Анатолий Анатольевич Анютенков,
краевед

НА ОХОТЕ С ПИСАТЕЛЯМИ

Под влиянием дяди Виктора, брата отца, заядлого охотника – гончатника и рыболова, я с раннего детства заболел этой страстью. С упоением читал книги о природе. Они имелись в дядиной библиотечке, да в школьной был неплохой выбор. Так я познакомился с охотничьими рассказами писателя–земляка А.В. Перегудова, которые раскрывали красоту родной сторонки с ее своеобразным бытом.

С семидесятого года начал работать в Орехово-Зуевском мехлесхозе и часто выезжал в лесничества. Вот и Дулево, небольшой городок, знаменитый на весь мир своим фарфором. Сойдя с автобуса, мимо булочной иду по узкой улочке с аккуратными домиками финского типа. Мартовское небо сплошь затянуто низкими облаками. Всюду лежит по-весеннему грязный, начавший оседать снег. У одной из калиток, над почтовым ящиком, привлекла внимание фарфоровая табличка с надписью «А.В. Перегудов». Вот где с середины тридцатых годов живет и работает один из любимых мной писателей. В этом домике бывали Н.П. Смирнов, В.П. Правдухин, П.Г. Низовой, А.С. Яковлев, Л.М. Леонов. Большую часть «Цусимы» А.С. Новиков-Прибой, близкий друг хозяина, написал здесь. Друзья Александра Владимировича были не только собратьями по перу, но и по охотничьей страсти. А для охоты тут было раздолье: девственные леса с медвяными лугами, живописными озерами, топкими болотами.

Бодро шагавший старичок свернул было к калитке, остановился и с любопытством посмотрел на меня. Он был небольшого роста, плотного телосложения, с добродушной улыбкой на круглом лице, с лукавинкой в серых глазах. Сразу узнал А.В. Перегудова и смущенно поздоровался. Он живо ответил на приветствие и заговорил со мной. Узнав, что я работник лесхоза и охотник, наша беседа стала оживленней.

В конторе Ликинского лесничества поделился о встрече с известным писателем. Меня выслушали как-то снисходительно. Оказалось, что бухгалтер Клавдия Евсеевна Шмелева много лет жила с ним по соседству, а лесотехник Иван Семенович Павлов знаком с Александром Владимировичем много лет. Вот что он мне рассказал.

Хорошо помню это в тридцать пятом году, мне летом исполнилось четырнадцать лет. Несмотря на возраст, я рос крепким, рослым парнишкой. Косил, заготовлял на зиму дрова, да мало ли дел по хозяйству. Как и дед, отец работал лесником, и жили мы в сторожке, которая до самого сноса звалась Павлова. Любил я тогда с ружьишком пошататься, доверял мне отец одностволку. Частенько баловал домашних дичинкой. Особенно любил охоту с гончей. Тогда был у нас костромич Дунай. Всем взял, и голосом, и статью, и мастерством. Много из под него взяли зайцев, лис. Известные в округе гончатники - Харитонов из Короткого, Щавлев из Малого Кишнева - хвалили его.

Октябрь - первый, по настоящему холодный месяц осени. «Весна и осень, на дню погод восемь», - говорят в народе. Тихие, ясные дни сменяются пасмурными, с пронизывающим ветром-листобоем, дождем-бубенцом. Вроде слегка моросит, а попадешь под такой сеятель ознобкой мокроты, до нитки промокнешь.

Даже пасмурный день не умаляет красоты осеннего леса. Соседний, с куртинкой полуобнаженных берез, осинник редкой листвой ловит каждое дуновение ветерка и с трепетом вторит ему. Замысловато кружась, с деревьев слетают листья осенней пробы. Воздух слегка кисловатый, но не прелый от опавших листьев. В посветлевшем березняке издалека просматриваются изумрудные сосны, ели украшенные разноцветными вымпелочками листьев. Пожухли осоковые болота, стали тускло–желтыми, бурыми. Только моховые болота не изменились, радуют глаз зеленью. Прибавилось тут одно, рубиновые ягоды клюквы. Но их только вблизи разглядишь.

Из школы тороплюсь домой. Завтра выходной день, пойду погоняю зайчишку. В голове рисовались радужные картины предстоящей охоты. Тележная колея вела краем старой вырубки, мимо небольшого болотца с блестящей водой меж высоких кочек. Нырнув в сумрачный ельник и попетляв, выбежала на большую поляну. Игриво заглянув в окна, прижавшейся к лесу сторожки, заспешила к деревне Язвищи. У крыльца, похожий на гигантскую удочку, над колодезным срубом возвышался журавль. По огородным грядкам, с кучками навоза, бродили куры. С иссиня-черным хвостом, огненно-красный петух свысока поглядывал на гоношившихся подруг и время от времени кричал во всю мощь своего горла. Со двора доносился стук топора.

Во время обеда мои планы о завтрашней охоте развеялись как дым в ветреный день.

- Вечером придет Перегудов с другом, и завтра пойдем на заячью охоту, а ты матери по хозяйству помоги, - огорошил меня отец и, заметив как я помрачнел, ободряюще добавил, - Ничего, ничего, скоро каникулы, нагоняешься вволю!

Он никогда не ходил на охоту с компанией и сделал исключение из-за уважения к Александру Владимировичу. У меня от обиды перехватило дыхание, кровь бросилась в голову, но спорить не стал, а решил поступить по-своему.

В предвечерних сумерках, сидя на широком крыльце, поджидали гостей. По макушкам деревьев красной лисицей кралась заря. Что-то вроде легкого ветерка, похожего на тихий вздох, прошелестело по лесу. Может быть, это черная ночь крадучись, прижимаясь к земле, выползла из глухих чащоб? Втайне я надеялся, а может не придут? Но на дороге послышались голоса, и мы поспешили навстречу гостям.

Следом за ядреными рыжиками, разваристой картошкой, на стол поставили мед, моченую бруснику и пофыркивающий, пускающий в потолок струйки пара самовар. Я украдкой рассматривал спутника Перегудова, назвавшегося Алексеем Силычем. Что-то знакомое было в его кряжистой фигуре, мужественном лице с запорожскими усами, но признать так и не мог. А он, с удовольствием отхлебывая чай, удивлялся:

- Вкус какой-то необычный в меде, хотя и не шибко разбираюсь. Брат пчелами занимается.

-О-о-о! - протянула польщенная мать, - Чай и медок у нас отменные! Вода очень вкусная, а соты не с домашней пасеки, из развешанных в лесу карняков, подобие бортей башкирских, только поменьше. Хозяин-то мой что, братья Смирновы и Галкин из Тимонино этим промыслом занимаются постоянно.

Спал плохо, беспокойно. Боялся прозевать выход охотников. Но вот звякнула самоварная труба, забулькала наливаемая в самовар вода, запахло смолью зажженной лучины.

Густая, черная дегтя, темень лезла в окно. Над крышей сарая, на фоне подсвеченного ущербной луной неба, вырисовывалась неровная стена леса. Каменная тишина сковала его, сделала еще загадочней. Выходить еще рано, но охотники торопливо едят, обжигаясь, пьют чай. Что-то острое, манящее тянет из избы.

Наконец-то хлопнула дверь, радостно заскулил Дунай. Быстро одевшись и наскоро перекусив, прихватываю в сенях с вечера приготовленные ружье и котомку с едой, следую за взрослыми.

Померкли звезды, медленно наступает рассвет. Я не беспокоился, что потеряю их, вечером они обсуждали предстоящий маршрут, а вот преждевременная встреча меня не устраивала.

Тропа круто повернула, врезалась в сухой, высокий камыш. Пахнуло сыростью, под сапогами зачавкала болотная жижа. Но вскоре под ногами стало тверже, и тропинка поднялась на взгорок. Встал, слушая. Ага, вон они. Порская, медленно продвигаются краем мшары. Где-то через полчаса раз, другой неуверенно гавкнул Дунай. Через пару минут по лесу понесся ровный гон. Выжлец гнал парато, с ярким голосом.

Томительно ожидание гона, но когда он понесется, закружится, да с заливом, чувствуешь прилив бодрости, силы! Все отходит на задний план – житейские передряги, непогода, мешающие ходьбе пни, валежник, зябнущие руки, ноги; рюкзак, ружье становятся невесомыми. Скорей, скорей занять верхний лаз!

Подстраиваясь под заячий ход натолкнулся на отца, он, стараясь не подшуметь длинноухого, махнул мне рукой. Конечно, расценил его, как разрешение охотится с ними. Хлопнул выстрел, и громкое «дошел!» На широкой прогалине Александр Владимирович, подняв за задние лапы цвёлого беляка, радостно улыбался.

- С полем тебя Саша, с почином!,- поздравил его подошедший Алексей Силыч и, глядя на меня, хитро прищурившись одобрительно добавил, - Сразу видно охотничью жилку!

Условившись о направлении, разошлись.

С тихим шорохом подкрался дождь, все кругом прошивая косыми стежками, и также неожиданно прекратился. Легкий ветерок унес рваные, мрачные тучи прочь, солнечные лучи заискрились в дождевых каплях. Стволы сосен заблестели бронзовым отливом, оживленно попискивая, засуетились синички.

Звенящую тишину нарушил голос гончака. Прозвучав на высоких нотах, спал на басы, опять поднялся до фальцета и перешел в неумолчный, стонущий гон. Беляк водил собаку по болотистой низине, порой по воде, петлял, стараясь оторваться от горластого страшилища. Опытный гончак быстро разбирался в его уловках и гнал, гнал. Заяц перешел на сосновую гриву и начал ходить большими кругами, продолжая выделывать свои фортели. Порой гон уходил на грань слуха, и слышалось тревожное, неустанное «а-а-а-а». Едва слышный, он как снежный ком начал нарастать. Быстрее, быстрее! Через кочки, бурелом, заросли малинника пробираюсь к еловому мыску, тут его постоянный ход. Выбежал на знакомую поляну, которую пересекает просека. Гон оборвался. Скол! Выжлец добирается до «упалого» зайца. Но тут косой попал впросак, петляя, он напоролся на своего врага. Что было мочи заголосил Дунай. Стою не шевелясь, весь обратясь в зрение и слух. Крупный, чалый беляк легко и бесшумно, как птица замелькал в порыжелом папоротнике. Осторожно поднимаю ружье, уже ощущая в руке тяжесть трофея. Стрелять далековато. Пора, выстрел! Заяц резко остановился, не то присел, не то прилег и будто подброшенный пружиной скакнул в сторону и дал ходу. Из елового мелятника сухо ударил дуплет. К растянувшемуся зайцу подошел Алексей Силыч и, подняв его, громко прокричал «дошел!»

- Саша, мой то покрупнее твоего будет!, - отвечая на поздравления подошедших, говорил он, - а Дунай-то каков! Как хитрил косой, а он рубит и рубит!

- Профессор попался, с килограмм дроби в хвосте!- кивнув на беляка, сказал Перегудов.

- А гон-то, гон! Песня, музыка! - восторженно продолжал Алексей Силыч, - не даром гончим клички дают: Трубач, Набат, Свирель, Флейта, Лютня, Арфа, Скрипка, Кларнет, Фагот, Гобой.

Хор так певуч, мелодичен и ровен,
Что твой Россини! Что твой Бетховен!

Ему в тон, на весь лес Александр Владимирович продекламировал:

Кто же охоты собачьей не любит,
Тот в себе душу заспит и загубит.

Уставшие, измотал нас белячок, направились к родничку. Тропинка, извиваясь как змея, бежит в синеватый сумрак леса. Крутым поворотом спустились в ложбинку. У подошвы крутого склона сверкал зеркальцем родник, круглый бочажок до краев наполненный хрустальной водой. На его дне резвые, упругие фонтанчики вырывались из земли, били ключиками, будоража песчинки. Вырвавшись на волю, он не успокаивался в ленивом покое, а напористо переливался через бугорок и тихо журча, бежал в торфяные карьеры. Всегда чистый и веселый, живет в постоянном действии, в кипучем созидании. Он рождает воду – источник жизни и красоты на земле.

На старом кострище развели костер. От развешанных ружей, патронташей, зайцев, дремавшего Дуная наш привал был еще уютней. Вспоминали былые охоты, обсуждали достоинства ружей, собак. А я никак не мог вспомнить, где же видел жизнерадостного Алексея Силыча. Он, задумчиво оглядывая лесистые дали, светлые перелески, проговорил:

- Хорошо, вот так сидеть у теплинки и думать. Благодать!

Александр Владимирович знаток родного края стал рассказывать:

«Прежде этот лес назывался лесной дачей «Патриарший бор» и принадлежал монастырю. В церковные праздники у его стен проводили «беседы», где монастырские доказывали правильность никоновского учения, а старообрядцы защищали «Древнее благочестие». Часто они заканчивались дракой, как правило, побеждали гусляки.

Сюда, оплот старообрядчества, бежали от гнева царей опальные стрельцы и бояре. В записях скита «Иосиф на камне» написано: «Род Гусляков древен и славен бысть, повелся оный от непокорных бояр и стрельцов». Нынешняя деревня Барская на старых картах называется Боярская.

Во времена царствования Александра II в керженских, кайгородовских лесах разорили, пожгли старообрядческие скиты, а в гуслицких они стояли нерушимые. Последний, «Параскевин» порушили не так давно, в 1928 году. Незадолго до этого, я, Яковлев Александр Степанович и Харитонов Иван Карпович побывали в нем, будто в XVII век попали».

Залив подернувшиеся пеплом угли, направились к дому. Уже в вечерних сумерках, на развилке дорог расстались со своими спутниками.

Дома получил крепкую взбучку, за то, что самовольно пошел на охоту, что стрелял не по «своему» зайцу. Во время порки узнал, Алексей Силыч – известный писатель Новиков–Прибой.