к московскому князю Дмитрию Донскому и был при его дворе боярином. По прозвищу родоначальника – Кика (женский головной убор), Кикины и получили свою фамилию. Отец будущего кладьковского помещика – Пётр Федорович Кикин, владевший поместьем в сельце Щурово (ныне южная часть города Коломны), во время проведения разведки в окрестностях Зарайска был захвачен в плен набежавшими на Русь крымскими татарами. Несколько лет Пётр Кикин провел в неволе, где «мучал свой живот» гребцом на большой турецкой галере. Название таких галер – каторга, со временем стало в русском языке словом нарицательным и означало тяжёлый подневольный физический труд. Но все же, ему посчастливилось вернуться домой – в Азове московские дипломаты заплатили за него выкуп, и бывший галерный раб снова стал русским дворянином. Его сын стольник Василий Петрович Кикин, владел после Степана Проестева деревней Кладьково, он служил во время присоединения Украины к Московскому государству и выполнял в те годы многие важные и ответственные поручения. Дети Василия Петровича заняли прочное место среди приближенных царя Петра I. Особенно успешен был младший из братьев – Александр. Он начинал в потешных, числился в 1693 г. бомбардиром потешного полка, а впоследствии в должности царского денщика, участвовал в Азовских походах, а в 1697 г. послан в Голландию для обучения корабельному делу. После возвращения домой, Кикин несколько лет работал сначала на Воронежской, а затем на Олонецкой верфях. Голландец Корнелий де Брюин, сопровождавший Петра I в ходе его путешествия в Воронеж, оставил нам краткое описание господского дома Александра Петровича в Щурове: «Самый дом был прекрасное двухъярусное (двухэтажное) здание, в котором и внутренние покои были отлично устроены и убраны, из него открывался прекрасный вид на окрестность».  В 1706 г. А.В. Кикин командовал небольшим корпусом русской армии, который стоял в Митаве. Этот корпус был призван препятствовать соединению шведского генерала Левенгаупта с основными силами врага. В 1707 г. Александр Кикин вступил в управление Санкт-Петербургским адмиралтейством. В 1712 г. произведен в адмиралтейств-советники. А.В. Кикин вначале был очень близок к царю, но затем положение его сильно пошатнулось. Недовольный царедворец стал налаживать отношения с сыном и наследником Петра – царевичем Алексеем и подговаривал того бежать от отца в Европу. Царевич на свою беду последовал этому совету, чем сильно прогневал отца. В феврале 1718 г. Александр Петрович Кикин был арестован и после недолгого следствия приговорен к смертной казни. Его дома и имения подверглись конфискации [4].  После Кикиных следующими владельцами деревни Кладьково стали дворяне Киселёвы. В 1754 году селение числилась вотчиной полковника Ивана Алексеевича и прапорщика Петра Алексеевича Киселёвых.
     В 1770 году, 12 июня в деревне Кладьково проводилось Генеральное межевание. Руководил землемерными работами капитан Фёдор Шмаров. На момент межевания владельцами деревни значились статская советница вдова Аграфена Фёдоровна и её дети – гвардии Преображенского полка сержант Фёдор и лейб-гвардии Конного полка вахмистр Алексей Ивановичи Киселёвы. Душ в Кладьково оказалось 248 мужских и 245 женских, итого 493 человека. Экономические примечания от 1773 г. сообщают о здешних жителях следующее: «Крестьяне состоят на оброке, ежегодно платят помещику оброку по два рубли з души и промышляют хлебопашеством, к чему они радетельны и землю всю на себя запахивают».
     В 1800 г. владелицей деревни «Клатьковой с пустошами» числилась вдова гвардии капитан-поручика княгиня Мария Игнатьевна Трубецкая. По данным 5-й ревизии 1795 г. в деревне было 94 крестьянских двора, 324 души мужского пола и 332 – женского, итого 656 обитателей. Экономические примечания, датированные тем же 1800 г. дополнительно сообщают: «Деревня на суходоле при пруде, жители водою довольствуются ис копаных колодезей. Оная дача на правой стороне речки Рагозиной. Земля пещаная и ко урожаю хлеба: ржи и овса способна, сенныя покосы средственны, лес дровяной: березовый и осиновый, в нем водятся звери: зайцы, птицы: соловьи, дрозды и тетерева. Крестьяне на оброке, занимаются хлебопашеством и коноводством, а сверх сего промысел имеют разной крестьянской работой». Помимо деревни Кладьково князьям Трубецким также принадлежало в Бронницком уезде небольшое село Воскресенское (в нынешнем Раменском районе, в 10 км к западу от Бронниц) и деревня Лутошкино (в тех же местах). Мария Игнатьевна (по другим сведениям ее звали Мария Ананьевна) умерла в 1805 г. на 65 году жизни и была похоронена в главной церкви села Воскресенского. Наследовал её бронницкие имения сын Алексей. В памятном 1812 году от помещика князя Алексея Ивановича Трубецкого в Московское ополчение ушло свыше 60 человек крестьян и дворовых людей, большую часть из которых составили кладьковцы. Все они принимали участие в боевых действиях с французами. После роспуска ополчения, домой вернулись только 27 ратников, остальные, вероятно, погибли в боях и умерли от ран и болезней. Сам князь Алексей Иванович после изгнания неприятеля из России прожил совсем недолго и скончался 2 февраля 1813 года. У него остались вдова Евдокия Семеновна (в девичестве Гурьева) и двое сыновей. В середине XIX века князья Трубецкие по-прежнему владели селом Воскресенским и деревней Лутошкино, но деревня Кладьково от них отошла к другим помещикам (вероятно, они её продали).
     Во второй четверти XIX века деревня Кладьково находилась во владении Анны Францевны Черевиной. Здесь мы расскажем немного о семейном круге и родственниках помещицы. По национальности она была полькой, её отец – польский граф Франц Ожаровский после раздела Речи Посполитой поступил на русскую службу и сделал неплохую карьеру – служил управляющим императорского Царскосельского дворца. Один из братьев Франца Ожаровского – генерал-майор Адам Ожаровский был активным участником войны 1812 года и командовал во время изгнания неприятеля партизанским отрядом. Еще один их брат – офицер русской армии Кузьма Ожаровский до 1812 года не дожил, он погиб в битве под Фридландом во время более ранней войны с французами. Анна Францевна родилась в 1814 г. в Петербурге и получила хорошее домашнее образование. Её младший брат Константин, также не кончавший университетов, позднее станет профессиональным исследователем истории княжеских и дворянских родов Польско-Литовского государства. Свои генеалогические труды К.Ф. Ожаровский публиковал под псевдонимом Иосиф Вольф. Мужем Анны Францевны стал офицер-гвардеец Александр Дмитриевич Черевин. Родовое гнездо Черевиных располагалось в селе Нероново Галицкого уезда Костромской губернии. По сведениям костромского краеведа А.А. Григорова, долгое время костромичи Черевины были вполне заурядным дворянским родом и большинство из них довольствовались службой в армии и на флоте в небольших чинах. «В люди» сумел выбиться только Дмитрий Петрович Черевин и то, во многом, благодаря помощи дальних родственников своей матери – всесильных при Екатерине II братьев Орловых. Женился Дмитрий Черевин на Варваре Ивановне Раевской, семья которой также была близка к придворному кругу. При императоре Павле I Дмитрий Петрович состоял в должности флигель-адьютанта, дослужился до чина полковника, стал кавалером многих орденов и даже получил посвящение в командоры ордена святого Иоанна Иерусалимского, гроссмейстером которого был в то время сам царь. Сын Дмитрия Петровича, Александр Дмитриевич, женившись на дочери графа Франца Ожаровского, окончательно закрепил близость Черевиных к царскому двору. С той поры богатая барская усадьба Нероново, одна из лучших в Костромской губернии, служит только местом летнего отдыха Черевиных, обитавших большей частью в Петербурге и за границей. Анна Францевна прожила всего 37 лет, 23 сентября 1847 года она скончалась в Париже. Тело её было перевезено в родовое поместье мужа и погребено в притворе Благовещенской церкви села Неронова. Сам Александр Дмитриевич пережил супругу всего лишь на несколько месяцев и скончался в Петербурге 26 января 1848 г, будучи 48 лет от роду и в чине генерал-майора.  Похоронили его всё в той же нероновской церкви, рядом с могилой жены. После этих двух смертей владельцами деревни Кладьково в Бронницком уезде и других черевинских имений в Костромской губернии стали дети Анны Францевны. Все они, во владельческих документах на Кладьково именуются «наследники А.Ф. Черевиной». Собственно говоря, наследников этих числилось четверо – Пётр (1837 года рождения), Александр (1842), Наталья (1841) и Софья (1835). Наиболее примечательным «наследником» был боевой генерал и участник нескольких войн Пётр Александрович Черевин (1837-1896), служивший при царе Александре III начальником его личной охраны. Кроме должности командира «лички», генерал-лейтенант Черевин занимал ещё должность заместителя министра внутренних дел. В его подчинении находились многочисленные подразделения жандармов и непосредственно личная охрана царя, состоящая из отборных донских и кубанских казаков. За долгие годы Пётр Александрович превратился в близкого друга Александра III. Вместе они предавались самому распространённому на Руси пороку – употреблению горячительных напитков. Но, к чести генерала Петра Черевина, следует сказать, что его патрон, в отличие от предшественника, так и не стал жертвой покушения революционеров. Царь Александр III умер в 1894 году своей смертью – от болезни почек. Своего царственного друга генерал Черевин пережил всего на два года. Похоронили его в Неронове, рядом с матерью и отцом.
     Сын Петра Александровича – Александр Петрович Черевин принимал участие в русско-японской войне. Штаб-ротмистр Черевин служил в кавалерии и получил тяжелые ранения в одном из боев японцами. Уже после окончания военных действий и заключения мира, 24 сентября 1905 г. он умер от ран в госпитале. Тело его было привезено с Дальнего Востока и погребено в Нероново. Его супруга на много лет пережила мужа и скончалась в блокадном Ленинграде зимой 1941-42 гг. Сын Александра Петровича – Дмитрий Александрович, родившийся в 1900 г., был уже человеком нашего времени. Он получил очень хорошее образование, владел шестью (!) языками. Во время Первой мировой войны юный Дмитрий поступает в 1916 г. в гардемаринские классы, которые готовили офицеров для военно-морского флота. Несколько месяцев спустя, гардемарин Черевин получает назначение на крейсер Балтийского флота «Аврора». Во время известных событий 25-26 октября 1917 г. он находился на крейсере. Дмитрий Черевин принял Октябрьскую революцию и продолжил службу на флоте, приняв участие в Гражданской войне на стороне большевиков. В 1919 г. он сражался с иностранными интервентами и белогвардейцами в составе речной флотилии на реке Северная Двина. Позднее, в 1920 г. военмор Дмитрий Черевин участвовал в создании Азовской флотилии и боевых действиях против врангелевского флота. За бой у Обиточной косы (02.09.1920) он был награждён высшей на тот момент наградой молодой Советской республики – орденом Красного Знамени.
     После окончания Гражданской войны и демобилизации Д.А. Черевин переходит на торговый флот и, будучи капитаном, водит суда в заграничные плавания. Позднее он вышел в отставку и поселился в Москве. Много лет старый моряк работал в московских вузах – преподавал иностранные языки. В 1977 году, в ознаменование 60-й годовщины Октября, «авроровец» Черевин был награждён орденом Октябрьской революции, вторым по статусу орденом Советского Союза. Дмитрий Александрович был ещё жив в 1986 г., когда очерк о нём написал костромской краевед А.А. Григоров. Вот такая интересная судьба была у внука последнего кладьковского помещика…
     А мы из 1980-х снова перенесёмся в век 19-й и продолжим рассказ об истории деревни Кладьково. В середине 19-го столетия (Указатель К. Нистрема) Кладьково числилась сельцом, следовательно, в ту пору здесь располагалась помещичья усадьба. Можно предполагать, что построена она была ещё предыдущими владельцами – Трубецкими и что в ней никто не жил. По имени давно умершей помещицы Марьи Трубецкой деревня даже иногда звалась Марьино. По Указателю Карла Нистрема за 1852 г. в сельце «Кладьково, Марьино тож» за полковницей Анной Францевной Черевиной числилось 145 крестьянских дворов, 465 душ мужского пола и 481 – женского, итого 946 обитателей. Здесь нужно отметить, что сведения, сообщаемые Нистремом, относятся, как минимум к середине 1840-х годов, так как помещица Анна Черевина, как уже сказано выше умерла в 1847 году. После её кончины владельцами Кладькова стали её наследники – дети. При них, по данным последней 10-й ревизии 1858 года, в деревне числилось уже 189 дворов и 469 ревизских душ мужского пола, а по другим данным 447 душ. Все жители в ревизии записаны землепашцами, дворовых людей в Кладьково не было ни одного человека. Обслуживанием помещиков занимались именно дворовые люди. Отсюда, мы можем сделать вполне обоснованный вывод, что ни Анна Черевина, ни её наследники в селении даже не показывались. Управлял всей вотчиной поставленный помещицей из числа крестьян староста, которого звали бурмистром. От одного из таких старост произошел род кладьковских крестьян Бурмистровых. Бурмистр собирал барский оброк и пересылал его в Петербург. Барщины в Кладькове в ту пору не было вовсе. Деревня считалась бедной и оброк, уплачиваемый кладьковцами, кажется весьма умеренным – 12 рублей 98 копеек серебром с одного тягла. Он был почти в полтора ниже среднего оброка по Бронницкому уезду. Все кладьковские крестьяне и крестьянки составляли 264 тягла. Обычно одним тяглом записывали крестьянскую семью, мужа и жену. Таким образом, весь годовой помещичий доход помещиков Черевиных, собирираемый в деревне Кладьково составлял без 28 копеек 3 тысячи 427 рублей.
     После отмены крепостного права кладьковцы ещё несколько лет не могли собрать денег на выкуп своей земли и числились «временно-обязанными» у наследников Анны Черевиной. На выкуп земля деревни Кладьково поступила только 1 февраля 1878 г., через 17 лет после освобождения. Выкуп оформили в рассрочку и, ещё в течение многих лет, кладьковцы должны были платить за землю бывшим помещикам Черевиным по 3 869 рублей в год. Всего в крестьянский надел поступило 1079 десятин земли, но пашенных угодий и лугов из них оказалось совсем немного – 250 и 88 десятин соответственно. Под усадьбами жителей было занято 50 десятин. Остальные площади составляли леса и кустарники. Таким образом, душевой надел в Кладьково – 2,3 десятины на ревизскую душу, сам по себе невеликий, в значительной части состоял из лесов и кустарника, а пашни и лугов на одну ревизскую душу приходилось в нём совсем немного – менее десятины. Иными словами, освобождённые кладьковские мужики сильно страдали от малоземелья.
     По обследованию 1876 г. деревня  Кладьково Усмерской волости Бронницкого уезда состояла уже из 274 хозяйств. Мужчин в деревне было 474, женщин 520, всего 994 человека. Кладьковцы держали 72 лошади и 96 коров. По числу коровёнок-кормилиц, которыми владел только каждый третий двор, мы можем зримо представить себе ту беспросветную бедность и нужду, в которой находились тогда кладьковцы. Земля их кормила плохо, урожаи озимых и яровых хлебов (рожь и овес) составляли в среднем сам два, а картофеля – сам четыре.(«Сам два» увеличение урожая в два раза по сравнению с посадочным–прим.редакции) Своего хлеба в Кладьково многим не хватало даже до Рождества. Выручали картошка и капуста, грибы. Соответственно, очень многие парни и взрослые мужики устремлялись на отхожие заработки и волей-неволей запускали, а то и бросали вовсе сельское хозяйство. Вместо них на полях управлялись кое-как старики. В цифрах это выглядело так: 117 дворов в деревне не занимались к 1876 году хлебопашеством вовсе, а 60 не имели и своей земли. Количество бумаг, выдаваемых на прожитие (что-то вроде нынешних паспортов, без них не брали на работу) составило в 1876 г. 93 штуки, из них женщинам было выдано всего три. Кладьковские мужики славились далеко окрест как заправские пастухи. В качестве  отхожего промысла они уходили с весны до осени и нанимались пасти стада в различных деревнях и сёлах сразу трёх губерний – Московской, Рязанской и Владимирской. Другие, более зажиточные, занимались легковым и ломовым извозом – работали в Москве и в иных городах. Еще одним видом «промысла» кладьковских обитателей стало профессиональное нищенство. Собираясь побираться, под видом погорельцев обжигали оглобли на телеге (типа – всё хозяйство сгорело, вот только телегу успели выкатить). За такие фокусы окрестные деревни наградили здешних обитателей обидными прозвищами: «нищеброды» и «жжёные оглобли».
     Вся деревня была почти сплошь старообрядческая, к господствующему вероисповеданию здесь принадлежало лишь две фамилии. В Кладькове имелась своя деревянная моленная. Время её первоначальной постройки неизвестно. Священники в моленной были: Павел Куприянов (1860-е годы), а уже в начале XX века служил отец Назарий Гусев. Павел Куприянов был местный уроженец и в молодости сам ходил в пастухи. Назарий Гусев, служивший в моленной 30 лет, родился в деревне Агрызково Егорьевского уезда. По рассказам здешних долгожителей, в старую веру кладьковцов «сагитировали» переселившиеся в их деревню откуда-то из-под Тулы два брата – предки местных воротил Тютневых. Произошло это, видимо, ещё в 18-м столетии. Возможно, речь шла просто о переходе из одного старообрядческого согласия в другое. Но по документу 1754 года (исповедная ведомость церкви Рождества Христова на погосте Усмерск) среди обитателей деревни Кладьково «записных раскольников» не зафиксировано ни одного человека. Таким образом, ещё в 1754 году кладьковцы, по крайней мере, по официальным приходским бумагам, ходили исповедываться и причащаться в село Барановское в новообрядческую церковь. Отсюда, вполне допустимо, что предание о переходе из новообрядчества в старую веру под влиянием двух братьев-туляков соответствует действительности. Кладьковские крестьяне Тютневы гнали дёготь, ткали ткань из хлопка – нанку и из конского волоса – волосянку, занимались торговлей, держали в деревне ткацкую и пуговичную фабрики, а, разбогатев, покупали земли в окрестностях, записывались в мещане и в купцы.

Кладьково и её округа на карте Московской губернии 1860 г. Съёмка 1852-53 гг. Примечание: на карте деревня Вантина (к северо-востоку от Кладькова) ошибочно подписана Мосягина. Настоящее Мосягино к востоку  от Кладькова.

Уже в 1832 году среди владельцев ткацких нанковых фабрик Московской губернии отмечен Ермил Васильевич Тютнев (фабрика – в сельце Кладьково Бронницкого уезда). В 1883 году купец Тютнев владел 272 десятинами леса в окрестностях селений Кладьково и Климово и 7 десятинами усадебной земли в самой деревне. Среди владельцев земельных участков в Усмерской волости документы 1899 г. отмечают купцов Петра Анисимовича и Петра Ефимовича Тютневых, мещанку Агрофену Фёдоровну Тютневу (ей принадлежало 89 ½ десятины) и мещан – Сергея Васильевича, Павла и Владимира Гавриловичей Тютневых (братья владели 63 десятинами). Впоследствии, вплоть до революции, Тютневы продолжали скупать земельные участки. Леса, которыми они владели, до сих пор могут указать старожилы деревень Кладьково и Лидинка.
     По рассказам Николая Александровича Ленкова один из Тютневых (его имя-отчество он уже не помнит) женился на Прасковье Егоровне Князятовой из деревни Золотово. Братья Иван, Яков и Егор Васильевичи Князятовы построили у себя в деревне большую ткацкую фабрику. В советское время она называлась «Голос текстилей». Приданое Прасковьи Егоровны из Золотова в Кладьково привезли на 15 телегах. У неё родилось 16 человек детей (один сын, а остальные дочери). В 1910-е годы семья Тютневых перебралась уже в Москву и в кладьковский дом приезжала летом, как на дачу. Дочери Прасковьи Егоровны выглядели как настоящие барышни – в больших шляпках, с зонтиками, в перчатках, платья с широкими юбками-воланами. Выезд их на гулянье молодежи становился для деревенской ребятни целым событием – от крыльца махом отъезжал запряженный чудо-тройкой красивый тарантас на мягких рессорах, каждый скакун упряжки стоил целого состояния и был особой масти. Гулянье же обычно происходило у Рубежа в сторону деревни Вантино. В доме Прасковьи Егоровны имелась хорошая библиотека, без малого в тысячу томов. Впоследствии часть тютневских книг достались Ленковым, так как мать Николая Александровича Анна Михайловна дружила с Прасковьей Егоровной. После революции барышни Тютневы «шляпки убрали, зонтики сложили» и вышли замуж, кто за пастуха, а кто за гармониста. Не дожидаясь раскулачивания, Прасковья Егоровна с младшей дочерью уехала из Кладькова в Егорьевск. А раскулачивать у Тютневых было что. В самом центре деревни, на косогоре, окнами на запад стояли двухэтажные тютневские дома, всего их здесь было три. В первом целиком кирпичном позже устроили на первом этаже клуб (который ещё позднее переехал в здание моленной), а на втором этаже – школу. Располагавшийся рядом с ним по правую руку второй тютневский дом (низ из кирпича, а верх деревянный) после изгнания хозяев принял под свою кровлю ясли (2-й этаж), а внизу сделали магазин. Рядом, в пристройке расположилась керосинная лавка. Далее, через дом Ивана Зайцева располагался третий двухэтажный кирпичный тютневский дом, в нём жил последний из Тютневых – Александр Петрович [5]. Его убили в 1920-е годы, как говорили, убил его односельчанин, а на месте убийства, на сосне был вырезан для памяти о погибшем крест. В подполе дома Александра Петровича позднее располагалось овощехранилище. Далее по той же стороне улицы стоял ещё один тютневский дом, большой одноэтажный деревянный пятистенок, богато украшенный резьбой.
     По данным местного обследования 1898-1900 гг., в деревне Кладьково, приписанной к Усмерской волости Бронницкого уезда, числилось 1131 житель (мужчин 489 и женщин 642). Многие мужчины числились отсутствующими, чем и объясняется такая довольно значительная диспропорция между количеством мужского и женского населения. Ближайшей к Кладьково железнодорожной станцией указана станция Хорлово, до которой было 8 вёрст. В деревне имелась земская школа (официально она именовалась «земское четырехклассное начальное училище»). Её попечителем являлся здешний уроженец купец Пётр Анисимович Тютнев. Закон Божий в школе преподавал священник Ф.И. Введенский (настоятель новообрядческой церкви в Муравлёво), а остальные предметы – учительница А.С. Уклонская. Грамотных в деревне в конце XIX в. было всего лишь 186 мужчин и 42 женщины, то есть менее четверти населения. Изб в Кладьково в конце XIX в. насчитали 239, причем, из-за бедности деревни, средняя площадь жилой зимней избы составляла только 41 квадратный аршин, или около 20 кв. метров, что было одним из самых маленьких показателей во всей Усмерской волости. Лошадей  держали 55, коров 111. Промышленное заведение одно – пуговичная фабрика Тютневых, на которой, работало около полутора десятка человек. В деревне отмечено 3 лавки, которые пышно именовались «торговыми заведениями». Основными земледельческими культурами по-прежнему были рожь, овес и картофель, а урожайность по ним составила в 1899 г. по озимой ржи – 1 к 3,2, по овсу – 1 к 3 и по картофелю – 1 к 5,8. Такую урожайность здешние хозяева определяли как среднюю, а по картофелю как хорошую. Кроме того, кладьковцы понемногу сеяли гречку и сажали горох. Население усердно занималось разными промыслами – домашним ткачеством, изготовлением пуговиц из рогов и копыт, ткали специальную ткань из конского волоса – волосянку. Позднее, в 1910 г. Павел Тютнев открыл в Кладьково фабрику по производству волосянки. По данным 1912 г. на ней работало 29 рабочих – 15 мужчин и 14 женщин. Как уже отмечалось выше, очень многие здешние мужики ходили «в пастушню», пасти скот в ближних и дальних сёлах и деревнях. В самом Кладькове пастух с подпаском гоняли стадо в сотню с лишним голов и получал 160 рублей за сезон. Другие жители деревни промышляли легковым и ломовым извозом. Некоторые (в особенности легковые извозчики) занимались извозом постоянно и проживали в Москве, другие возили грузы только зимой, по санному пути. Ближайшее к деревне крупное предприятие – ткацкая фабрика Дёмина в Садках также стала местом, где многие кладьковцы зарабатывали на жизнь.
     По данным 1912 г. в Кладьково было 256 дворов. На некоторых дворах стояло сразу по два жилых дома (старый и новый) и старожилы вспоминают, что в деревне в начале XX века было 300 с лишним домов. После революции и окончания Гражданской войны по сведениям Поселенных ведомостей Бронницкого уезда за 1925 год в деревне Кладьково Усмерской волости Бронницкого уезда имелось 220 крестьянских хозяйств и 1125 жителей. Кладьковцы держали всего лишь 63 лошади и полтораста коров.
     В 1929 году в ходе районирования Московской области на землях ряда волостей Бронницкого и Коломенского уездов был образован новый Воскресенский район с центром в пристанционном поселке Воскресенск. Усмерская волость прекратила свое более чем семисотлетнее существование, причём её территорию разделили на две неравные части, юго-восточная часть, вместе с Кладьково вошла в состав Воскресенского района, а северо-западная, вместе с деревнями Барановская и Усадище, перешли в подчинение Ашитковского района. С 1930 года Ашитковский район переименован в Виноградовский.
     В том же 1929 году начался так называемый «Великий перелом». На базе имеющихся единоличных хозяйств власти начали формировать по деревням и сёлам коллективные хозяйства – сокращенно колхозы. Считалось, что новая колхозная жизнь позволит резко повысить производительность труда в сельском хозяйстве и сможет обеспечить безбедное существование колхозников, но у власть имущих имелся ещё один тайный замысел – за дешёвую цену или вовсе забесплатно забирать у сельчан выращенные ими зерно, овощи, а также произведенное молоко и мясо. Коллективизация в Кладькове, да и во многих других деревнях Юго-Восточного Подмосковья, проходила с большим трудом. Официально декларировалось, что в колхозы люди должны вступать добровольно, но это соблюдалось только лишь на словах. Зажиточные крестьяне и активные верующие, отказывающиеся вступать в колхозы, попали под маховик репрессий. Для назидания остальным их раскулачивали и ссылали в отдаленные районы Советского Союза, либо обкладывали непомерными налогами. В Кладькове раскулачили Тютневых (3 дома), Ванаевых (1 дом), Гуревичевых (1 дом) и Котовых (3 дома) [6]. Из них точно сослали Порфирия Сидоровича Котова (Котикова) с женой (1931 год), а некоторые, как например Тютневы, побросав дома и имущество, успели скрыться. В доме Гуревичевых позднее размещался сельсовет. Всего в 1930-1931 гг. в Московской области «в кулацкую ссылку» было отправлено 10 813 крестьянских семей, в основном на Урал, в Западную Сибирь и Казахстан. В апреле 1932 г. было принято решение выселить из Подмосковья еще 1500 семей. В результате таких жёстких мер к 1932 году колхоз в Кладькове все-таки был создан. Назывался он «Коммунар», а с 1950 года – «За коллективный труд». Первым его председателем стал Данила Осипович Балакирев, человек сам по себе довольно достойный [7]. Первоначально в колхоз зашли всего несколько семей, во всей артели была только одна лошадь. Основная же часть жителей написала заявления с просьбою принять их в колхоз гораздо позднее. Начало колхозной жизни запомнилось старожилам великой суматохой и полным обобществлением всей живности – лошадей, коров и домашней птицы включительно. Обобществленные петухи устроили между собой жестокое побоище. Потом, правда, на верху одумались и дали команду коров и курей раздать обратно по дворам. Активное участие в колхозном строительстве принимали присланный в деревню «тысячник» Калабушкин и местные активисты – Василий Гуляев и ходивший в красных штанах Афанасий Жёлтиков. Лето 1932 года выдалось засушливое, в окрестностях Кладькова тут и там полыхали лесные пожары. Урожай, собранный в тот год оказался рекордно низким, почти всё зерно по обязательным госпоставками сдали государству, а остальное засыпали в семенной фонд. За трудодни с колхозниками рассчитались картошкой, но и её хватило ненадолго. Ранней весной 1933 года в Кладьково начался голод. Старики умирали, маленькие дети пухли от недоедания и тоже начали умирать. Вдобавок ослабевших от голода детей и взрослых начала косить эпидемия дифтерита и скарлатины. По воспоминаниям Розы Даниловны Балакиревой мимо их дома на Верхнем конце в сторону могилок (кладбище) по деревенской улице каждый день проносили по два-три гроба. Вымерло без малого четверть жителей. Взрослые и подростки спасались суррогатами – на проталинах собирали и ели «тукушки» – молодые побеги хвощей, выкапывали по болотам корневища рогоза, «которые оказались после варки съедобными, в меру крахмалистыми и даже сладковатыми – ну, прямо объедение». Далее в ход пошли крапива, щавель, лебеда, грибы. Кое-как дотянули до новинок. Голодомор в Кладькове так и остался «вырванной страницей» в истории этого населённого пункта. В 2000-е Н.А. Ленков написал о голоде 1933 года отдельную публикацию, но желающих напечатать её не оказалось.
     Помимо колхоза в деревне продолжало работать пуговичное производство. В 1930-е годы в Кладькове открыли школу-семилетку. Начальная же школа располагалась на Хуторах (одна из здешних улиц) в трёх избах раскулаченных крестьян Котовых. Появился здесь и свой клуб, который сперва разместился на первом этаже дома Тютневых а впоследствии переехал в здание закрытой властями старообрядческой моленной. Священник отец Назарий во время закрытия моленной от греха подальше из деревни скрылся, вместе со своей супругой (детей у них не было). В клубе-моленной крутили кино, устраивались танцы и новогодние ёлки для детей, работали всяческие кружки, выступали артисты самодеятельности. Ещё одной стороной досуга молодых жителей деревни того времени стало увлечение футболом. Местная команда существовала под эгидой кладьковской пуговичной артели и её постоянным соперником стала другая футбольная команда пуговичников – из деревни Чёлохово Егорьевского района. Футбольное поле располагалось к юго-западу от деревни, возле пруда Олёх. Памятным для пожилых жителей стал интереснейший матч второй половины 1930-х годов, в котором кладьковцы с разгромным счетом обыграли на своем поле егорьевцев. Один из егорьевских игроков (команда гостей была экипирована как заправские футболисты) со злости за обидный проигрыш, снял и забросил свои бутсы на середину Ольха. Футбольные бутсы в те годы для Кладьково были редкой диковинкой и в пруд за ними тут же полезли местные мальчишки.

Хор колхоза «Коммунар» деревни Кладьково. 1935 г. Первый ряд, слева направо: Афанасий Жёлтиков («занимался хором»), Евдокия Жёлтикова, Евдокия Бобкова, Мария Харламовна Трифонова, Агафья Куприянова, Епистимия (Железкина?), Александра Гуляева (председатель сельсовета), Валентина Соловьёва, Ольга Горелова, Анна Рабина (тётя Нюша), Евдокия Степановна Балакирева (1892-1978, жена Данила Осиповича, в девичестве Закорючкина, родом из д. Федотово), Паня (Прасковья?) Булычева, Антонина Ермолаева, Василиса Буранкина (Васёна), Анна Даниловна Балакирева (секретарь сельсовета, дочь председателя колхоза). Второй ряд, слева направо: Василий Гуляев, Агафон Куприянов (Кривошеин?), Дорофей, Неизвестный, председатель колхоза Данил Осипович Балакирев.

     Ещё одной отдушиной для колхозников стало хоровое пение. Петь в Кладькове любили и знали в этом толк. Воскресенская районная газета «Коммунист» в № 49 от 30 марта 1947 г. в заметке о смотре сельской самодеятельности сообщала: «Хоровой коллектив Кладьковского колхоза надо отметить как лучший в районе. В нем участвуют 25 человек и притом не только молодежь, но и пожилые колхозники и колхозницы тт. Железкин, Тютнев, Рабина и Соловьева. Хор дружно и слаженно исполнил песню о Щорсе и русские народные песни «Рябина», «А я на лугу», «Близ дорожки» и др.  ….  Мощно и торжественно прозвучала «Слава» на слова Исаковского в исполнении объединенного хора Кладьковского и Сабуровского колхозов». По воспоминаниям Н.А. Ленкова хоровой коллектив кладьковцев действительно славился на всю область. Дважды его приглашали выступать на праздничных концертах в Кремле, первый раз ещё до войны, а последний раз – в 1944 году. Запевалой в хоре была тётя Нюша Рабина, жена Андрея Мануйовича Рабина. Гармонистом долгое время являлся уже упомянутый нами Фёдор Матышкин,  аккомпанировавший своим землякам на аккордеоне. Местные активисты (фамилии их мы здесь опустим), не имевшие каких-либо особенных певческих талантов, также принимали участие в выступлениях хора – один выполнял в нём роль конферансье и объявлял песни, а другой бил в бубен.
     Колхоз в Кладькове был слабый, люди годами работали в нём за «палочки», либо зарабатывали совсем немного, все кто только мог, пытались устроиться на работу куда-нибудь ещё. По воспоминаниям Антонины Павловны Холиной её мать за год работы в колхозе (начало 1930-х годов) однажды получила «полмешочка пшеницы» и немного гнилой моркови. Зерно женщина погрузила на санки и отвезла в гуслицкую деревню Зевнёво на мельницу, смолола и напекла своим голодным детям лепёшек. Сравнительно благополучными, «сытыми» были считанные годы, начиная с 1935-го, примерно к этому времени умелый руководитель Данила Балакирев сумел поднять хозяйство, наладить всё как следует. По воспоминаниям дочери первого председателя Розы Даниловны Балакиревой, отец сперва все силы бросил на пуговичную артель, а уже потом на деньги, вырученные от продажи пуговиц, начал поднимать сельское хозяйство – покупал лошадей, новые плуги, инвентарь. Кладьковских ребят послали учиться на трактористов. Председатель зачастую не слушал районное начальство и делал своё дело не по указке сверху, а по собственному разуму – сеял пшеницу на поле, где ему запрещали её сеять и к удивлению агрономов получал отличный урожай. За свои вольности в агротехнике Данило Осипович мог поплатиться очень жестоко, но – победителей не судят. В середине 30-х за каждый трудодень кладьковские колхозники стали получать по 5-6 кг зерна и по несколько десятков кг картошки и овощей. Для здешних малоплодородных почв это было очень даже неплохо. Картошка на кладьковском песке вырастала мелкая и своим колхозницам председатель обычно говорил: «Выбирайте себе на трудодни крупную, а я себе на свои трудодни возьму то, что останется». На беду кладьковцев в 1937 году Д.О. Балакирева партия направила на другую ответственную работу – директором Воскресенского хлебозавода.

Балакирев Даниил Осипович – первый председатель колхоза в Кладькове.

Колхозники ни за что не хотели отпускать Даниила Осиповича и их, пришлось обмануть – на колхозном собрании людям объявили, что мера это временная и старый председатель к ним вскоре вернётся. А ещё год спустя Балакиревы разобрали свой дом и перевезли его на посёлок Медведка….
     С началом Великой Отечественной войны дела в кладьковском колхозе пошли резко вниз. Началась «разруха». Голодали не только в 1933-м, все 40-е годы запомнились кладьковским старожилам практически постоянным, изнуряющим чувством голода. Дядя Фёдор Сычев пас на слободке в войну, так ему женщины давали за работу горохом, а больше нечем было давать, ни хлеба, ни тем более денег у хозяек коровёнок не имелось. Председателем колхоза по времени больше всех работал Василий Прохорович Гуляев. Мужик нехороший, все о нём вспоминают с недобрым чувством. А так председателей в Кладькове сменилось много. Первый председатель колхоза Данило Осипович Балакирев по воспоминаниям А.П. Холиной был человек с понятием, старался как мог людям помогать, но проработал он всего несколько лет и уехал жить на посёлок Медведка. Следующим председателем выбрали почтальона Евлакова. Где-то перед войной недолго работал Гаврило Маркович Малкеров родом из деревни Кельино. Его вскоре посадили в тюрьму, как говорили, он попался на краже – пытался продать двух колхозных быков (по другому свидетельству продал в Егорьевске на рынке машину колхозного овса).
     Во время Великой Отечественной войны, когда почти все кладьковские мужчины и парни ушли на фронт оставшимся в колхозе женщинам, старикам и подросткам пришлось очень и очень лихо. Уделом их стали постоянное недоедание (фактически голод) и тяжелый, непосильный физический труд. Помимо полевых работ приходилось работать зимой на лесозаготовках. Всю войну зерна на трудодни не давали ни грамма. Работающим в колхозе на карточки давали (точнее продавали по низкой государственной цене) по 400 граммов хлеба в день, на неработающих в колхозе и прочих иждивенцев и детей хлеба не давали вовсе. Матери на полях или в овощехранилище украдкой прятали в своей одежде кое-что из съестного и несли домой – накормить голодных детей. Весной 42-го года пахали на быках, так как почти всех лошадей из колхоза забрали на войну. На единственной оставшейся лошади ездил Василий Гуляев, председатель. В него стреляли, попали в пах, из-за этого он хромал и не был взят на войну.
     Немецкие самолеты в начале войны летали над Кладьково довольно часто. Они почему-то появлялись обычно с северо-востока, может быть возвращались с бомбежки Горького или Шатурской ГРЭС. Вражеские истребители, не упускали случая снизиться и с бреющего полета обстрелять жителей, если те не успевали укрыться. Ощущение, когда на тебя с ужасным ревом летит чёрный вражеский самолет – мягко говоря, не из приятных. Маленьким же детям было особенно страшно. Однажды немец уже начал снижаться и группа деревенской детворы бросилась врассыпную, пытаясь укрыться от него кто, где сможет. А потом вражеский самолет открыл по детям огонь из пулемётов и двое кладьковских ребятишек, мальчик и девочка, оба «ростом с обеденный стол» (то есть 4-5 лет), были прошиты пулями. Клавдия Степановна Железкина (тогда девочка 8 лет) видела это своими глазами, она и сама бежала в укрытие, но пули её миновали. Мальчика звали Женя, а имя девочки она уже не помнит. Дети были ещё живы, их успели отвезти в Барановскую больницу, в больнице они вскоре умерли от ран. Точно так же 12 октября 1941 года фашистский стервятник убил двух маленьких детей в деревне Чемодурово. После этого случая в Кладькове стали возводить укрытия от вражеских самолетов, жители их называли окопами.
     Во время войны в окрестностях деревни развелось много волков. Всплеск численности серых разбойников был связан, с двумя факторами – большинство охотников оказалось на фронте, и им было уже не до волков, а на полях недавних сражений лежало огромное количество неубранных тел погибших солдат. В местах, куда война не дошла, хищники пожирали туши павших коров (при проходившей осенью 41-го эвакуации колхозных стад погибло от бескормицы значительная часть поголовья). Волки вели себя весьма нагло и приходилось всегда возить с собой в санях солому. Пуки соломы при встрече с волками зажигали и бросали в них, так как звери боялись огня. Раз волк на колхозной пасеке, что на Хуторах загрыз и унёс с собой овцу. Пастух исхлестал его кнутом, но так и не смог заставить бросить добычу. Случай людоедства, насколько известно, произошёл в районе только один. Одна из сельских учительниц (рассказ В.И. Капненковой) возвращалась поздно из Воскресенска к себе домой (в какую именно деревню старые люди сейчас уже не вспомнят). Она несла с собой немного продуктов и волки, вероятно, учуяли запах съестного. Женщина скормила им все продукты, сожгла школьные тетради, но…. Утром на дороге обнаружили обгоревшие тетради, кости и … ноги в валенках. По ним то и определили жертву…. Об этом жутком случае люди ещё долго рассказывали друг другу в Воскресенском и Егорьевском районах.
     Но кладьковцы, честь им и хвала, выдержали все военные невзгоды. Начиная с 43-го года, колхозные поля пахали тракторами, силами Осташёвской бригады Новлянской МТС, бригадир Василий Сенадский. За это часть урожая надо было отдавать в пользу МТС. Председателем колхоза к концу войны работала уже Евдокия Жёлтикова [8]. Воспоминания о ней у старожилов сохранились самые хорошие, в тяжелейших условиях своего недолгого председательства она смогла остаться человеком и заслужить уважение односельчан.
     Всего на фронтах Великой Отечественной погибло более 100 жителей и уроженцев деревни. Среди погибших было немало совсем ещё молоденьких ребят – призывной возраст в войну снизили до 17 лет. Одному мать на проводах кричала: куда ж тебя забирают, ведь ещё молоко на губах не обсохло. Вернулось с войны мужиков совсем немного, и то больше всё покалеченные, без рук, без ног. О характере потерь мы можем судить по такому невесёлому факту: в классе, где учился Николай Александрович Ленков, из 16 мальчиков на войне погибли 13, уцелели трое, из них один (он сам) с момента призыва в армию служил на Дальнем Востоке.
     После долгожданной Победы бразды правления сельхозартелью снова попали в мужские руки. Сначала в качестве преемника Е. Жёлтиковой упомянут некто Маркелов (сентябрь 1945 года), а позднее председателем стал Старостин. Но уже в самом начале 1947 года районная газета «Коммунист» оповестила своих читателей о том, что бывший председатель кладьковского колхоза Старостин «за грубое нарушение Устава сельхозартели, за разбазаривание продуктов и за незаконное использование денежных средств» осужден на 3 года лишения свободы. Преступление кладьковского председателя состояло, видимо, в том, что он, без ведома районного начальства, выделил продукты и денежные средства для оплаты труда членов артели. Обычно же в самую первую очередь выполнялись обязательные госпоставки, расчёты с МТС и засыпка зерна в семенной фонд. Ну а если после всего вышеперечисленного зерна не оставалось, платить колхозникам за трудодни было нечем – что ж, как говорится: «Работать надо было лучше!» В конце 1946 года в СССР проводилась очередная компания, на этот раз по пресечению «самовольного разбазаривания» колхозного имущества. Председатель кладьковского колхоза, пожалевший своих односельчан, попал под эту компанию и поплатился сроком. Вместо загремевшего Старостина председателем в Кладьково снова назначен В.П. Гуляев (конец 1940-х – начало 1950-х гг.) Кладьковский колхоз в послевоенные годы так и не смог подняться и влачил жалкое существование. Очевидно, очень многое здесь зависело от умения и деловых качеств председателя. В схожих неблагоприятных условиях в соседнем селе Муравлёве руководитель местной сельхозартели Нефёд Григорьевич Пресняков добился неплохих результатов, при нём в том же 1947 году колхоз «За коллективныйй труд» стал передовиком хлебозаготовок. Ранее Н.Г. Пресняков работал председателем колхоза «Безбожник» в деревне Лунёво. В 1950 году колхозы в Воскресенском районе стали укрупнять и сельхозартели Кладькова, Лунёва и Муравлёва объединили в единый колхоз. Своё название он унаследовал от более успешного муравлёвского хозяйства – «За коллективный труд», но правление располагалось в Кладькове.
     Как и везде, из сложившейся непростой ситуации кладьковцев освободила смерть Сталина. Дышать стало вольнее, власти отменили непосильные налоги. Ограбление деревни сменилось выделением некоторых государственных средств на её развитие. Убыточные колхозы стали преобразовывать в совхозы, где люди работали за зарплату, получали от государства жильё. Так Кладьково вошло в состав большого совхоза «Лесной», центральная усадьба которого располагалась в Чемодурове.

Женщины и девушки из Кладьково на сенокосе. 1950-е годы

Новобрачные посещают своего пожилого родственника (Т.В. Зайцева) в Кладькове. Встреча у крыльца

В последующие годы жизнь в деревне медленно налаживалась (очень не хватало умелых мозолистых рук побитых на войне мужиков), но примерно в 1960 году властями было принято решение о будущем сносе Кладьково из-за планируемого расширения карьеров по добыче фосфоритной руды. Большую многолюдную деревню одним росчерком пера приговорили к смерти. Отныне в Кладькове не прописывали, запрещали жителям строить новые дома, не давали официального разрешения на ремонт и перестройку старых. Вначале ещё разрешали продавать дома (проданные деревянные дома разбирали по брёвнышку и увозили в другие места), но потом и это запретили. Люди научились жить «одним днем», не строя планов на будущее, со смутной тоской ожидая грядущего сноса. Многие, не дожидаясь, уезжали из родных мест сами. Так продолжалось без малого 20 (!) лет. В 1979 году жителей деревни стали переселять в квартиры, несколько «кладьковских» домов власти построили в поселках Фосфоритный и Лопатинский. Пожилые люди покидали насиженные места со слезами. А летом 1980 года деревня Кладьково «попала под стальные зубья шагающих экскаваторов Лопатинского рудника». Перед самым сносом по полупустым брошенным домам рыскали приехавшие из города на машинах любители старины (искали иконы) и просто любители поживиться, забирали, кому что приглянулось. Справедливости ради, следует сказать, что многие вынужденные переселенцы из Кладькова «сперва плакали, а потом успокоились». Как и в Матёре, горевали больше старики и зрелые люди, молодежь к переселению отнеслась более спокойно.
     Ныне на месте многовековой русской деревни Кладьково расположены отработанные фосфоритные карьеры, которые перемежаются пустырями и садоводческими товариществами. В некоторых затопленных карьерах завелась рыба и, помимо садоводов, частыми посетителями этих мест стали любители рыбной ловли из города Воскресенска. Нетронутыми горняками осталась только южная окраина деревни с расположенным здесь кладбищем. Автобусы сюда не ходят, и к родным могилкам кладьковским уроженцам и их детям приходится ехать на личном автотранспорте или на такси.
     О топографии исчезнувшей деревни Кладьково и её округи имеются многочисленные публикации краеведа Н.А. Ленкова. Вот что, в частности, он писал: «Основная примета кладьковской географии – высокий поросший сосновым лесом бугор, южный конец которого заканчивается крутым песчаным спуском, с разбегающимися дорогами в сторону деревень Муравлёво, Лунёво, Климово и Осташёво. А противоположный конец плавно растягивается на полторы версты, где и располагается деревня в виде одной длинной улицы с тремя ответвлениями: Большая слободка, Маленькая слободка упирались в глухой лес под названием Машки, да ещё вот наш Хутор на восход солнца с дорогой на Егорьевск.
     Чуть выше и южнее Большой слободки, [участок главной улицы] носит название Верх; от Большой слободки до Маленькой – Серёдка, а далее пошел Низ; Хутор относится скорее к Серёдке, нежели к Верху.
     На верху – колокольня и каланча; на границе Верха и Серёдки посреди улицы пожарный сарай с лошадьми и пожарной машиной на телеге.
     Окрест деревни с десяток прудов и разбегающихся во все стороны дорог, на которые от задов чуть ли не каждого дома тянутся то еле заметные тропы, то отполированные голыми пятками стежки.
     Ниже мы приводим подробную схему Кладьковской округи, составленную по данным Н.А. Ленкова и по топографическим картам XX в.

 
     Цифрами на схеме обозначены: 1. Низовский пруд. 2. Серёдошный пруд, он же Гуляев.
     3. Петин пруд, он же Конечный. 4. Маленький пруд. 5. Колечкин пруд, он же Кондратьев.
     6. Верховский пруд, он же Куприянов, он же Мухин. 7. Тютнев пруд. 8. Иван-Андреевский пруд. 9. Каланча. 10. Моленная, позднее колхозный клуб.

     Среди рассказов Николая Александровича Ленкова о своих знаменитых земляках больше других мне запомнился рассказ о кулачном бойце Ваське Телегине. Настоящая его фамилия была Андронов, а Телегиным Ваську звали по фамилии деда со стороны матери. В кулачных схватках «на любака» Васька Телегин был непобедим и бессменно возглавлял стенку кладьковских кулачников во время традиционных боёв с соседями из гуслицкой деревни Максимовской. Помогать кладьковцам обычно приходили подростки, парни и молодые мужики из Лунёва и Муравлёва, а на стороне максимовских бились уроженцы Давыдовской, Вантина и других соседних гуслицких деревень. Главное сражение года проходило на Духов день. В одной из своих публикаций Н.А. Ленков писал: «Пример же мужской отваги проявлял кулачный боец позапрошлого (XIX-го. – А.Ф.) века Васька Телегин, с которым на Духов день на стенке Кладьково всегда побеждало Максимовску, Давыдовску, Вантино и всю стоявшую за ними Гуслицу, откуда стоять против Телегина приглашались профессиональные кулачники.
     Но всё было тщетно. Телегин гнал всю Гуслицу до самой Куровской (очевидная гипербола рассказчика-информатора у Н.А. Ленкова, расстояние от места кулачных боев до Куровской составляло около 20 км. – А.Ф.). 
     По рассказам стариков, был такой случай. В момент кулачного боя в Вантине их богатей Сенькин, разгоряченный боем, бросил о землю шапку и крикнул: «Робя, гоните клатиских нищебродов, бочку вина ставлю!»
     И это не помогло, кладьковские одолели. Тогда вантиновский Сенькин, сговорившись с максимовским Суховым, державшим кожевенное производство, задумали убить, зарезать Телегина, для чего пригласили его на невинную вечеринку. За столом обочь Телегина посадили незнакомых дядек, якобы гостей хозяина.
     Во время гостевания кто-то погасил лампу, завизжали выскакивающие из тёмной избы девки. Телегин опрокинул стол с яствами и выполз из избы наружу, проткнутый с двух сторон кинжалами.
     В горячке дополз Телегин до максимовских могилок, стоящих между Максимовской и Кладьковым, и … запел. На голос добивать его пошли всё те же убивцы из Куровской, воткнув ему между ног трость, конец которой вылез изо рта. Так с тростью на рассвете и повезли Телегина в Куровскую к исправнику, который заранее подкупленный Суховым и Сенькиным, дело замял, оформив его как жертву кулачного боя, не упомянув в акте ни о кинжалах, ни о трости. И укротить извергов-толстосумов и продажного исправника … стало некому».
     Кулачные бои, или как их ещё звали «кулачки» проходили на поле между Кладьково и Максимовской, там у максимовских была позднее специальная спортивная площадка с футбольным полем. Участвовали в них и другие деревни. Дрались по старинному обычаю без смертоубийства и сильных увечий, не насмерть, как тогда говорили «по-любезному». При таком способе большинство бойцов отделывались обычно синяками и кровоподтеками. У матери Клавдии Степановны Железкиной был брат, Никита Скворцов, он дюже любил драться на кулачке. Мать Никиты (то есть бабушка рассказчицы) ему бывалоче говорит: «Не ходи ты ради Христа, доходишься, придёшь и кишки свои принесёшь». На что дед (отец Никиты) возражал: «Да нет, не принесёт, «по-любезному» будут драться». Не смотря, на эти правила, иногда случались фатальные исходы. Однажды максимовские очень сильно избили кладьковского парня Степана Ванаева, избили так, что у красавца Стёпки парализовал одну сторону, он, поболев некоторое время, умер. Дрались обычно в выходные, в субботу и, особенно в воскресенье, после субботней бани, как тогда говорили – в воскресенье чистые дерутся.
     А ещё одну историю с характерным примером задиристого нрава кладьковских жителей Николай Александрович Ленков рассказал автору этих строк при личной встрече.

Николай Александрович Ленков с внуком

     Пожилые люди, наверное, ещё помнят, а те, кто помоложе, читали об этом в книгах, что в старину подростки и молодые парни из соседних деревень частенько враждовали друг с другом. Вражда эта сопровождалась регулярными драками (не путать с кулачными боями) и чужакам обычно не давали проходу. Если надо было пройти через чужую деревню в одиночку, многие ребята от греха подальше, пробирались задами и огородами. Но распространялись эти правила только на молодежь и подростков, женщины и взрослые женатые мужики уже не рассматривались в качестве объекта вражды. Особым шиком среди парней считалось собраться компанией, и открыто пройти по улице враждебной деревни, бросая, таким образом, вызов противнику. Местные парни этот вызов обычно принимали и сбегались на драку со всех концов селения. Но иногда происходило по-другому. О таком случае и рассказал мне Николай Александрович. Однажды, летом, в 1930-е годы в жаркое полуденное время, когда на кладьковской улице было ни души, семья Ленковых сидела в своей избе и вкушала прохладную окрошку. Во главе стола, у окошка передней восседал глава семейства – Александр Иванович Ленков, ражий (в смысле крепкий, крупный-прим.редакции) русоволосый тридцатипятилетний мужик, отец уже нескольких детей и технорук кладьковской пуговичной артели. Все было благостно и спокойно, но тут слуха Александра Ивановича достиг еле слышный звук играющей гармошки. Звук этот понемногу приближался. Хозяин семейства из любопытства выглянул в окошко и увидел там что-то, что заставило его бросить ложку на стол и стремглав выбежать из избы. Спустя мгновение, с улицы раздались характерные звуки кулачной потасовки. Ещё через какое-то время Александр Иванович с победным видом вернулся домой и принял добрую порцию упреков от супруги Анны Михайловны, мол, не молодой ведь уже, а туда же, в драку полез. Хозяин в ответ на это только и сказал: «Ребята с Потаповский шли – и никто их не встретил». Дескать, ну как же ты, мать, не понимаешь – идут молодые ребята с деревни Потаповской, идут по Кладькову открыто, не прячась, да ещё мало того что идут, для пущего задора вдобавок играют на гармошке. Это ведь даже не вызов, а можно сказать плевок в лицо. А на улице как на грех из-за жары никого нет – некому встретить. Хочешь, не хочешь – надо, забыв про свой возраст, вмешаться и хоть как-то защитить честь родной деревни. История эта стала у Ленковых семейным преданием. Вспоминая тот случай, зримо представляешь себе русских людей первой половины XX века, которые во многом отличались от нас, их нынешних чересчур уж миролюбивых потомков. Добавим ещё, что впоследствии Александр Иванович Ленков, вместе со всеми своими четырьмя братьями погиб смертью храбрых на Великой Отечественной войне.… Война выкосила и всю мужскую часть поколения его жены Анны Михайловны – на фронте сгинули один за другим три её брата, среди них Константин Михайлович Баринов, старший лейтенант и командир роты бронебойщиков, погибший под Воронежем в сентябре 1942 года. В послевоенные годы дом Ленковых в Кладькове сгорел и у близких не сохранилось ни единой фотографии Александра Ивановича Ленкова. На мой вопрос, какого обличья был его отец, Николай Александрович на мгновение задумался и сказал: «Был он очень похож на Жукова, внешностью, да и характером тоже». Правда, в районной газете «Коммунист» ещё до войны была напечатана небольшая заметка о кладьковском колхозе. К ней прилагалась фотография, но которой были сняты два пахаря – Александр Ленков и Митрий Епишин. Николай Александрович Ленков очень жалеет, что в Воскресенске не сохранились довоенные подшивки районной газеты и подозревает, что тот плохонький газетный снимок, которого у него нет – единственное ныне существующее изображение его погибшего на фронте отца….
     И в заключение хотелось бы немного рассказать об одной необычной особенности говора кладьковских жителей. Как мы знаем, первонасельниками волости Усть-Мерска были представители финно-угорского племени меря, родственного нынешним марийцам и мордве. Позднее здешние меряне полностью обрусели, забыли язык и обычаи предков. Многие деревни Усмерской волости – Левычино, Ванилово, Чечевилово, Бессоново сохраняли некоторые следы финно-угорского происхождения своих первопоселенцев. Но древняя и довольно большая старообрядческая деревня Кладьково в этом плане «отличилась» очень сильно. Со времен основания деревни в ней жили представители одних и тех же крестьянских родов, здесь никогда не было, как во многих других населённых пунктах Подмосковья, полной смены коренного населения пришлым в результате эпидемий, голодовок и разорений Смутного времени. Здесь, в глухом медвежьем углу, в стороне от больших дорог и шумных городов дольше других держались старые обычаи и прадедовский уклад жизни. Видимо этими причинами и следует объяснить, факт замедления ассимиляции местных мерян, по сравнению с соседними подобными деревнями. Удивительно, но в Кладьково еще в 1930-х – начале 1940-х годов здравствовали пожилые люди, понимавшие загадочный «старый» язык. Некоторые не только понимали, но при удобном случае кое-что говорили на нём («баяли по-старому») в кругу своих односельчан. Этот «старый» язык по всей вероятности был мерянским. Возможно также, что к указанному времени в Кладькове сохранялись уже не следы мерянского наречия, а особый профессиональный жаргон на его основе, своеобразное пастушеское арго, где часть слов уже была заменена русскими соответствиями.
     Вот как рассказывал о своем первом знакомстве со «старым» языком Николай Александрович Ленков: «Бывало, сидящий в избе на лавке при хорошем настроении отец поставит тебя, еще не умеющего ходить, на носок верхней ноги и, разводя руки в стороны, начинает раскачивать вверх-вниз со словами «ки на экар ки на кур», а то, встав, подбросит к потолку с теми же словами. Подросшая ребятня летом в соседних кустах играли в кирики-мирики, … а взрослые девчата допоздна посреди деревни на излюбленном пятачке лихо били дроби под аккомпанемент зевак, хлопающих в такт в ладоши и напевая все тот же мотив:
     «Ки на экер ки на кур,
     Ки на экер ки на кур…».
     А вот другая его зарисовка о «старом» языке:
     «Потомственный пастух Сидорыч (Фёдор Сидорович Сычёв, примерно 1872 года рождения – А.Ф.), у которого летом 1942 года я бегал в подпасках в деревне Чолохово Егорьевского района, как-то в жару во время полуденного отдыха стада у речки Берёзовки, попросил меня сбегать за водой «в   с п а с   л и с ь м а   п р я».
     Не поняв толком, куда бежать, воды я набрал из родника в соседнем Обуховском лесу в урочище Сияны Горы, где вода выбивалась из-под земли в виде ключа, родника, более известного в округе как Святой родник Микита Мученик.
     Вечером же, пригнав стадо, побежал я за пять вёрст в родное Кладьково, поделился сомнениями с матерью: мол, не понимаю я Сидорыча!
     Мать налила в крынку парного молока, и пошли мы с ней к самой старой жительнице Кладькова – к бабке Васёне Маленькой, с прозвищем Каморка, которой было за сто лет, у которой своей коровы не было и которую за глаза называли колдуньей.
     Выслушав в пересказе матери мои сомнения, бабка Васёна, кивнув в мою сторону, усмехнулась:
     – Глупый. Твой Фёдор Сидорыч ни одного класса не кончал, он и в школу-то никогда не ходил, сызмальства кнут из рук не выпускает, крестиком расписывается. Вот и бает по-старому. Раньше-то так и было – не Святой родник, а Суватай. По-старому и  лисьма тоже «родник», а  пря – «голова», самое тоё место, где вода из-под земли вытекает». В отличие от загадочного обрядового двустишия «ки на экер ки на кур», окончательная расшифровка которого ещё впереди, слова «лисьма» и «пря» находятся в словаре одного из ближайших языков к мерянскому, а именно в словаре мордвы. Лисьма действительно родник, а пря – голова. В далёком прошлом «старый» язык был распространен по Усмерской волости и по всему Юго-Восточному Подмосковью гораздо шире. Мы берёмся об этом судить, зная, что помимо Кладькова, двустишие «ки на экер ки на кур» можно было услышать до войны и в фабричной деревне Лопатино (гулянье молодежи) и в посёлке торфозаготовителей Керва Шатурского района (игры детворы). И в Лопатине и в Керве население сформировалось в результате переезда сюда жителей из разных дальних и ближних деревень ради заработка. В деревне Бессоново Воскресенского района один из пожилых жителей в разговоре с Н.А. Ленковым вспоминал, что его бабка звала здешний родник «лисьим» названием.
     «Виктор Николаевич Конюхов уверенно указывает на межусадебную канаву:
     – Здесь бил ключ, а по канаве стекал в речку Бардоновку. Бабушка говорила, что и фамилия наша от названия родника, который она каким-то лисьим именем называла».
     В загадочном на первый взгляд «лисьем» названии снова угадывается слово «лисьма» – родник.
     А вот ещё несколько примеров отдельных слов старого языка. В деревне Кладьково жил некогда мужик по прозвищу Пига. Рядом с его домом проходила канава с ручейком и в этой связи нам нельзя не вспомнить о ростовской Пиге. Город Ростов Великий в нынешней Ярославской области в Начальной летописи считался столицей Мерянской земли и в финно-угорской топонимике Ростова есть слово Пига. Так в Ростове зовут, вернее, звали когда-то, старый ров с водой.
     «Кладьковский говор своеобычен. … Еще каких-нибудь шестьдесят лет назад (то есть 1930-е годы. А.Ф.) кладьковские аборигены на ходу схватывали иронию в бытовавшей в округе языковой дразнилке «тялушка надела на голову вядрушку». Здесь игра слов: по мерьски-эрзяньски «телушка» как раз и звучит в я д р е к ш е».
     Таким образом, уничтоженная в 1980 году деревня Кладьково действительно была не совсем обычной деревней. Очень жаль, что многочисленные этнографические и фольклорные экспедиции в своё время миновали ее. Почему-то учёных мужей гораздо больше привлекали дальние края и страны, а у себя под боком в Подмосковье они просмотрели такой многообещающий объект для исследования. Сейчас, когда заметно повышается интерес к мерянскому языку и к роли мерян в формировании русской нации, научно оформленные данные об особенностях говора кладьковских стариков были бы, наверное, очень кстати.
      
     В качестве приложения приведу крошечный, очень неполный словарик «старого» языка обитателей Кладькова и ещё шире – обитателей Усмерской волости и её окрестностей. Словарик составлен по топонимическим данным, по сведениям самого автора, но больше всего слов дали публикации и сборы Н.А. Ленкова. Слова, услышанные в живой речи Н.А. Ленковым, выделены жирным шрифтом, услышанные в живой речи автором – подчёркнуты.
      
     Борш – перевоз, речная переправа. Писатель П. Мельников-Печерский записал в середине XIX в. песню ямщика-пермяка на своем языке со словами: «Вэсь боршикинёй батюшко, Ты вожжетан, вожжетан мёнэ» Перевод: «Добрый перевозчик батюшко, Ты перевези, перевези меня». Полагаю, что корень борш со значением перевоз существовал в «старом» языке. Сохранилось в названии старинного села Боршева (ударение на последний слог) рядом с Бронницами. В этих местах действительно располагалась важная переправа через Москва-реку. Село дало имя коломенской волости, которую в документах обычно записывали в славянской огласовке – Брашевская. В Воскресенском районе между селом Константиново и деревней Маришкино через Москву-реку также существовал в XIX веке перевоз. Речушка, впадающая в Москву-реку в месте перевоза (устье – нынешний поселок Дома отдыха) звалась у старожилов Боржевка.
     Вор – лес.
     Вядрушка – несколько русифицированное слово со значением «телушка». В эрзяньском «вядрекше» с тем же значением.
     Загадка – несколько русифицированное слово со значением «узкое длинное пространство между двумя зданиями», например между избой и амбаром. В родственном мерянскому венгерском языке szagadek  – овраг
     Кань – кошка. С тем же значением в языке коми. Известна волость Канев, изначально древнерусский погост, в Коломенской земле. Одного корня с ним глагол канючить – жалобно что-то просить, своими интонациями напоминая мяукающую кошку.
     Ки – по мнению Н.А. Ленкова, означает путь, дорога. По мнению автора, означает камень.
     Кишляки – шишки. Этим словом обозначали и еловые и сосновые шишки.
     Кур – жизнь? Ср. марийское слово «курым» – жизнь, человеческий век.
     Левичы – скотный двор, коровник. С тем же значением существует в марийском языке. Сохранилось в названии деревни Левычино Воскресенского района. Ср. многочисленные села с названиями Коровниково, Коровниче в окрестностях Ярославля, Суздаля и Москвы. Известна волость, первоначально древнерусский погост, Левичин в Коломенской земле.
     Лезёрки, лезёрка. Значение не известно. Существует как обозначение цепочки прудов (озёр) и речки, протекающей через эту цепочку. В Воскресенском районе как микротопоним зафиксировано несколько раз.
     Лисьма – родник.
     Лоня – тихий, спокойный. С тем же значением в языке коми. Слово сохранилось в фамилии крестьянского рода Лониных (по-русски Смирновых) из старинного села Карпово Воскресенского района.
     Ляпе – ольха. С тем же значением в мордовском языке. Сохранилось в названии поля Любцево (в писцовых книгах 1577-78 гг. Лябцев луг) на берегах речки Олешенки под селом Петровским Воскресенского района. Очевидно речка, Олешенка звалась первоначально Ляпца (Ольховая), а по речке Ляпце получил имя Ляпцев (Лябцев) луг на её берегу.
     Маляй. Значение неизвестно. В окрестностях села Карпово Воскресенского района расположен овраг Малиновка и в овраге одноименный родник. Старожилы Карпова сообщили, что прежде Малиновка звался по-иному – Маляевка. По словам столетней Васёны Маленькой (д. Кладьково) ручей, на котором жили её предки, по-старому звался Маляй.
     Ойя – ручей, речка. С тем же значением в финском языке. Сохранилось в названии двух речек Шувоек (в старину Шувойя) в окрестностях деревни Степанщино Воскресенского района и в северной части Егорьевского района. В Финляндии Суойя – болотная река.
     Отра – пескарь. Сохранилось в названии реки Отра. Слово отра со значением пескарь известно в языке манси. О близости угорских языков (венгерского, манси и хантского) с мерянским писал финский учёный XIX века Д. Европеус.
     Паньчкень – фиалковый, сохранилось в названии кладьковского луга Панькино, на котором росло множество фиалок. По другой версии в основе микротопонима лежит уменьшительное от имени Павел – Панька.
     Пига – канава.
     Пинера. Значение неизвестно. Сохранилось в качестве названия ручья в деревне Дворниково Воскресенского района.
     Пиче – сосна. У жителей соседней с Кладьково деревни Пичёво (вариант Пищёво) река Десна, приток Гуслицы, на которой стоит их деревня, имела своё особенное название – Пичёра, в переводе на русский – Сосновая река, Сосновка. Параллельно Десне-Печёре протекал ещё один приток Гуслицы – речка Сосенка. На Сосенке стоят гуслицкие деревни Зевнёво и Игнатово (у местных жителей ударение в названии Игнатово ставится чудно – на первый слог).
     Пря – голова. С тем же значением в мордовском языке.
     Текте – дикая пчела. С тем же значением в марийском языке. Многочисленные Тектовы обитали в деревне Золотово (в старину деревня Залутва) Воскресенского района.
     Тега – гусь. Тега-тега – так в деревнях Воскресенского и Егорьевского района призывают гусей. В мордовском языке гусь – дега.
     Фурки – общее название выселков, недавно образованной улицы или слободки в изначально мерянских селениях Воскресенского района. По мнению Н.А. Ленкова происходит от слова старого языка, однокоренного со словом «родник». В родственном для мерян венгерском языке родник forras, «форраш». Глагол forr означает по-венгерски кипеть, клокотать, кипятиться. Выселки Фурки, вернее процесс их появления, образно сравнивались с клокотанием, извержением воды из родника. В изначально славянских селениях выселки звали другим словом – «бутырки». Свои Фурки имеются в восьми деревнях и сёлах Воскресенского района – в Глинькове, Городищах, Константинове, Сабурове, Ачкасове, Федотове (по-старому Нармадево), Чемодурове и в Новосёлове. В Зарайском районе слободка Фурки выявлена в селе Моногарово.
     Чечева – блоха. Слово чичав в мордовском языке означает блоха. Сохранилось в названии деревни Чечевилово (в старину – Чечевинская).
     Шавандра. Значение не известно. Сохранилось как название поля (у одноимённой речки?) севернее села Петровского Воскресенского района.
     Шишпак – соловей. Маленьким детям, которые свистят дома (внутри помещения свистеть по традиционным представлением категорически нельзя) взрослые говорили: «Ну, ты, шишпак, хватит свистеть». В марийском языке соловей – шишпык. Остается добавить, что только у нас сейчас соловей «поёт», у наших же прадедов соловей «свистел». Отсюда понятно, что шишпак именно свистит.
     Экар, экер – значение неизвестно.