Пелагея Петровна Царёва

БЫЛЫЕ ГОДЫ (ХОТЕИЧИ)

Часть 1

            Хотеичи - это село Московской области Орехово-Зуевского района. «Новый облик села Хотеичи» - так однажды я вычитала в газете  «Ленинский путь» от 18 января 1950 г. В той статье даётся оценка села, значение его в промышленности России при капиталистическом строе и современная жизнь, противоположная тому времени.

            В своей знаменитой книге «Развитие капитализма в России», написанной в 1898-1899гг., В.И. Ленин на громадном фактическом материале, на основе глубокого изучения экономики России даёт анализ капиталистического развития России. В гл. VI во втором разделе «Капиталистическая мануфактура в русской промышленности» В.И. Ленин приводит в качестве примера село Хотеичи нашего района (бывшего Богородского уезда), в котором занимались роговым промыслом (из рогов гнули плашки и делали гребешки) и ткачеством. Женщины работали на индивидуальных станках, ткали тик, сарпинку и ситец на купца Емельянова.

«Это село, - писал В.И.Ленин, - представляет собой не что иное, как обширную мануфактуру гребенного производства». И далее: «Зимою в Хотеичах работа начинается с часу ночи, и трудно сказать наверное, когда она прекращается в избе «самостоятельного» кустаря, работающего «на сделку».

Если в дореволюционное время село Хотеичи служило наглядным примером неимоверно тяжёлых условий жизни, ибо нужда заставляла кустарей не только непосильно трудиться самим, но и удлинять рабочий день, сажать за работу всю семью, включая подростков, то теперь это село служит наглядным примером счастливой, культурной и зажиточной жизни, мало чем отличающейся от жизни города. Как отмечалось в газете от 18 января 1950 года, село большое, свыше 500 индивидуальных домов.

Я родилась в этом селе и навещаю его каждый год. Прошло с 1899 г. 90 лет. Не вырабатывается мануфактура на индивидуальных станках женщинами и подростками. Не выделывают из рогов плашки, не нарезают на кустарных станках гребешки, не наводится детьми «лоск» на гребешках. Вот они ещё точно перед глазами: зеленоватые, с одной стороны редкой зубной нарезки, а с другой – с частыми зубцами. Этим гребешкам не нужно было рекламы. За ними ехали купцы из-за границы, и при виде их в свёртках дюжинами (так упаковывали готовую продукцию - 12 гребешков) глаза купцов загорались. Такие гребешки не ломались годами, но спрос на них не уменьшался.

Что характерно, эта стружка при выделке гребешков - была, мало сказать, безвредная, она была и полезная (позднее в ней открыт пантокрин) – лучший удобритель земли. Всё это вырабатывалось в пристроях к избе, чтобы изолировать лишний шум. Поскольку эта работа чисто мужская, то мужчины старались работать или семейно, или кооперируясь. Редко кто работал в одиночку.

В домах ставились ткацкие станки с челночным основанием. Это исключительно для женщин. Женщина работала на станке зимой, как управлялась с домашними делами. Печь русскую она топила, когда дети ещё спали. Завтракали работяги рано при лучине или искусственной коптилке и лишь позднее – лампа керосиновая. Керосин покупали в керосиновой лавке у Андрея Басова.

Андрей Басов появился в селе Хотеичи в начале ХХ века. Был Андрей Басов деловой, он получил от тёщи капитал и развернул торговлю. Построил себе двухэтажный дом  с краю села Хотеичи. Всегда были около дома бочки с керосином, с дёгтем, и торговал он сам. Эта семья считалась самой богатой. В селе были лавки и лавочники. Были старинные чайные. Село было промысловое, и этим славилось. Культура в село приходила через купцов, а в чайной совершались сделки – обмен товаров на гребешки.

Село расположено среди сосновых лесов, среди которых прорезана дорога – большой тракт Москва - Егорьевск. Эта дорога прошла  теперь уже и по центральной улице села, но не песчаная, а асфальтированная. Вместо карет ходят комфортабельные автобусы.

Жители села все без исключения имели подсобное хозяйство: корову, телят, овец, поросят, кур, а некоторые – гусей. Ездить за продуктами не надо было. Этих людей нельзя было назвать крестьянами: сеяли в огороде картофель для себя, лишь некоторые сеяли рожь, но она плохо родилась. Хлеб был всегда привозной, как  90 лет тому, так и раньше. Мука покупалась. Хлеб ели из ржаной муки и лишь в праздники и воскресенье - из пшеничной - пироги. Мука доставлялась тоже купцами - за деньги хорошая, а в долг (забор в лавке)  - слёглая, иногда горькая. Выхода не было – семью кормить было надо.

Ткацкие станки в избе стояли около стен столько, сколько в этом доме было женщин. Девочки-подростки мотали шпульки и следили за младшими, как няньки. Семьи были большие – 10-12 человек. Порой старшие сыны, имея семьи, продолжали жить с родителями, и отец - старший - был в почёте в семье.

Народ в селе был степенный и жил по своим обычаям.

В субботу, побыв в баньке, мужики шли в церковь, в воскресенье – к заутрене, а женщины, уже приготовив всё для семьи, шли с детьми к обедне. Звон колоколов был слышен на всё село и через лес, далеко за пределами. Днём же в праздничные дни мужчины шли в чайные, недостатка в которых в селе не было.

Молодёжь, одевшись по-праздничному, шла в хороводы. Вот где песен и всевозможных игр было в достатке для всех! Молодёжь, подрастая, открывала глаза и смотрела на жизнь, равно как взрослые. Действовала красота окрестных мест и пестрота одежды. Все веселились. Все были сытые, здоровые, все равные.

Прошли праздничные дни, включились в работу. Только работа – целых шесть дней. Какие красивые летние зори, «как нежится, поднимаясь, солнце, как озаряет оно вершины стволов сосен, как играет в ветвях пушистых елей, как нежно поблёскивает по росе на траве, как гонит туман к реке». Что это предвещает ясный день – никому и в голову не приходит, если не сенокосное время.

Все по своим местам: в избах женщины щёлкают челноками, в пристроях визжат станки, нарезая гребешки. В лачужках парят рога и гнут плашки. Вот такой нелёгкий труд был и гнул людей. В 50 лет уже считался стариком, если работал с 10-ти лет.

Сработанные «штуки» (ситец или тик - сарпинку) женщины несли в Новосёлово сами, или свёкор брался за это. Сдавали приказчикам.

Многие способные работяги могли разбогатеть, если находили клад или, живя в работниках, присматривали у хозяина дочь. Понравился хозяину работник - а ей не всё ли равно, за кого выходить замуж. Жених артистически увлекает девушку, и, так получив право вести хозяйство и если умеючи, зять превращался в купца. Или развивал промысел и богател. О таких, правда, писал Горький – «Егор Булычёв и другие».

Рядом появлялись и разбойники – кто кого обманет. Такова была жизнь.

Купец Емельянов

Купец Емельянов не появлялся в трактирах. Купец Емельянов Семён Малофеевич (рассказывали старожилы его биографию) присвоил клад.

Емельянов Семён был грамотный, но капитала не было, откуда взять. Он пробовал быть приказчиком – обидно. Знал, от чего можно нажиться – это от мануфактуры. В России стала своя появляться, но пока ещё немного.

Женился Семён, но этого приданого хватило для постройки дома, сложив средства вместе. Семён устроился в Левычине пастухом, летом пас, а зимой ездил «в отходную», как и все, - на заработки.

Слух такой прошёл – сборщик денег по казёнкам ехал, и в лесу на него напали разбойники. Сборщик ехал с кучером вдвоём. Двое разбойников перегородили дорогу в дремучем лесу, потом принялись за сборщика, а кучер тем временем спрыгнул и в темноте леса скрылся с мешком. Сборщик был вооружён, не растерялся и ранил разбойников в руки. Лошади, не управляемые, повернули назад. Борьба продолжалась, сборщик убил разбойников. Кучер с мешком брезентовым, убежав в лес, спрятал под гнилой пенёк мешок и побежал обратно в село, откуда ехали. Кричал «караул!», лошади догнали кучера, поперёк повозки лежал сборщик, потерявший сознание. Кучер доставил его до больницы, а сам сошёл с ума. На следующий день подобрали тела разбойников. Денег не оказалось ни у кого. Разъезжали сыщики, урядники, с тем всё пропало. Ночью прошёл снег с ветром. Прошло два года с лишним. Люди неграмотные, быстро забылось событие. Это было в Ванилове. Однажды пастух пас коров около леса. Зайдя вглубь, обнаружил под пнём мешок брезентовый. Пастух подумал, что это зверушка подохлая, палкой выковырял из-под пенька. Обнаружив мешок брезентовый, отнёс его к Сёмке – он смышлёный, разберётся. Сёмка с пренебрежением посмотрел и сказал: «выброси вон в бочку с водой, что под крышей стоит». Пастух так и сделал. Посидели, покурили. Угостил Семён пастуха хмельной брагой и проводил за ворота.

Пастух ушёл к коровам, а они разбрелись по лесу; пока согнал в табун, то уже поздновато пригнал в село. Бабы ворчали - у них порядок нарушил.

Сёмка тем временем вынул мешок из воды, открыл с трудом и, убедившись, что это в нём «купоны», он их вынул, мешок набил листьями, запаковал и положил в бочку на всякий случай, если бы пастух кому проболтался.

Сёмка высушил часть купонов и исчез из своего села вместе с купонами. Нанялся к одному купцу и служил честно. Купец ему доверял, узнав его бескорыстность. Жена у Сёмки была обычная женщина и растила двоих сыновей. Хозяин Семёну платил и учил, как жить. Сёмка благодарил его и стал чаще слышать – Семён Малофеевич – это дал ему имя и отчество хозяин.

Семён Малофеевич, посоветовавшись с хозяином, достал сырьё для ткацкой мануфактуры и, заказав станки для тканья, нашёл мастеров в селе Хотеичи. Пошла работа.

Тем временем Семён Малофеевич поселился в Новосёлове и построил мануфактурную фабрику. Там из хлопка вырабатывали уток (нить). Ширился быстро промысел мануфактурный, а сыны выросли и пошли не по дороге отца, а, видимо, «судьба наказала отца за его грехи, хотя и второстепенные» - так говорили, кто догадывался. Сынов женил Семён Малофеевич, но доверять было некому. Гулянья и расправы с жёнами, которым приходилось прыгать с зонтами со второго этажа. Вся надежда была на смышлёнышей – внуков. Их стало семеро.

Семён Малофеевич построил впоследствии семь домов в Новосёлове. Стал Семён Малофеевич купцом, разбогател быстро и скупил все окрестные леса.

Село Хотеичи жило своей жизнью. Как и все окрестные сёла, стали работать на купца С.М.Емельянова.

Семья лесника

Вот история одной из семей  - лесника. Староста села Бочеино выдал дочь замуж насильно, пугая своего сельчанина, Царёва Семёна, что он его сошлёт в Сибирь, если тот не позволит сыну жениться на дочери старосты. Бывший суворовский солдат повидал мир и старался учить сыновей, сколько было сил. Одного из сынов присмотрела старосты дочь и заявила, что она его любит – Царёва Гаврюшку. Гаврилу отец, Семён Царёв, защищал, но староста не уступал – поставил вопрос так: засудят тебя, если не сделаешься моим сватом за то, что ты смутьянишь народ своими рассказами. Гаврилу староста обещал устроить к купцу Емельянову лесником в село Хотеичи. Отец Гаврилы уже лежал «на одре» и уговорил сына, чтоб он сдался. И так Гаврила Семёнович женился не на любимой – одно, а второе – не видной внешне и с «пустой головой», так все говорили о ней.

Гаврила -  высокий, складный, с чёрной шевелюрой, с большими карими глазами, степенный, говорил так, что слушали только его, боясь упустить слово. Лицом белый, губы точно крашены, весь был в матушку свою, но она была женщина бесправная, не смогла перечить не только старосте, но и своему мужу. Поплакала о сыне Гавриле, да недолго. Были ещё три сына - ушли работать на фабрики в Новосёлово. Царёв Гаврила Семёнович (зять старосты) стал лесником при селе Хотеичи Московской губернии Богородского уезда Ильинской волости.

Гаврила Семёнович поселился на купеческой земле, но не на собственные средства построил дом с надворной постройкой. Лесник лес знал хорошо!.. Знал не только дороги, но и тропы зверей. Надо отметить: зверей было много в подмосковных лесах.

Среди гребенщиков появился лесник, грамотный, так говорили сельчане; стали обращаться к нему с разными вопросами. Тем более, когда узнали, что он с книг объясняет, которых у него была целая полка в горнице. Так с уважением стали к нему относиться.

Дом, который построил лесник на купеческой земле, поименовали сторожкой, так и вошло название в историю. Живя в сторожке, семья занималась подсобным хозяйством, держали корову, кур и не более двух поросят.

Лесник удивлял всех тем, что был всегда трезв, был сильным человеком, ничего и никого не боялся.

Село Хотеичи - на бойком месте, от Москвы 78 км, на дороге Москва - Егорьевск.

Когда у Гаврилы Семёновича стали подрастать дети, их отдали учиться ремеслу. Старшего Петьку отдали в Лашино учиться шить сапоги и полусапожки – немудрёную обувь, но почётную в те годы. Деревушка несколько домиков -  Лашино.

Три года работал бесплатно за то, что кормили и учили ремеслу. Таких «мальчиков» было у хозяина пять, разного возраста. После трехлетней выучки мальчик должен был уметь тачать красиво голеницу, отделывать сапоги до блеска. Хозяин назначал жалование, которого хватало к Пасхе сшить костюм, сапоги и купить картуз, и дальше работать до следующей Пасхи бесплатно.

Другие два брата, Сергей и Яков, учились гребенному делу. Они росли слабенькие и имели возможность закончить 3 класса в Хотеической приходской школе.

Петька был самоучка, и лишь отец помогал ему разобраться в грамоте до 9 лет, когда жил ещё дома, а отдали в «мальчики», на том кончилось ученье – ремеслу обучался. Умел читать и считать.

В этих хозяйских мастерских, где работали подростки, все разговоры были о чудесах, совершавшихся в лесу разбойниками. Леса были дремучие, во многих местах болотистые, торфяные. Сам лес больше был строевой, дорого его продавал купец.

Дорога на Москву была песчаная меж стройных сосен, стеной стоящих по обочинам. Лашино в 1,5 км от Хотеичи, а уже ночью не пройдешь – страшно, а само Лашино - в дремучем лесу. Ругая друг друга, подростки рассказывали небылицы в лицах. Сидели вечером с лучинами (лишь позднее – с керосиновой лампой) и чудилось всякое.

Однажды в сапожную мастерскую было открыто окно, все трудились (хозяин, конечно, дома отдыхал). Вдруг одному из подмастерьев показалось, что собака положила лапы на подоконник и высунула красный язык. У хозяина собак не было, а окно было во двор. Тот, что увидел, так закричал сильно и повалил лучины горящие, метнулся в сторону к двери, чтоб бежать в дом хозяина. Он сам позднее не смог объяснить, зачем он так сделал. Остальные, полудрёмая, работали и от такого крика и мрака точно закаменели на месте.

Петька 12-летний взял стоящую керосиновую лампу (стояла для запаса), зажёг её, и пошли все во двор. Проверили во дворе: стояла корова, гоготал среди кур петух и, видимо, потревоженный, не вовремя кукарекнул. Двое из подмастерьев упали ниц, крестясь. Петька достойно держал лампу, и с ним стоял Прошка, который тоже в 14 лет научился быть стойким.

Проверили весь двор, уже возвращались к крыльцу, навстречу шёл хозяин с вестовым, который его разбудил криком. «Что случилось?»,- спросил хозяин. «Ничего,- ответил Петька, - видимо, корова подходила к окну». Все вернулись на свои места, а хозяин сказал: «Идите спать! Полночь петух пропел». Все были рады и пошли спать.

Петр получил закалку от своего отца, которого видел в субботу и воскресенье. Тут же успокоил всех выражением. На другой день смеялись над вруном, что он не мог отличить корову от собаки, но он не смог сидеть больше у открытого окна – боялся.

Петька учился прилежно и помогал другим. В 16 лет Петька стал мастером своего дела и приносил Гавриле жалование хорошее против своих братьев Якова и Сергея.

Сапожное дело славилось в Подмосковье. Народ носил: мужчины – сапоги, а женщины – полусапожки. Стоили они дорого, и часто можно было встретить человека, идущего босиком по песчаной дороге,  сапоги он нёс через плечо. Петька стал подростком, отец купил ему гармонь, и он дома в воскресенье подбирал песенки на слух.

Однажды Петька со своими товарищами пошли втроём в Лашино на гулянье. Отгуляли, надо было идти домой втроём, но двое задержались с девушками. Видимо, забыли, что дорога домой мимо могилы Белова – он был похоронен у дороги. В те годы, кто умирал от вина, не хоронили на кладбище, а там - где умер. Могила была огорожена, и посажены тополь и осина.

Петька позвал товарищей, они отказались идти, а ему было необходимо -  и он ушёл домой один. Петька подошёл к ограде и решил напугать товарищей, услышав их разговор меж собой: «Правда или нет, что Белов пугает? Встаёт ночью и гонится за людьми, просит, чтобы похоронили на кладбище. Зря с Петькой не пошли, он никого не боится».

«Ты что, трусишь? – сказал Ванька.- Я тоже никого не боюсь». Подходя к ограде, они затихли. Стоило Петьке шевельнуть сухую листву на осине, как двое убежали в разные стороны.

Петька пришёл один в Хотеичи, а утром ушёл в понедельник рано на работу в Лашино. В следующее воскресенье стал их звать, чтоб на гулянье пошли в Лашино, они отказались. Ванятка спросил: «А когда ты проходил мимо Белова, он тебя не останавливал?» - «Нет, - ответил Петька, - а вас разве останавливал?» (чтобы проверить, что они расскажут). -  «Он гонялся за нами по лесу, пока мы не разбежались в разные стороны». Ванятка попал в чужую деревню, а Мишутка катался на бревне. В яме была вода, а стены скользкие. Утром люди пошли мимо ямы и вытащили верёвкой Мишутку. «Ноги не простудил?» - спросил Петька. - «Нет, я их в бане выпарил, как надо». - «Ребята, это я вас пугал, чтобы вы были смелее», - сказал Петька.

Все смеялись: «Мы уже всем рассказали, что это Белов пугал».

Петьке приходилось встречаться с волками: идёт из Хотеич в Лашино в понедельник рано утром, вот и встретились. Всегда имел спички и паклю – это чаще зимой. Огня волки боятся.

В Хотеичах была богатая церковь. В воскресенье весь народ, одевшись в самое дорогое одеяние по сезону, шел молиться в церковь. Это было единственное место, где встречался народ степенно, а дальше – трактиры, кабаки и прочее. Поп был главный учитель, советчик по богослужению, кроме того, учил разным народным средствам лечения. В воскресенье обед начинался после обедни.

«Обедня не окончена, а ты прожорливых насыщаешь, пусть бы шли молиться» - таков был обычай села, так говорили в каждой семье.

Немудрёная была стряпня: картошка, капуста, молоко, яйца и обязательно настои: клюквы, брусники или черники, всё было в изобилии в лесу. Леса были сразу возле сторожки, стеной стояли сосны, дойдёшь до поляны - земляники полно, дальше в лес – брусника, к болотным местам – клюква и черника.

Дети около сторожки собирали клубнику, землянику, а в лес ходил сам Гаврила Семёнович. Лесник знал все делянки, где что растёт и пора ли собирать грибы и как заготавливать их  впрок, - он хорошо знал и учил детей этому искусству.

Однажды утром Гаврила Семёнович собирал грибы, этих лесных красавцев он по запаху чуял, где они ютятся. Белые грибы – боровики, их в сосновых лесах, где ельник в подлеске, так бывало много, что полчаса – корзина у лесника полная. Такие грибы вырастали во мху, крепкие, никогда не крошатся. Можно нарезать и сушить, если не успеешь всё помариновать.

Лесник умел положить норму маринада. Промоет бочку, постелет холщаной мешок, вымытый до белизны. Нарезанные грибы прокипятит, отбросит через решето, чистые грибы складывает в мешок в бочку. Затем корицу или гвоздику, укроп вскипятит и зальёт в бочку, на мешок кладут кружок и камень соответствующего веса.

Вот так грибы! Их зря не ели, только после баньки с медовухой или угощали купцов в меру. Нарежут в тарелку, накрошат лук, польют подсолнечным маслом – подавали к чаю. Вот как они подавались.

В лесу нередкие гости были медведи, даже с медвежатами. Однажды лесник стал собирать грибы, он чуял, что под этой ёлкой грибы есть, но вдруг что-то шевельнулось. Он ударил кузовом (что взял для грибов), сильно так ударил и услышал рёв медведя. Лесник отпрянул назад. Медведь, видимо, оглянулся, увидел ёлку, а человека не видел. Испугался, пустился бежать, но, отбежав сажён 300, умер. По всей дороге, где бежал медведь, была полоса крови.

Лесник объяснил другим, что медведь заболел «медвежьей болезнью» - испугался. Лесник не хотел убивать медведей, он встречал их в лесу, но они беззлобно уходили от него. Он разговаривал, а они легко рычали. Лесник шутя говорил: «Встретились, поговорили и разошлись тут же». Лесник говорил: «Прости, Михайло, я не хотел тебя убивать, и шкура-то не нужна – летняя ещё». Волки в лесу были обычные жители и прямо на «мызу» села Хотеичи подходили, но им доставались бродячие собаки, которым негде было спрятаться.

Лесник умел вызывать волков на поверку. Сложит две свои ладони и вибрирует ими, издавая звук ртом, как бы волк завывал. Всё это он делал вечером поздней осенью и зимой. Волки отзывались из леса, выдавая себя. Такие поверки утешали или беспокоили лесника. Утешали разобщённостью, беспокоили сплочённостью и близостью нахождения.

Лесник определял место нахождения делянок: в Калининской, Андрейцах дальних-ближних. Все леса купеческие делились на дачи – участки и обрывались канавами.

У Гаврилы Семёновича под контролем и знатные были леса старинные, взглянет на вершину сосны – картуз с головы падает.

Лесник гордился лесом, который охранял от пожаров (бывало, загорался торф), от вредителей. Лесник иногда, проходя мимо, постукивал молоточком, проверял сердцевину сомнительного дерева. Ходил он с собакой охотничьей, но время охоты он знал, соблюдал распорядок.

Петька, старший сын, по воскресеньям ходил обязательно с отцом. Уходя в лес, они брали двустволку и обходили самые дальние места, проверяя подробно. В одно из воскресений Петька удалился от отца в гущу леса. Послышался шум и треск сучьев. Петр приготовил двустволку на взвод. Перед ним стоял огромный лось. Петр так растерялся, что не смог выстрелить. В те годы без претензии можно было убить зверя и как раз во время охоты. Петька выстрелил позднее, что услышал отец. Подбежал к сыну, увидел бледное лицо, спросил: «Что испугался так?». Петька ответил: «Я никогда такой громады не видел, лось был». -  «Ты бы залез на сосну», - сказал отец. Петька ответил: «А у неё сучья нет». Хотя сосна стояла одиночная рядом. Петька понял, что отец шутит. Другие дети лесника не ходили в лес, покушать любили дары природы обработанные, но лес для них оставался лесом.

Леса подмосковные были чистые, ухоженные. Емельянов нанимал работников даже из Рязани. Приезжали торф добывать, всё делалось вручную. Хвойные иглы сгребали окрестные сёла, утепляли дома на зиму. У кого не было делянки, сгребали на топку печей. Дома у жителей были рубленные из брёвен, наличники резные и такие же ворота. Дворы крытые около дома, они же заменяют сарай. По дому ценили жильцов. Детей держали «в руках». Дети рано помогали родителям. Как и все семьи, жила привычной жизнью семья Царёвых. Старшему Петьке исполнилось 18 лет, он считался холостым парнем и одевался как все мастеровые – костюм, хромовые сапоги, сверху носил поддёвку со сборами вокруг талии.

Петр Царёв

Петр был рябоват, переболел оспой, но его крупные голубые глаза и аккуратное белое лицо точно закрывали, маскировали рябинки. Улыбаясь белыми ровными зубами и точно крашеными губами, он вызывал симпатию. Оспой поболевших в те годы было немало. Он заразился в Лашино, а врачей тогда было мало, и никто не обращал внимания, болел и работал, как все. Лесник говорил жене: «Надо взять Петьку от хозяина, там болеют все». - «Ты что, Гаврила! Все работают, и он работает, так пусть – воля божья». Но Петр отболел оспой, работая у хозяина. У Петра была гармонь, и он в праздничные дни играл дома, а когда выходил на улицу, было слышно до половины села, а кто внимательно слушал  - слышно было на всё село.

Летом, опоясав красивую косоворотку поясом с кистями, на голове – картуз, обут в хромовые сапоги, шёл по селу заметным, а главное - нёс гармонь. Так как во всех сёлах Подмосковья дрались «на стенки» мыза с погорельем, так же и в Хотеичах по праздникам шли на кулачные бои. Ещё были азартные игры «бой петухов», чей забьёт, тот и выигрывает.

В Хотеичах были посиделки, собирались парни и девушки в избах, где снимались квартиры для ткацких станков, на которых девушки ткали целыми неделями, а в субботу убирались, чтобы в воскресенье принять на посиделки парней.

Парни угощали девушек пряниками, орехами и дешёвыми конфетами. Парни выбирали себе невест и угощали всяк свою избранницу. По праздникам танцевали под гармонь. Петька был стеснительным из-за своих рябин и не очень льнул к девушкам, но девушки обращали на него внимание. Петр был складный и носил богатый картуз.

Петька веселил гармонью, когда девушки шли с ним по селу. Девушки пели и прижимались к Петру. Только он долго выбирал. То ли ждал, когда его выберут. Ходил до 20 лет холостым, что было редкостно в Хотеичах. Женились рано, а в 40-50 лет считались старики, усталые, сгорбившиеся от работы.

Однажды Петр шёл к хозяину в Лашино в воскресенье в половине дня, а ему навстречу из Лашино шла Марфуша. Она шла в Хотеичи домой от тётки. Петька заметил издали Марфу. Шла она по снежной дороге, среди высоких стройных сосен. Одета Марфа была по-праздничному. В те годы молодые девушки носили в праздник цветные бархатные пальто зимой.

Шла Марфа в тёмно-синем пальто. Белая вязаная косынка на чёрных волнистых волосах – целая копна, которая еле умещалась на плечах, а ножками, обутыми в полусапожки с резинками с боков, как бы разгребала молодой падающий снег.

Лицо её не было белым, смуглый румянец подчёркивал её красивые карие глаза. Марфа была стройная. То ли синее тёмное пальто, то ли чёрные волосы, выпавшие из-под косынки, - всё привлекало внимание.

Петька шёл ей навстречу и любовался, а когда подошли ближе, узнал и радовался такой встрече.

            «Ты откуда, такая красавица, идёшь?» - «Иду я из Лашино, тороплюсь домой в Хотеичи», - девушка, шутя, ответила. «Марфунька, кажется, тебя звать? Если бы был я художник, то бы нарисовал, какая ты есть! Только вот так бы улыбалась». Марфа быстро спрятала белые зубы и сделала вид серьёзный. «Откуда ты взялся? У нас вроде в Хотеичах насмешников нет». - «Ты очень голосистая, я это знаю по песням». - «Да как все я пою, но у каждого свой голос, а ты, верно, к голосам прислушиваешься…» -  «Да не только к голосам, мне дал бог глаза, вот я и рассматриваю ими тоже».

Снег изредка звёздочками падал им на плечи и на головы. Петька не хотел, чтоб Марфа уходила и старался её занять разговором. Марфа медленно, но уходила от него. Петр не посмел даже взять её за руку, он любовался ею. Петька хотел даже вернуться, такого с ним ещё не было.

«Ты, парень, забыл, что тебя ждут, и ты идёшь не без дела». Она знала, что хозяин его в Лашино устраивает пирушку в день своего рождения. Петька сконфузился и стал приглашать Марфуньку в Лашино с собой. Марфунька бегом убежала от него, похлопывая полусапожками, дескать, озябла, пора домой. Петька не мог выбросить из головы эту красавицу, точно цветок, выросший на одном поле, но ветер уносит их в разные стороны. Петька сказал себе вслух: «Ну, если судьба, то она соединит нас».

Хозяин встретил Петьку с удовольствием. «Мы уже стали сомневаться, придёшь ли ты?» - сказал хозяин. Гости все засуетились, усаживаясь за столом. Все угощали Петьку, точно он один был, как опоздавший, голоден. Потом стали смотреть на гармонь, которая стояла на подоконнике. Петька понял - пора играть -  и заиграл. Пели песни врастяжку, от души, даже бородатые старики, обнимая друг друга, ловко подпевая. Потом выходили степенно плясать, расправляя свои пояса. Тут уж не скажешь «сапожник без сапог» - все были в хромовых сапогах, у некоторых они прожили 20-30 лет. Обувь носили по праздничкам.

Чтоб Петька не скучал, ему пригласили родственниц, двух девушек лет 17-18. Они были смелые. Одна, развеселев, клала руку Петру на плечо. Но чем ближе девушки, тем дальше мысленно был Петр. «Вот,- подумал он, - если бы не встретил Марфушу, может быть, я подумал выбирать из них. А, может, хозяин знал, что нет у меня невесты, позвал их для этого – познакомить поближе». Одна из них – Варя, тоже испорчено оспой лицо. Варя сторонилась, но одета была богато. Гордилась одеждой – часто закрывала лицо богатым платком. Вторая – Аксинья, брюнетка. Одета была со вкусом – голубая кофточка, в складку юбочка, в полусапожках обута. Чёрные волосы украшены белыми шпильками. Петька сравнивал Марфу: всё-таки она красавица против них, и разговор другой – скромный, но чёткий.

Лашино была деревушка в лесу, относилась к приходу в Хотеичах. Этих двух Петька видел в церкви раньше. Петька побыл на пирушке и стал спокойно собираться домой. Гости тоже расходились и, как сговорились, выпустив в дверь девушек, затворили за ними дверь, Петьке стали советовать избрать себе невесту из них двух. «Какую – сам смотри!»

Петька впервые так вплотную был прижат таким вопросом. Он спокойно ответил: «Когда избирают, советуются с родителями: с батюшкой и матушкой, а мы ещё с ними не говорили об этом». - «А ты батюшке напомни сам. Твой батюшка мудрый, великого ума человек. С ним непросто, но, по-моему, он по вопросу женитьбы не очень уж выбрал себе подходящую. Говорят, что через приданое он женился». - «Дядюшка (так звал Петр хозяина), у меня есть родители: отец и мать, я так их чту и считаю непозволительно в чужом доме говорить о них, разбирая, кто лучше, кто не лучше».

Хозяин сузил глаза, смотрел на Петьку. Петька продолжал, присматриваясь к хозяину. Подумал: «Много лет я на тебя работал, да ты ещё хочешь меня «захомутать», не выйдет. Ты пьян, но ума не теряешь, цель держишь». А сказал так: «Ругаться не будем, я для тебя делал хорошее, ты, как все, мне платил за труд, спасибо! Учил ты меня, дядюшка, труду хорошо! Вот я для тебя и работаю хорошо». - «Петька, - сказал хозяин, - ты самый хороший из моих мастеров оказался, и я тебя полюбил и хотел тебя осчастливить. У тебя ведь два брата, и им не ахти как платят - гребенщики. А  я тебе прибавлю ещё жалованье, и мой брат позаботится о тебе, да и Аксинья – девка хорошая». - «Спасибо за заботы, но у меня есть в Хотеичах невеста». Петр сказал и подумал, а вдруг не состоится с Марфутушкой, вот будет стыдно перед хозяином.

«Подумай, Петька, я не тороплю», – сказал хозяин. Так мирно они разошлись, думая всякий свою думу. Хозяин проводил Петра до леса и вернулся домой, чтоб рассказать жене о разговоре. Верно, она ждёт, облокотившись на стол.

Петька шёл домой по той же дороге, была уже ночь. Вдруг он заметил блеск волчьих глаз недалеко от дороги. Ну-ну, хозяин не такими глазами глядел, да я не испугался. Волк сделал скачок в его сторону. Петька подумал: «Если бы Сергей (он вспомнил одного из мастеров) увидел так волка, он бы подумал: колдунья преследует меня, чтоб женился на той, которую предлагали». Но  видно, готовиться надо к обороне с волком.

Спичек не оказалось, как и пакли, и Петька вспомнил о гармони. Развернул и дал голос. Не испугался волк, защёлкал зубами и немного подал голос. Петька развернул гармонь пошире. Смотрит – второй волк впереди появился. «Эх, вас двое, а я один, вас, может, и больше, надо готовиться к бою». Заиграл Петька плясовую, стало слышно далеко. Волки подошли друг к другу и обозленно защелкали зубами, точно трещётка затрещала в морозный вечер в пространстве, но близко к человеку не подходят. В Хотеичах услышали парни и засмеялись, что это Петька играет в лесу? Брат Петра Яков догадался, сказал: «Ребята, Петька ходил в Лашино на пирушку к хозяину, по дороге домой, видимо, на него напали волки». Парни заторопились, захватили кто что мог, побежали в лес, откуда слышно игру гармони. Когда подбежали к Петьке, увидели: он, сидя на сосне, играл на гармони, а волки выли, злясь, около сосны и,   почуя людей, убежали. Парни были удивлены, как Петр забрался на сосну с гармошкой. «Петька, ты ведь гармонь не бросил, а как ты влез с ней?» - «Я её зубами держал». Парням стало весело, и остальной путь с песнями и с пляской прошли.

Девушки встречали парней, со смехом рассказывали, как они плясали под гармошку, ожидая парней. Когда парни пришли на «мызу», Петька не встретил Марфы и огорчился, ушёл быстро домой.

Марфа

Марфа жила в середине села Хотеичи, рано лишилась родителей. Мать у Марфы умерла, когда ей было 5 лет, отец умер, когда ей было 11 лет. Отец Марфы, Михайло, подписал сыну своему немудрёное наследство – лошадь, корову, 10 овец, лачужку для правки рогов на плашки. Дом и делянку – на троих. Леса – брату Ивану, Марфе и брату младшему, который служил на флоте.

Марфушка с 11 лет стала работать – шпульки мотать, для ткацких станков.

Невестка, жена брата старшего, Анастасия служила поварихой в трактире. Брат выделывал плошки и гребешки. Анастасия хорошо умела печь пироги и готовить обеды. Марфушка научилась от невестки всему хорошему, а на обиду не жаловалась соседям. Когда ей сочувствующие соседки начинали в разговоре хаить невестку, то Марфа говорила им в ответ: «Она учит меня в жизни разбираться». Когда Анастасии при разговоре пробовали расхаить золовку, она отвечала: «Будет вам, бабы, вмешиваться в наши дела, это вы с завистью. Она хороша, вам до неё далеко». Разговор кончался на эту тему. Женщины только в праздник собирались у дворьёв, чтоб перебрать домашние дела, а в будни было много работы.

Так и жили дружно Марфа и Анастасия. У Анастасии были дочь Марфа и сын Михаил.

Заработанные Марфушей деньги брат не брал на питание. Марфе в 16 лет поставили стан, и она стала ткать сарпинку и тик на купца Емельянова. Деньги от выручки за делянку лесную брат тратил на своё усмотрение.

Мало приходилось Марфе веселиться на посиделках, работала дома. В доме было две клетки канареек. Марфа, когда оставалась дома одна, пела песни, канарейки затихали, а утром, как солнышко взойдёт, они запевали, и Марфа просыпалась с улыбкой. Эта нежность была ей вместо материнской.

В праздники Марфа аккуратно одетая, с чёрной длинной косой, шла на гулянье. Недостатка в парнях не было, её встречали радостно в хороводе девушки и парни. Весёлая она старалась выходить к своим сверстникам для того, чтоб быть весёлой и веселить их. Марфа была голосистая, песен знала много. Танцуя с парнями, оживляла их, но строго следила за подругами, чтоб не обидеть какую из них. За это девушки уважали Марфу. Доверяли ей свои тайны.

В Хотеичах парни уважали Марфу, но сватать начали приезжие. Сватал её офицер из Новосёлова из богатой семьи, она отказалась – молода ещё, и его совершенно не знают ни брат, ни тётки её. Брат не неволил выходить замуж сестру, ей было 17  с половиной лет. Марфа приготовила себе 12 шерстяных платьев, пальто для каждого сезона, у неё была расшитая «ротонда» шерстяная тёмная, такие «ротонды» носили без рукавов, одевали рано весной и рано осенью - в праздники. Сноха старалась не терять помощницу по дому и полезную няньку для детей. Со своей непосредственностью и уважением к старшим Марфа не была лишней в доме.

Марфуньку угощал конфетами на посиделках Илья Фастов, но она заметила, он сам сладости любит, угощая её конфетами, сам ест. В ту пору это девушки не ценили, считали  сладкоедов немужественными.

По селу Хотеичи говорили так: «У Фастовых только дом богатый, а мать его жарит лук с маслом для запаха, чтоб люди думали: они вкусно готовят. А гребенщики мало зарабатывают, на одежду чуть хватает. Илья не дурак, знает, к кому подбираться».

Сверстницы окружали Марфу и везли ей песни отовсюду, где бывали сами. Марфа быстро подхватывала мотив, и пели все. Молодость – это быстрая птица, летит, не задерживается. В 18 лет стали сватать Марфу более солидные женихи.

Однажды Петр подошёл к Марфе вплотную, угостил её конфетами и смело стал вести разговор, несмотря на парней, которые поглядывали на него недружелюбно, - он из другого хоровода.

Было это на Рождество, и Марфа была в том наряде, какой он её встретил, идя в Лашино год тому назад. Петр смело говорил ей комплименты. «Марфунька! Ты самая красивая из села девица, видимо, ждёшь жениха богатого из города?» - «Жду я человека, с которым можно жизнь прожить не жалеючи, прежде всего умеющего понять жизнь, значит, умного, твёрдого, потому что жизнь – непростая, очень сложная. Пустой ветреный парень думает прежде о себе, о приданом, которое может взять, чтоб легче жилось. У меня нет большого приданого, вот я и выбираю по себе. Уметь заботиться о другом не каждому дано. Иной твердит: «Я люблю тебя», а сам «кусается», показывая силу.  Где тяжело – пусть идет другой; а он помогает, старается делать, но где полегче. Такой думает только о себе». Она говорила так же, как все девушки, рисуя в воображении себе суженого.

«Да откуда ему знать, да ещё рассчитывать о приданом, об этом думают его родители, это уж их дело» - сказал Пётр. - «Вот-вот, это и есть цена такому жениху и его родителям, а если у меня их нет…, думать некому, то мне кажется, - всяк старается уговорить с пользой для себя».

У Петьки от этих слов точно в сердце кровь плеснулась и с болью ударилась о стенку, но он заговорил: «У тебя братик как стенка каменная. Он почётный или добросовестный, говорят, староста с ним считается – доверенное лицо села». - «Я ценю своего брата за то, что он и дома хороший работник, и в доме хозяин. Жену зря не обижает, детей своих ласкает. Я только радуюсь, смотрю, как они живут с Анастасией хорошо».

В те годы была самая ответственная задача: девушки грамоте не учились, а учились быть хозяйкой дома, выбирать себе жениха удачно, а если не сможет или не угодит на родителей - родители стараются сами. Вот за двоих молодых, четверо уже поживших  людей, начинают рассуждать: могут ли они прожить как родственники.

Выдают или женят, не спрося детей.  Девушка плачет, не идёт, клянёт своего суженого, а он смотрит на неё и дичится. Хорошо, если он вовремя поймёт и ласково успокоит и создаёт условия ей смириться и показать, как пример хороший к жизни, то девушка – молодая жена, ведь после венчания в церкви она становилась женой. Попробуй уйди от мужа - тебя всё село проклянёт. Всё-таки жили некоторые, не любя, целую жизнь, а дети рождались.

Те, которые не смогли после венца успокоиться и враждовали молодые, про них говорили: «Кто-то им сделал». Искали колдунов и шептали заклятия. Удивительно, в 18 лет девушка могла делать всё в хозяйстве: стирать, полоскать на реке всё до тряпочки, чистить самовар до блеска, мыть полы с песком и скребком до желтизны (полы раньше не красили, чтоб не холодно было ходить босиком), напоить и накормить всю скотину.  Кроме коровы и лошади, которых обслуживает муж. Подоить корову бралась добровольно свекровь, а если не бралась, то это делали снохи.

Управившись с домашними делами, сноха садилась за стан – ткать. Когда начинали появляться дети, их обязательно мать кормила грудью. С 8 недель прикармливали коровьим молочком, затем кашей, а к году уже ели солёные огурцы и щи. На ноги наступали прочно, мыли в бане с первых дней - в неделю один раз.

В 18 лет девушка могла предвидеть будущее; придя в новую семью, она сразу знала, что ей делать.

Уважение к родителям было исключительное. Молодая невестка сразу вливалась в семью, точно тут росла. Если женился старший, то младших – как своих сестёр и братьев считала. Так её и звали «сестрица», а она говорила «братик, сестрица». Такие семьи жили дружно. Пока младших женят или выдадут, старшая сноха принимала горячее участие и переживала вместе с младшими устройство их  жизни.

Пожилые поучали молодых жизненному опыту без шума. Хозяйство при доме было прочно. У каждого в доме был свой порядок, а по селу обычай знали все жители села.

Марфа, как многие, была всему обучена в спокойной обстановке. Анастасия, её невестка, была старше своего мужа, но она никогда не выходила из его подчинения. Делала всё аккуратно, а Марфа училась у неё, подхватывала её работу и продолжала не хуже.

Разговаривая с Петром, Марфа вела себя как человек, имеющий опыт. «Мой брат никогда не крикнет, а говорит всё продуманно».- «Это как ты говоришь – продуманно - будто ты старше своих лет намного?» - «Я из воли старшего брата не выйду, знаю я брата хорошо и спокойно живу». - «Так всё равно долго не проживёшь, кто-то осмелится сватать тебя. Будет согласен и брат, согласишься и ты, в старых девках не останешься». - «Да, настанет мясоед, видимо, решится моё дело. Пойдут женихи сватать опять приезжие, а я не хочу в другое село и за наших сельчан, что живут в городах, там чужие люди, а я привыкла в своём селе». Марфуша вдруг спохватилась, что это она разговорилась с ним? Не подсказала ей судьба, что жить будет она на чужбине всю оставшуюся жизнь.

Тут же парни и девушки в просторной горнице сидели попарно и тихо говорили - видимо, перед «мясоедом» (конец рождественского поста), так было каждый год – подбирались пары для предстоящих свадеб.

Вели разговор, как посмотрят их родители на их выбор. Вопрос непростой. Чтоб полюбить друг друга – было не главное, главное - как посмотрят родители, перебирая всех родственников до 3-го поколения. Как живут – внешний вид дома, как одеваются в праздник, ходят ли к обедне, не делал ли в церкви юноша или его отец чего-то непристойного. Сёмка Бадошин однажды пристегнул дьякона к решётке его же пуговицей на подряснике, когда дьякон пел, вторя «Благослови, Владыко». Дьякон близко стоял у амвона, а когда дёрнулся с места, его не пускала пуговица. Сёмка успел удалиться, но всё равно старики ему надрали уши.

Вот уж такому лучше не собирайся сватать в своём селе.

Сватовство

Услышав звон колокольчика проезжей тройки, как бы оживились все, а Марфушка точно вздрогнула, будто её касалось больше. Всех девушек тревожили колокольчики в упряжке лошадей: знай,  кого-то сватать едут.

Не прошло и 10 минут, как посыльный пришёл звать Марфушу домой. Марфуша стояла с Петром, он держал её руку и не пускал, но она не имела права ослушаться. Петр вышел с ней из избы и сказал: «Жди сватов моих». Марфа пришла домой, гости стоя ждали её.

«Вот она пришла»,- сказал брат, и гости засуетились, здороваясь с Марфой. Она приветливо здоровалась с неизвестными ей людьми. Брат, причёсанный гребешком, который ещё держал в левой руке, просил гостей раздеваться. Раздеваясь, гости показывали, как бы невзначай, что у них одежда на меху и богатые платья.

Жених чернобровый, с красивой шевелюрой, в голубой рубашке, пояс с кистями, пиджак отделан велюром. Женщины – в чепцах, в чёрных бархатных платьях, но они все чужими показались Марфе. Она, ещё здороваясь с ними, подумала: две барышни ищут рабу себе.

Уселись за стол, жена брата стала угощать гостей чаем цейлонским, всякими соками, клюквенно-брусничным настоем. Почётно было подавать ветчину. Жених говорил: «Вы-с, мы-с», чванились и женщины. Когда дело дошло до сватовства, то свахи сказали: «Мы наслышаны, у вас хорошая невеста есть, теперь видели сами. У нас тоже жених на виду, вот мы и решили их соединить. Теперь ваше мнение нужно нам знать».  Обратились они к Марфе, к её старшему брату и ради приличия к снохе, жене брата. Брат сказал: «Решает Марфа, а наше дело – расспросить, при каких условиях».

Тётка Семёна, как она рекомендовалась, изложила: «У Семёна есть именьице, усадьба, полный двор скотины, 4 лошади, 2 коровы, но он не живёт в своём именье, правит матушка. Он живёт в Богородске, служит при Думе».

«Вот уж удивительно, как смогли узнать из Богородска, (ведь мы живём в Хотеичах), что у нас подходящая невеста?» - сказал Иван Михайлович, нахмурив брови. Женщина, что начала разговор, первая заторопилась отвечать: «Ваша супруга служила в трактире, хозяин трактира ездил к Семёнову отцу, разговорились. Он отцу Семёнову хвалил Вашу сестру, вот мы и решили познакомить». -  «Тогда давайте узнаем мнение Семёна, как его величать, кстати сказать?» - «Иваныч», - ответила сваха. - «Так, Семён Иванович,- обратился Иван Михайлович, - каково же Ваше мнение?» -  «Мне-с очень-с понравилась Мара, так её зовут?»

«Вот как? - сведя брови, сказал Иван Михайлович, - по-моему, такой быстро забудет, может уйти в большие государственные дела. Невесту если выбирать - прежде всего -  надо хорошо помнить имя, отчество, фамилию, а что это значит!.. Это не кукла, а будущая подруга жизни, какого она рода, чего от неё ожидать?» Это сказал брат Марфы и ещё раз пригладил свои волосы с правой стороны, и принялись пить чай.

«Вы уж очень суровы, Иван Михайлович. Наш Семён Иванович ещё молод и богат для своих лет. Надо надеяться, сложив вместе своё, они наживут ещё и будут более мудрыми. У Семёна Ивановича есть батюшка и матушка, подскажут, как жить, а у Марфы Михайловны нет их. Мы ещё не говорили о том, что можете Вы с Марфой Михайловной вложить для их совместной жизни». Ивана, брата Марфы, точно прокололо по плечам, как слабое место: он привык трудиться, сестру учил тому же, получил от отца умение трудиться. Он видел богато живущих людей за счёт чужого труда. Вдруг ему Марфа-сестра показалась маленькой перед всеми этими людьми, что выторговывают её в рабы себе, маскируясь замужеством, но заранее готовят рабство. Указывают, что не претендует на большее, сколько тебе дадут из твоего дома. Он продолжительно взглянул на Марфу. Сваха продолжала: «Мы не запрашиваем приданое, мы её не обидели, только нам необходимо знать её мнение». Марфа во время разговора вслушивалась, смотрела на брата, особенно ей стало понятно его волнение. «Скажи, Марфа, мил ли тебе это человек?» - «Братик, я его не знаю, хаить не могу, но выходить замуж один раз - надо подумать». - «Хорошо,- сказала сваха, - подумайте. Мы ещё приедем, мясоед большой, может, к нам наведаетесь, пожалуйста».

Иван Михайлович передал им приглашение, чтоб приехал с женихом хотя бы отец, если не может мать с ним приехать. Гости уехали, Марфа сидела и молчала, потом также долго молча мыла посуду и почему-то вымыла полы. Иван Михайлович долго разговаривал со своей женой, разбирая новых сватов. Анастасия восторгалась богатством, но Семёна мало знала. Знала, что он учился много. Понаслышке больше знала, а видела раза три с отцом. Люди щёголем зовут Семёна, он живёт на попечении у батюшки, а свои деньги проматывает. Батюшка его тоже хорош, в трактире устроил однажды дебош, кнутом стеганул одного гребенщика за то, что тот сказал: «дармоеды». Анастасия продолжала: «Тётка его, Серафима, от мужа укатила с купцом за границу, в Париж». Долго перебирала его родню, а Марфутушка слушала и заснула.

Семён приезжал ещё с отцом, но роднёй не интересовались, только говорили с братом и уговаривали Марфу.

Иван Михайлович стал принуждать Марфу выходить за этого богача: «он за тобой вяжется». «Нет,- сказала Марфа - не пойду, он какой-то как связанный, ломается, крутится, твердит: мы с тобой поедем за границу, вот где жизнь!» -  «Так ты за кого же пойдёшь? Этот тянется, время идёт, мясоед закончится, ты ещё год будешь сидеть в девках?» Сноха и брат точно ополчились на Марфу, дескать, время ведёшь, теперь бы другие сватали, а не смеют. Было так обычаем в Хотеичах: сватал девушку один - другие не смеют мешать. Откажет одним - другие сватают. Вечером, сидя за чаем, услышали колокольчик, тройка подъехала к их крыльцу. Диво всем и только - двое молодых мужчин, оба в богатых шубах, кучер придерживал коней, а они вошли в дом.

Гости знакомые: Андрей Ефимыч Емельянов (купеческий внук), с ним второй, Ефрем. Купца знала вся округа - фабрикант. «Вот она и невеста», - указал своему другу Ефрему Андрей Ефимыч.  А тот взглянул и сказал: «Эта молода, в матери не годится, такую самому надо нянчить», а сам подумал – очень красивая, отобьют купцы.

Андрей Ефимыч обратился к Ивану: «Мы услышали, что Вы сестру отдадите, вернее, сватают в Богородск, а невеста хороша. А нам нужно для Ефрема, у него жена умерла при родах, и остался сын крошка, а Ваша сестра будет добра и привыкнет как к сыну. Мы не будем надолго откладывать, обвенчаем Ефрема с Марфой, и пусть живут счастливо. Нас к вам направил Гаврила Семёнович,  лесник, Царёв, знаете?»

Купец имел право даже идти наперебой, чувствуя власть свою во всей окрестности.

Марфе понравился подход, и люди хорошие, и жених добрый, и сиротку (малыша) пожалела.

Брат был доволен, сестра оживилась. Когда гости уехали, она вышла на улицу к подругам. Подруги окружили: «Сколько за тобой сватов, Марфунька! А какие знатные, за которого пойдёшь? Говорят, ты в сорочке родилась? Да тётки говорили мне, но говорят, её бабушка украла». «Сорочку могли украсть, а счастье при тебе остаётся»,- так говорили все в Хотеичах.

«Ой, подруженьки, не знаю, за кого выходить, но этот, что был сегодня, мне понравился. Он приказчиком служит у Емельяновых. Только у этого жениха, говорят, есть ребёнок, Грунятка. Так что он сирота, и я сирота», - сказала Марфа с грустью. - «Так те так скажут: молоденькая, а уже мама»,- добавила Груша. Марфа задумалась, подруги продолжали: «там влепятся тётки, бабушки, дескать, не так воспитываешь. Будут свои дети, а этот чужой, и будет плакать. Может быть, и жалко будет, но своего жальчее». Марфа пришла домой, не переставая думать, а сможет ли она заменить маленькому мать, стала представлять малыша плачущим. Утром пошла к тётке в Лашино, чтоб поговорить, посоветоваться. Тётка была родная по матери, жила с мужем вдвоём, сын учился хорошо в Москве. Тётка не одобрила выходить замуж как в Богородск, так и за Ефрема. «Это  вертуны, а ты будешь на кулак сопли мотать. С ним жить – надо вертеться так же, а ты как клушка с цыплятами будешь бегать по берегу, когда высидит утят».

Тётка Поля, как звала её Марфа, посоветовала выходить за Петьку Царёва: семья самостоятельная, и жених – «комок золота», хороший мастер, хозяин хвалит. Живут ведь Царёвы в ваших Хотеичах. «Петька ведь не сватал»,- сказала Марфа. - «Не сватался? Вот слух, это как же? До сих пор? Мне сколько раз говорил про тебя, любит он тебя, Марфа». Марфа пришла домой, брат спросил, какое, наконец, решение, и долго ли будет выбирать женихов. «Не пойду, - сказала Марфа, - ни за одного. Они трусы и только думают о своём благе».- «Да ты что?», - сказал Иван, и как держал сапог хромовый (обувался), так и ударил голенищем Марфу, замахнулся ещё. Но она отошла от него и сказала: «За Петьку Царёва пойду».

Иван держал уже над головой сапог (хотел, видимо, ещё ударить) и  как окаменел. Раздумал, тихо опустил сапог. «Петька Царёв откуда? Он ведь не вашего хоровода». – «Это с «мызы». – «Гаврилы Семёновича сын? А что же Гаврила Семёнович посылает купца тебя сватать? Сын Гаврилы Семёновича… Он сам человек заметный, не знаю, каков сын, но отец достойный человек. Сын его, кажется, мастеровой, но я сужу по отцу. Отец умный, я никогда не видел его в трактире или выпивши. Даже в чайной бывает по большим праздникам, достойный собеседник».

 Марфу не пускали в хоровод, чтоб не внушили ей подруги чего дурного.

В один из вечеров пришёл Гаврила Семёнович один, они с Иваном Михайловичем даже обнялись, как ради встречи. «Иван Михайлович,- сказал Гаврила Семёнович,- ты, говорят, отбиваешься от сватов. Что это у тебя за сестра? Я тоже с тем к тебе пришёл, но один пришёл, никто не будет знать».- «Я рад твоему приходу, Гаврила Семёнович, ты смелый. Я знаю, ты с добрым намерением пришёл». -  «Петр у меня приглядывался долго, ему уже 20 лет. Я его стал ругать, надо учиться жить самостоятельно, а он с гармошкой, а по праздникам - с ружьём в лес, вот и всё. Понимаешь, свою любовь лесу отдаёт».  - «Признаться, у меня сестра с характером.  Говорит, эти женихи трусливые, смотрят в рот свахам, что они скажут, а сами молчат так пусть бы не про сватовство, а ещё что рассказал весёленькое. Ты послушай от них, что это за позор?»

Иван рад был поделиться переживанием, он действительно переживал за сестру: уйдёт в монастырь и затворится, буду вмешиваться тем, что приневоливаю. По-моему, она права, мужчина должен прежде всего быть смел. Ловкий. Вот Агафья Мукачева ходила на кулачный бой смотреть, как жених её дерётся. После кулачного боя он зашёл к ней на посиделки, она ему сказала: ну теперь приходи сватать. Так живут хорошо! Ей соседка говорила: «он будет о тебя кулаки чесать», а она сказала: «он сам мне бока подставит». Оба рассмеялись от души. «Ну как, уважаемый Иван Михайлович, примешь нас в родню, придём с женихом?» -  «Да, видно, судьба их, она мне, знать, вгорячах, отказывая женихам, Петра Царёва называла - так видно и быть». -  «Вот спасибо за приглашение», - сказал Гаврила Семёнович, одевая свой картуз лесника. Назначили день приёма, и  он ушёл.

В новой семье

Свадьбу далеко не откладывали, венчание было не в Хотеичах, а в Бочеине, где венчался Гаврила Семёнович. Делянка Марфы была продана братом на расходы свадьбы. Пара хорошая, говорили в сёлах. Купцы Емельяновы приезжали поздравлять. «Ты, Петр, у Ефрема невесту перебил! Будь счастлив, невеста стоящая». Поженились они  любя, жили в согласии. В праздники шли в церковь через всё село Хотеичи, одеты как все, - прилично, а потом, как все, - стали растить своё поколение детей.

В воскресенье и в праздники ходили в лес. Петр - каждый праздник, а иногда с Марфой. Марфа не имела наставление от родителей, но любила смотреть на церковную красоту, часами стояла, любовалась на лики икон. Придя домой, она тихо говорила, тихо воспитывала детей и бралась за всякую работу. Так же был поставлен стан ткацкий. Ткала Марфа тик и сарпинку, вырабатывала куски (штуки) ткани и сдавала купцу Емельянову. В доме вместе жили свекровь и свёкор, два брата и сестра. Через год женился брат Яков, взял жену из Алексеевки, Марью-красавицу. Прошёл год, женился Сергей, он женился против воли родителей, так и жил у тёщи, хотя свадьбу справили у Царёвых.

Мужья их работали у хозяев, а жёны растили детей и работали до упаду. Раздвигая станы, укладывались спать. Семья с каждым годом увеличивалась, но никто никому не мешал, все жили в согласии. Зимой - потеснее, а летом просторнее, мужья работали у хозяев, а в субботу приходили домой, и всем хватало места. В семье был порядок таков: сыновья работают, получив жалование, несут батюшке с матушкой, а они расходуют на своё усмотрение. Если что купят к празднику снохам, то они все три должны были свёкру и свекрови кланяться в ноги. Заработок снох свёкор получал сам. Выезжая в Ильинский погост, где была торговля или ярмарка, для детей всех привозили связку баранок-кренделей. Детей в 3-х семьях было 9 человек. Детей берегли все одинаково. Дети никогда не ссорились, играли все вместе, старшие, что учились, придя из школы, читали младшим буквари и сказки. Слушали внимательно те, что ходили ножками, засыпали за столом. За столом сидели семьями, и каждая мать кормила своих детей. Конфликты были со свекровью у Маши, но между собой снохи были дружны.

Гаврила Семёнович днями был в лесу, но в субботу вечером, после бани и ужина, читал книги вслух. В воскресенье после обедни, закончат снохи работы по хозяйству, Гаврила Семёнович читал также книги вслух. Снохи слушали, а дети играли на улице, около дома. Порядок был, и свёкра снохи уважали. И очень льнули к нему внуки. Дедушка был их любимец, а отцов они иногда путали - видели редко.

Таких семей в Хотеичах было сотни, село было 500 дворов. Всё-таки прочитанные книги в семье Царёвых имели вес, носили воспитательный характер. Снохи вспоминали прочитанное и вели разговор, применяя к жизни. Свекровь никогда не слушала и ругала Гаврилу, что он морочит снохам головы; лучше бы читал Житие святых. Иконы в доме стояли на двух полках от кухонного чулана до кабинета лесника, углом. По большим праздникам зажигали лампадочки в металлических резных емкостях. Во вставленные разноцветные стеклянные баночки наливали масло и устанавливали проволочный поплавок с фитилём. Вот это была неописуемая красота! Только увидев, это можно понять. Смотрели безотрывно. Это 12 погонных метров.

Иконы богатые в киотах, все написаны художниками. У Марфы икона была «Нечаянная радость», которой её благословили родители в жизнь, а брат и его жена – к венцу.

Живя в общей семье, каждая семья всё-таки как-то делилась. Каждая семья, отдавая полностью своё жалование, должна была зарабатывать излишки или у своего хозяина, или дома, чтоб копить для своей семьи на свои нужды. При отделении от общей семьи надо было иметь на постройку дома. Эти деньги копились с трудом, и так, чтобы знали все, откуда они берутся. Женщины дополнительно ткали по праздникам, мужчины зарабатывали у хозяев «излишки» по вечерам или по праздникам. Когда Петр объявил, что уходит из семьи (стало тесно, у Петра было 5 детей), свекровь стала вопить, причитая, как это сиротку обижаем, а она безответная работница в доме и умеет встречать и угостить купцов, а они говорят с ней как с человеком. Марфа ведёт порядок с детьми, она пирогами нас кормит хорошими. Когда приезжали купцы на охоту и привозили своих товарищей, обычно эти гости пили чай на террасе до поздней ночи. Это было в субботний день летом. Петр с ними готовил заряды, и советовались, где на что лучше охотиться. Пьют, бывало, чай и рассказывают всякие рассказы, до чего были интересные рассказы! Слушали старшие дети с удовольствием. Только рано на заре охотники уходили в лес и возвращались с дичью к обеду. Пообедав, уезжали. Вся семья лесника была занята тем, что служила для охотников, ощипывали уток, опаливали на огне и готовых укладывали в сумку. За эту работу охотники аккуратно платили. Две снохи ощипывали, а Марфа доводила до кондиции, а деньги делили поровну. Марфа готовила всякие закуски. Закончив угощение, купцы клали деньги под скатерти и благодарили всех мужчин. После, как уезжали купцы, Гаврила Семёнович брал положенные деньги и делил по семьям сам. Марфа, как старшая невестка, как бы возглавляла женскую бригаду. Жена лесника не вмешивалась в эту работу, смотрела за детьми - их было около десятка.

Петр – глава семьи

Объявление Петра об уходе сильно встревожило Гаврилу Семёновича. «Петька, сын мой, ты косишь меня с ног», - повалился Гаврила-лесник на лавку около стола. Уложили лесника на лежанку, дали ему святой воды, засветили лампадочку около иконы его благословления. Окружили дедушку внуки, повзрослее – смотрели с жалостью, а маленькие называли дедушкой и просили встать. Заплакали снохи все три. Петр молчал, а два брата смотрели, косясь в его сторону. Ни один из братьев не заявил об уходе, а имели Яков тестя с тёщей, а Сергей – тёщу.

Яков подумал: Петр уйдёт, мне ещё можно будет пожить, деньжонок ещё тогда подкоплю, тогда уеду в Орехово на фабрику. Но Маша ждала 4-го ребёнка, жить в Орехове негде. В казармах давали только «каморку», купец Морозов не щедро строил жильё. Сергей, как младший, должен остаться с родителями. Он это знал и тоже стоял молча. Первый семейный совет окончился без решения, поужинали, улеглись спать. Утром занялись всяк своим делом.

Гаврила Семёнович, видя, что всё идёт по-старому, тоже поднялся и пошёл по лесу со своей двустволкой.

Дети Петра осенью пошли в школу, сразу двое: Васятка и Тимошка. Васятка был крепкий и очень смышлёный, в деда пошёл,- все говорили, а Тимофей – худенький; когда Марфа носила его, однажды, стоя на возу, принимала и укладывала сено. Лошадь, отбиваясь от шмелей, дёрнула воз. Марфа упала с воза на землю – едва  отходили. Это, видно, отразилось на ребёнке, он родился слабый, кудрявый, беленький, фигурой был похож на бабушку. Бабушка особенно хорошо относилась к нему.

Тимошка ходил в школу под защитой своего брата. Сам дразнил собак, а когда они начнут лаять, то он бежит к брату под защиту. Ходили через всё село от сторожки до школы. Дети были способные ученики, родители следили за ними как могли. Вот только тесно было дома, что задавали в школе – учить места нет. Учили все хором, кому надо и не надо. Алфавит учили так: Аннушка-бабушка, Василий, Григорий, дедушка ездил жениться зимою, Иван Иванович кланялся Леночке, Машеньке, Наташеньке, Оленьке, Парашке, рыженькая собачка тявкает у ворот, Федя хохочет, Царёв чистит шашку щёткой. Это Юлагин Я Федяшка. Эти слова сочинил Василий,  с ним сидел за партой Юлагин Федяшка.

Всё это крепко залегло в голову детям. Как и во всех семьях, детей учили молиться. Но у этих детей была одна молитва, порой срывалась с языка при молении, но бабушка была глуховатой, поэтому всё сходило с рук, а когда однажды услышали родители - сначала заставили повторить и смеялись, а позже стали наказывать за это.

Петр сходил с Марфой в церковь, получили  благословение от попа и решили отделиться от родителей по-настоящему.

Петька объявил, что батюшка церковный дал благословение, теперь вы, отец-мать, благословите нас с Марфой и с детьми уйти на своё житьё.

«Пётр, я тебя не пущу, пусть уходит Яков. Мне с тобой легче, без тебя и твоей семьи у нас согласия не будет». Яков, как из ямы выскочил, сказал: «Не мой жребий уходить, я не пойду». Таков обычай был в Подмосковье. Гаврила Семёнович сказал: «Петр и Марфа, я вас лишаю всякого наследства». Марфа встала, поклонилась свёкру и свекрови, сказала: «Папенька и маменька, спасибо вам за приют, а наследства нам не надо, вон оно какое», - и указала на пятерых детей. «Вы стареете, а мы молодые, наживём». – «Коль так,- сказал Гаврила Семёнович, - и ты согласен с женой, Петр?» Пётр ответил: «Да!» Их благословили иконой, которой благословляли к венцу. Поцеловав икону и родителей, с тем и ушли на житьё в селе. Ещё не имели своего крова, был только план на усадьбу. Поселились у Саши Мукановой на мызе села Хотеичи.  По селу в народе пошли разговоры, как это Гаврила Семёнович, умный человек, сыну старшему ничего не дал в наследство. «Пётр не пропадёт, сам имеет ремесло, жена у него хорошая, детей, правда, многовато». Да это так и было. Петр смог быстро укрепиться, построил бы дом и жил, как все сельчане, открыл бы свою мастерскую по пошиву сапог и полусапожек, и мастерская была бы единственная в селе Хотечи. Сбыт был бы в Ильинке, он предвидел  погасить все расходы. Лес купить  было просто.

С уходом Петра точно опустел дом Гаврилы-лесника. Оставшиеся семьи двух сыновей (Якова и Сергея) стали сильно не ладить со свекровью. «Сама с пуговицу, а командует как большая, и всё только ей угождай, и деньги зарабатывай – ей отдавай, детей обижает, утром поспать не даёт. Мы работаем вечером, а она спит, утром рано встаёт, гремит, покоя не даёт»,- так жаловались невестки на свекровь своим матерям. «С вечера ничего не заготавливает и нам не разрешает дрова и воду носить, а утром дрова бросает с размаху на пол, вёдрами гремит. Нам ночью дети спать не дают, только уснёшь под утро - а её разбирает нечистая сила. Свёкор скажет ей: «Уймись, глина, липнешь ко всем (так Гаврила Семёнович звал в ссоре свою жену), бабы ночью тревожились с детьми, легли поздно, работали, дай им поспать». - «Вот они и говорят: свёкор хорош, а ты бы встал, то одну толкнул, то другую, хватит спать, небось бы тебя не так хвалили». Что матери могли ответить своим дочерям? - они это сами пережили. Матери, у которых были свои снохи, так же срывали на них зло. Лишь некоторые сноху принимали как дочь, если было за ней хорошее приданое или сын дома жил.

У Гаврилы Семёновича не было времени разбираться, он с утра до вечера в лесу, а сыны у хозяев работали.

Когда собрались уходить, то свекровь криком закричала: «Идите, вам захотелось жить вольно, вот узнаете, какая она жизнь». Сергей ушёл к своей тёще с семьёй окончательно. Тёща жила одна, близко к мызе. У Сергея было два сына: Алексей и Александр.

Яков уехал в Орехово, на фабрику устроился Морозовскую, поселился с четырьмя сыновьями и женой в казарме, в каморке. «Всех не жалко, - сказал Гаврила Семёнович вслух, - этим мы выдали своё. А Петра жаль, он ушёл, а у меня как что-то оторвалось. Его дети меня утешали. Старшие стали учиться. Ученье им хорошо даётся, мать у них хорошая. Эта семья будет прочная». Так говорил Гаврила Семёнович купцу, когда тот приехал (Ивану Ефимовичу).

Гаврила Семёнович работал лесником, лесник всё должен был знать, отдавать отчёт за весь участок леса.

Угощала Ивана Ефимовича жена лесника, приговаривая: «Вот это было Марфушино дело, а у меня всё из рук валится». – «Да, - сказал Иван Ефимович,- не так ещё повалится. Пусто в доме, а скоро и работать будет некому, вот тогда не так ещё вспомните Марфушу и Петра. Другие ваши сыновья какие-то нерадивые, не заботливые были хозяева. Петр работал в Лашино у хозяина, а лес знал хорошо. С Петром как-то ловко говорить о лесе. Я – хозяин леса, он не мой работник, а до чего шустрый  по лесному делу». Говоря, Иван Ефимович поправлял правой рукой свои усы, разглаживая костюм, вынимал часы, смотрел  время. Затем отодвинул чашку с чаем на середину стола, давая понять – больше ничего не хочет. Гаврила Семёнович сидел  как чужой. Вот только дочка на выданье, работает в Ликино. «Дочь,- это чужой, почитай, человек. Выйдет замуж, и всё»,- сказал Иван Ефимович. Так, в натянутой обстановке все себя чувствовали, точно потеряли чего. Суетилась жена лесника и роняла всё на ходу. «Ты что гремишь, хозяйка, так ты всё переколотишь. Лучше уймись и сядь, мне всё равно ничего не надо»,- важно заложив большие пальцы рук за живот и выставив ноги в хромовых сапогах, продолжал Иван Ефимович. «Ну, Гаврила Семёнович, удержал бы ты Петра, у него ведь много детишек, и он старший». Жалел он при этом не самого Петра, а хозяина, хорошо он знал лес. «Его семья ладная, не знаю, как вы будете без него жить. Ты человек сильный, грамотный, нам с тобой легко, но тебе будет нелегко, хозяйство большое, а помощников нет».

«Да, - сказал Гаврила Семёнович, - хорошо бы с Петром я прожил, и жена его хозяйственная, умная женщина. Вот поди ты, сирота росла, а всему научилась, точно большие науки прошла. Вот эти две делают всё, точно надеясь друг на друга, и с детьми как-то неловко себя ведут». Так отзывался он о младших снохах.

Купец и лесник вышли из сторожки, лошадь стояла привязанная, запряжена в дрожки, грызя удила, повернулась в сторону уходящего хозяина, а по мере их удаления стала топать одной ногой, а затем заржала, как бы давая о себе знать. Иван Ефимович оглянулся и дал знак рукой, лошадь снова затихла. Потом лесник и купец вернулись, уселись на дрожки поговорить, купец натянул вожжи и повёл лошадь в лес.

Когда лесник вернулся домой, прилёг и попросил брусничного сока. Дочь приехала домой, мать послала её в погреб, и та быстро принесла напиток. Выпил Гаврила Семёнович излюбленный напиток. И вдруг в левом боку, там, где сердце, он почувствовал боль. Он стал мысленно перебирать всё в голове, чтобы увести свои мысли от ощущения боли. Он стал перебирать лесные места и делянки леса. Кажется, хорошо и чисто в лесу, валежника нет, подлесок стал появляться в Калининской даче, видно, уступают старые сосны, молодняк порос. Иван Ефимович заметил тоже - зимой вырубка будет. Жаль участок, сколько там бывает белых грибов, всё испортят на несколько лет. Дед Гаврила учил внуков разбираться в травах, какие лечебные, когда их собирать.

Оторвался от своих мыслей и попросил отвар, ему подали, он выпил. Боль в левом боку то затихала, то усиливалась, заболела голова, появился жар в груди. Лесник попросил ещё пить, но когда стал брать в руки кружку с напитком, кружка закачалась в руке. «Что это?» -  подумал лесник, но не решился потревожить жену, поддержал кружку другой рукой и выпил несколько глотков. Потом задремал и уснул не лежанке. Долго не просыпался.

Проснулся лесник от шума подойника, приподнялся, спросил: «Марфуша пришла корову доить? Пусть даст мне парного молока». Марфа, хотя и ушла с семьёй, но корову доить ходила. Она принесла молока, стала цедить через ситечко, задумалась. Проходя мимо свёкра, заметила, что он лежал с закрытыми глазами, лицо бледное. И что это с ним, он в такое время никогда не спал... Марфа взяла с этажерки чистую чашку, налила, подала свёкру. «Батюшка, ты просил парного молока? На, попей». – «Да»,- сказал он, но с закрытыми глазами. Он хотел подняться, но грузное тело не подчинилось ему. «Маменька!»- крикнула Марфа. – «Чего?» – отозвалась свекровь из кухонного чулана. -  «Подойди сюда!» – сказал муж, но голос его дрожал. Подошла жена лесника, пробовали вдвоём его поднять, но не хватило сил. Кое-как подложили ещё подушку, но он уже отказался пить молоко. Откинул голову назад и захрипел необычно.

Гаврила Семёнович умер в одночасье – так сказали. Собрались все: сыны, снохи и внуки. Жена лесника сказала: «Денег у меня нет, они были у Гаврилы. Где, я не знаю. Он прятал их в лесу. Придётся продавать корову на похороны. Давайте сложимся, жаль такую корову продавать, без молока плохо детям». Все имели свои деньги, но промолчали, ждали, что скажет Петр. Петр взглянул на Марфу и посмотрел на братьев. Они стояли как каменные, молчали. Яков взглянул на Машу, она отвернулась, Сергей даже не шевельнулся. С Сергея что взять - он сам жил у тёщи. Тёща была повивалкой по всему селу. В те годы врачей и родильных домов не было. Все рожали дома. Мужики выходили из дому, а женщины хозяйничали. Тогда заговорила Марфа: «Батюшка был хороший человек, мы должны его хорошо похоронить. Где у него деньги – это не наше дело». И повернувшись к мужу, сказала: «Давай, Петр, возглавляй! Нужно всех родных оповестить через людей. Гроб у Семёна Малофеева для всех готов». Семен Малофеев - так звали купца все.

Съехались все родственники из Новосёлова, из Алексеевки, из Лашино Фёдор с Прасковьей приехали быстро. Купец сам был уже стар, плохо видел; правили внуки, но старик ещё мыслил.

Иван Ефимович доложил своему деду, что лесник Гаврила Семёнович умер. Перекрестился старик, сказал: «Жалко, человек был хороший, но жил с нелюбимой женой, Ивашка!»- так он звал внуков (Ивашка, Андрюшка, Васятка). Внуков у него было семь, семь домов им построил в Новосёлове, семь свадеб сыграл. Тут же распорядился: «Выдай, Ивашка, всё положенное». Было законом у этого купца: умер работник (мужчина)- гроб, бельё и 3 аршина миткаля. Всё это доставили для Гаврилы Семёновича. Сам же Семён Малофеевич приказал кучеру свести его к попу в Хотеичи для заказа панихиды. Кучер усадил его на тарантас, а когда доехали, снял с тарантаса и довёл к попу.

Новосёловские купцы и соболевские на церковь средств не жалели. Поп был гордый, красивый, статный, вёл себя по приходу, не отказывал никому в советах. Даже подсказывал, как и чем лечить больных.

«Семён Малофеевич! - как гром прогремел поп, идя навстречу купцу, - велика ли нужда привела Ваше благородие ко мне? Я бы сам к Вам приехал, только бы известили!..» - «Нет, я зря не вынуждаю, вот когда соборовать меня - попрошу Вашей милости» (соборовать поп приезжал к безнадёжному, причащал перед смертью). – «Поживём ещё, дай Бог, Семён Малофеевич!» - льстил поп купцу.

«Отец Ананий, у меня великая нужда к Вашему Священству. Умер мой лесник Царёв Гаврила Семёнович, его нужно похоронить со всеми обрядами, я оплачу. Пришлю человека сегодня к старосте церковному, и уговорятся, что надо. Ваше Священство попрошу повлиять на его старшего сына, чтоб он взялся служить лесником вместо отца Гаврилы. Жалование я ему прибавлю, и Вам уплачу за хлопоты». Поп Ананий, привыкший хоронить кого угодно, перекрестился, сказал: «Значит, Гаврила Семёнович, раб божий, уподобился, царство ему небесное, мудр человек был. Повразумлю Петру, кто же, как не он послужит Вашему Благородию».

Семён Малофеевич вручил отцу Ананию назначенную сумму денег и спокойно сказал кучеру: «Поехали». При разговоре Семён Малофеевич к каждому почти слову добавлял «баит» и тут сказал: «Ну, баит, Митька, поехали домой».

В доме, где лежал Гаврила, был полумрак, горели свечи и зажжённые лампады около икон, благословивших когда-то Гаврилу к жизни. Читали читальщики поочерёдно. В доме были только взрослые. На вынос приехали внуки купца Иван Ефимович и Андрей Ефимович, привезли попа и певчих. Сельчане на руках пронесли гроб с прахом Гаврилы Семёновича. На могиле поставили крест. Много людей приходило помянуть лесника, заменившего им энциклопедию.

Поп вызвал на следующий день Петра, сына лесника, и объявил ему желание Семёна Малофеевича – стать вместо отца лесником. Петр не хотел этого, так как он сапожному делу обучен, работает на хозяина, и заработок его семью обеспечивает вполне. Жалованье лесника не обеспечит его. Поп Ананий сказал, что «ты прихожанин нашей церкви, и Семён Малофеевич и его внуки - все прихожане нашей церкви, к тому же милость Семёна Малофеевича – жалование тебе прибавить». Петр сказал, что посоветуется дома и сообщит.

Петр пришёл домой, его ждал Андрей Ефимович, старший внук Емельянова. «Мне сказали, ты был у попа? Что он тебя вызывал?» - «Да уговаривал работать у Вас лесником. А почему он уговаривал, ведь лес не его?» -  Петр сказал это при Марфе и смотрел на Андрея Ефимовича. «Да, это дедушка позаботился. Петр Гаврилович, я приехал тебя уговаривать работать лесником в своём же лесу, где работал отец. Только ты хорошо знаешь этот участок, даже мы знаем его хуже. И ты всегда грамотно знал все дачи, твой отец с тобой считался. Жалованье мы тебе прибавим, можешь заниматься сапожным делом. Ты ведь сапоги шьёшь хромовые, и полусапожки бабы хвалят. Строиться тебе не надо, дом  - отцов, только на нашей земле. А мать твоя куда? Она будет с тобой. Мы народ простой, как-то уж свыклись с вами. Ты с отцом своим находился в лесу много, всё знаешь». Так уговорил купец себе в рабы Петра, зная его честное, бескорыстное отношение к лесу. «Коль разрешаете шить сапоги, то уж соглашусь». И решил Петр переехать в родительский дом и приступил к работе лесника.

Мать Петра заявила: «Я уеду к Якову в Орехово (было её волей). Я не буду нянчиться с детьми». – «Дети друг друга нянчат», – сказал Петр. - А как Яков, тебя разве звал?» - «Не зовёт, но он мой сын, я с кем хочу, с тем и буду жить», - и стала складывать свои платья. Не успел ещё Петр перебраться в дом, а мать уже решила продать корову, нашла покупателей и торгуется. Петр остановил её: «Как это ты корову такую продашь? Ты разве не нашла деньги у отца?» - «Нет, - сказала она, - я тебе кур оставлю». - «Так эта корова телёнком была куплена мною в Лашино, и корм я заготавливал. Если ты хочешь ехать, денег на дорогу я тебе дам, когда обратно приедешь, будешь есть молоко».

Гаврила Семёнович постоянно уступал жене во всём, смотрел на неё как на маленькую. Вот она и привыкла всегда настаивать на своём, даже с топаньем ножкой. «Я хотела Яшке деньги отдать, чтоб он купил себе корову». – «Где же он её держать будет, в каморке, что ль? Так Яшка купит, а Сергей как же?» -  «Пухлячиха прокормит», - так она, не любя, называла сваху, Анисьину мать, и сына точно оторвала от себя.

Сергей трудился в гребенщиках, был малоразговорчив и ни во что не вмешивался. У Сергея была жена Анисья, вот уж она дома у матери ожила и хозяйничала, как ей надо.

Мать Анисьи была трудолюбивая, муж её умер рано, он был старше её на 19 лет. Если захотел чаю, то стучал по столу: «самовар, самовар». Это означало, что надо ставить самовар. Жену по имени не называл, а «ворчина». Когда женили, звал Грушей, а когда умирал, сказал: «Груняшка, я умираю». И умер. Детей было двое: сын и дочь Анисья. Груша привыкла трудиться, была и кухаркой в селе, и повитухой, и массажисткой, ходила по баням и лечила баб. Она не любила избалованную жену лесника; когда выдавала дочь, немного смирилась, а потом всё критиковала: «Ты, Пелагея, глупая, ничего не разбираешься в хозяйстве, прожила за своим Гаврилой как за каменной стеной до старости. Продать корову! А ты её нажила?» - так она по-родственному смело говорила. Жена лесника взрывалась на неё всякой руганью.

Так и уехала мать к Яше. Пусть попробует жить одна. Петр с семьёй перешёл жить в родительский дом. Звал Сергея, но Анисья отказалась наотрез: «Мне тут хорошо!»

Петр с Марфой развернули своё хозяйство, в огороде посадили всякие овощи. Марфа ждала 6-го ребёнка. Поскольку первые родились мальчики, ждала ещё мальчика и хотела назвать его Гаврюшкой.

В те годы действовал царский указ: при рождении 6-го ребёнка (мальчика) матери положен подарок: бокал с гербом, платок с надписью «Боже, царя храни» и 25 руб. золотом. Такой был солидный подарок в те годы - царю нужны были воины и рабочие мужики.

Однако у Марфы родилась дочь. Марфа сама была рада – это будет помощь. Жалели некоторые, что Марфе не пришлось получить редкостный подарок.

Приехала мать Петра, узнав, что девочка родилась, дочь её Анна тоже радовалась: «Наконец, есть девочка, а то всё мальчики». Держа племянницу на руках перед лампой, дочь спросила свою мать: «Маменька, а у царицы девочка красивее, чем наша?» - «Да, может быть, у царицы хуже, но она царица». Недолго радовалась Марфа одной девочке, через год с небольшим родилась ещё девочка.

1914 год

Когда Петра взяли в 1914 г. в солдаты - вот тогда Марфа с такой кучей детей увидала горе. Нужны дрова для топки печи, нужен корм для коровы, нужны средства содержать семью. Работать на стану времени не хватало. Двое детей умерли, но ещё оставалось пятеро. Свекровь – единственная помощница с детьми. Старшему Васятке 9 лет, Тимошке 7 лет, Ванятке 5 лет. Одна дочка научилась ходить, а вторая, Таня, грудная. Пошла Марфа к купцу просить, чтоб разрешил ей за Петра лес охранять, упала на колени перед купцом: «Не дай погибнуть семье Петра, вернётся он, послужит Вам ещё». -  «А если не вернётся, там ведь пули кругом?» – сказал купец Андрей Ефимович. «Воля Божья, Андрей Ефимович, авось, Бог милостив, сжалится над детьми, их ведь пятеро!» Согласился купец ненадолго - на год.

Марфа ходила в лес с ружьём, для храбрости брала Васятку. Идут по лесу, разговаривают. Ради защиты детей Марфа ничего не страшилась. Они с Васяткой набрали летом грибов, их много было на полянах. Грибников не стало, все были на войне. Ягоды приносили для маленьких.

В сенокос Марфа косила траву, на сене дети помогали кто как мог. Свекровь оставляла маленьких девочек в горнице, заперев. В горнице всегда было темно, прохладно, сытые девочки спали, пока не разбудят их мать или бабушка. Так управлялись с малыми детьми все женщины села Хотеичи. Никаких общений, все были заняты работой.

Обувь Марфа сама чинила и могла для детей шить. Помогала второй снохе Анисье. У Анисьи были два мальчика, шустрые, а муж у Анисьи погиб в первый год войны. Анисья жила с работящей матерью, и со свекровью не общалась. С Марфой у них были хорошие отношения, в трудные дни они помогали друг другу.

Свекровь помнила, что у неё осталось два сына, но Яков - в Орехово-Зуево, он пошёл в гору: устроился мастером по станкам и был обеспечен. У Якова болели глаза, и на фронт его не взяли, он был нужен Морозову на фабрике. Жена Якова также работала на фабрике. Дети росли как у всех: старшие нянчили, младшие росли.

Хозяйства у Якова не было. Жена Якова Маша сказала: «Тебе здесь делать нечего».  И отправила свекровь в Хотеичи.

Главной кормилицей в семье была корова – вся надежда женщин. Коровка отелилась - будет молочко для детей, телёночек подрастёт - будет мясо. Летом куры несут яйца - ещё еда для детей. Целую зиму ели картофель с молоком, щи и кашу. Женщины приспособились хозяйничать и делать мужскую работу, а если в каком-то доме оставались старички или приходили на побывку раненые, они делали гребешки; порой и женщины принимали участие в их работе. Раненый побудет дома несколько дней - и опять на позицию.

Марфа

У Марфы было две тётки. Одна жила в Лашино, но помогала чем могла. У тётки был муж не военнообязанный, а единственный сын учился в Москве – Андрюшка. Вторая тётка работала в Орехово-Зуево на фабрике. Сильная была женщина, высокая, стройная. Вышла замуж на детей, муж работал на фабрике Морозовской, но его взяли на войну. Детей они уже вырастили, и тётка Дуня помогала Марфе мануфактурой для детей. Дуня была женщина чистоплотная и в питании разборчива – не всё могла есть. Среди рабочих шли разговоры  о том, что в столовой их кормят мясом конины. Дуня, когда услышала, то удивлялась и ахала. Однажды, когда она шла, ей навстречу сосед нёс кровяное мясо. Дуня поклонилась и спросила, что это сосед несёт. «Конину!» - ответил он и прошёл мимо. Рабочие у Морозова жили в казармах, каждый в своей каморке по длинному коридору. В конце коридора была общая кухня. На кухне всяк для своей семьи готовил пищу. Сосед понёс свою ношу на кухню, где у Дуни варилась похлёбка. Стоило Дуне подумать, что он на одной кухне будет варить конину, как ей стало дурно. Дуня попала в больницу и умерла с заворотом кишок в течение суток. Дуню хоронили с почётом дети, выращенные ею, а муж погиб на войне.

Муки в те годы можно было купить, хотя за большую цену, но плохого качества, а есть-то надо. Народ – женщины были слабы.

Пришёл Петр раненый, и Марфа ожила, это было в конце 1916 года.

В московской области было волнение, купцы стали менее активными, точно прислушивались к жизни, ехать ли в лес. Андрей Ефимович один не решался как прежде ехать, по лесам бродили разные отряды. Люди вспоминали, как орудовал разбойник Чуркин. Он нападал на купцов, а часть денег отдавал бедным.

Петр, проживший около леса всю жизнь, ещё мальчиком бродил с отцом по лесу, знал все делянки купеческие. Знал все озёра и омуты, видел и старые брошенные землянки с пристроями, где ютились разные отшельники в лесах, прячась от власти. Отец учил его этих жителей не бояться - они сами тебя боятся. Видеть приходилось их не издалека. Петр показывал детям землянку Чуркина, когда Чуркина уже не было. Землянка низкая, между двух сосен - пролаз. Во весь рост человек не пройдёт, только ползком. На сосновых сучьях было когда-то написано старославянскими буквами «Чуркин», но буквы трудно было разобрать.

Помню, мы приехали с отцом на сивой лошади дяди Ивана, брата Марфы. Старшие пытались спуститься в землянку, но отец не разрешил. Привязав лошадь к сосне, нас четверых повёл с другой стороны и показал не только проход, но и подъезд к этой землянке. Выход был не один, но все – без дверей, а какие-то лазы. Потом на лошади ехали домой с грибами, и отец рассказывал детям только о лесе, о красоте его, и какие названия: Андрейцы Дальние, Ближние, Калининская дача. Дети спрашивали о значении этих названий, отец всё разъяснял. И только вечером дома он рассказал одну историю о Чуркине, как тот дал мальчику денег на сапоги.

Разбойник Чуркин

Это было давно, разбойник Чуркин был неуловим, наводил страх на всех окрестных купцов.

Привёл пример, как Чуркин написал  купцу письмо, чтоб доставил сумму денег. Купец соболевский не исполнил приказания. Чуркин вызвал купца к омёту. Купец взял с собой собаку и ружьё, пришёл к омету. Встретил там Чуркина, поздоровались. Чуркин спросил: «Не принёс?» Купец ответил, что нет денег. «Ты не побоялся придти?» - «Куда от тебя денешься, ты дорожный владыка, а мы без денег – не люди  для жизни». - «Собака зачем?» - спросил Чуркин. «Она мой друг в дороге» - «Ружьё зачем?» - «Время охоты, может, утка попадёт. Ты меня вызвал к омёту, а есть и займища, и реки, куда летают утки». Рад был поговорить купец, зная,  коль поздоровался разбойник, то зла не сотворит. «Собака хорошо охотится за утками?» - «Да нет, она больше – дворняжка». - «Ну, иди вперёд, стреляй уток». И не успел купец сделать десять шагов, как сзади раздался выстрел, и взвизгнула собака. Купец, не оглядываясь, сказал: «А я хотел тебе её подарить». - «Я живу без собак и тебе советую»,- сказал Чуркин и ушёл, как в землю провалился. Собака лежала убитая наповал.

Купец пришёл домой, слёг в постель и надолго заболел. Иногда в бреду он вёл с Чуркиным разговор. Разбойник говорил ему: «Думаешь,  мне деньги нужны твои? Мне собака твоя покоя не давала». Вот он стоит перед глазами высокий, коренастый, «под кружеву» стриженый, без шапки, за поясом кинжал, а в руке хлыст, как из стали гнутый, на змею похожий. Так купец в страхе рассказывал своим знакомым. Когда он приходил в себя, жена спрашивала: «Ты же с ружьём был, что же не убил его?» Купец отвечал ей: «Вот это и помогло, что ружьё не снимал с плеча, потому и жив остался, он ведь как уж вьётся. Я бы не успел глазом моргнуть, он бы сразу меня – наповал, как собаку. Видно, пытались попасть ко мне в дом, да собаки не пустили». Когда купец оправился после болезни, то многим рассказывал, как его помиловал разбойник.

Петр рассказывал своим детям и о мальчике, что особенно запомнилось детям. Мальчик из села Хотеичи шёл на станцию Ильинский погост примерить сапоги, отец договорился с хорошо знакомым лавочником и послал сынишку на примерку. Погода стояла летняя, жаркая. Паренёк почти бегом босиком шёл по песчаной дороге, по большаку. То свернёт к соснам, то идёт посередине дороги. Около сосен опасно идти, Чуркин может напасть. «Кто тебя тронет? - говорил, провожая его, отец. -  Покупка невелика, дорога боевая, всегда по ней идут люди».

На это раз, как назло, никого. Тишина. Вдруг кусты зашевелились, из лесу вышел «разбойник», как тогда звали всех незнакомых, кого встретили в лесу. Мальчик остановился, слыша биение своего сердца. «Разбойник» подошёл к мальчику и спросил его, куда он идёт. «В Ильинский погост», - ответил мальчик. Разбойник водил тонким железным прутиком по песку, и прутик вился как змея, пересыпал песок. Мальчик следил за прутиком и словно прикусил язык, глотал слюни. Разбойник смотрел на него, видно, понял его испуг. «Зачем идёшь в такую пору?» -  «О б у т к у купить», - ответил мальчик. «А деньги есть?» - спросил разбойник. «Вот они», - мальчик снял картуз и показал, а сам думает: пусть возьмёт, только бы не бил этой «змейкой». Разбойник, не беря в руки денег, добродушно рассмеялся. Мальчик подумал, что же он не берёт денег, только бы взял, я бы сейчас удрал лесной дорожкой, пусть обдеру ноги. Закончив смеяться, незнакомец сказал: «Этих денег на сапоги не хватит». Мальчик немного приободрился: «Да я на эти куплю, боле денег нет у тятьки, а обувь нужна к осени». Разбойник достал из кармана горсть денег и дал ему три золотых монеты: «На, бери, купи, только сапоги сразу обуй, а не на плече неси, я буду ждать тебя». - «Дяденька, я мигом сбегаю, до Ильинского погоста осталось версты три», - потом рассказывал мальчик, когда про Чуркина не стало слышно. К тому времени у него самого уже выросла борода. А в ту пору мальчик взял деньги и ждал, что его убьют, не этот, так другой, а может, им понадобились сапоги? Разбойник скрылся в лесу.

На Ильинском погосте лавочник удивился: «Откуда у тебя деньги на хромовые сапоги? Ты чей?» - «Ваденин», - ответил покупатель. - «Что-то твой отец расщедрился, это на него не похоже, который ты у него на счету?» - «Пятый», - не задумываясь, ответил мальчик. - «Ну, видно, твой отец, как Семён Малофеев, разбогател».

Мальчик взял сапоги на плечо и пошёл в страхе: будь, что будет. Прошёл две версты, сел, обтёр портянками ноги от песка, чтоб не тёрло ноги, отряхнул портянки, обернул одну за другой ноги и обул сапоги. Дошёл до того мета, где «разбойник» дал ему денег, сердце замерло.  Посмотрел по сторонам - никого. Вдруг метнулась ворона с куста - так он чуть не сел на дороге. Услышав свист невдалеке, сел мальчик на пенёк и стал разуваться. Солнце палило, жарко было ему идти в новых сапогах по песку. «Стой, не разувайся, я сапоги посмотрю!» - услышал мальчик из кустов. Голос слышно, а никого не видать. Мальчик весь дрожал и готов был закричать. Когда шёл до этого места, вроде видел на другой стороне дороги человека, но тот сразу исчез. Теперь возле него стоял «разбойник», что дал ему деньги, совсем в другой одежде, но хлыстак при нём был тот же. Мальчик не помнил, как упал, но уже лёжа возле пенька, закричал: «Возьми, дяденька, сапоги, они мне велики!» - «Ты испугался! Не бойся, я Чуркин, а Чуркин бедных не трогает, не обижает». «Разбойник» осмотрел сапоги и одобрил: «Ну, теперь беги домой и рассказывай товарищам», - сказал человек. - «А тятеньке можно?» - спросил мальчик. - «Как же, а то отпорет», - сказал с улыбкой «разбойник», но похож он был не на разбойника, а на доброго дяденьку. Мальчик отбежал и крикнул: «Дяденька, спаси тебя Христос!». Это слышал он от старших и рад был теперь сказать сам.

Пулей летел по Хотеичам, хорошо, что  жил недалеко. Влетел во двор, разогнал кур, как шальной, сапоги – через плечо, кинулся в лачужку к отцу. Отец готовил плашки для гребешков. Увидел сына в таком состоянии, всё бросил и поднялся во весь рост, готовый к любой новости. Сын всё рассказал отцу и лёг на пол, весь в жару: то ли сильно устал, то ли испугался. Затем лёг в постель и бредил всю ночь. Отца не удивил рассказ сына. В те годы часто Чуркин «дурачился», но обид сельчанам не делал. Рассказывали разное, стращали друг друга. Ночами боялись ходить по дорогам. Вот такую историю Петр рассказывал детям.

Возвращение Петра

Петр видел войну, и холод, и голод, а когда пришёл с фронта, вошёл в дом и сказал: «Марфа, топи баню, вшей я много привёз, боюсь раздеваться». Дети подбежали к отцу. Старшие узнали сразу, но младшие кое-кто отбежали в сторонку. Таня родилась уже без него, испугалась и стала громко плакать, насилу уняли. Петр взглянул на детей и прослезился: «Вот кому я нужен». Зачерствевшая душа оттаяла, глядя на детей. Всё-таки это ужасно - война: живой – считают, убили – вычеркнут, если ранен – завидуют: пойдёшь домой. Если ранят - проверишь: руки-ноги целы, может, гожусь для детей. Воюем и сами не знаем, за что воюем. «За царя», - так нас учат буржуи. Но они богатеют, а мы умираем за их богатство. С кем нас воевать гонят, они же с их богачами за ручку здороваются. Как их, так и наши солдаты – не люди, мрут как скотина.

Не успел Пётр поправиться, как приехал купец: «Давай работай, а то без тебя всё опустело. В лесу работы много. Много леса нам пришлось продать, выручка хорошая, даже с мануфактуры. Некоторым сёлам пришлось наполовину сбавить выработку, а это не на пользу. Боимся, люди вымрут, спасаются коровами и посевами, а что бабы могут наработать без мужиков… Вот и лес пилили бабы». Петр слушал и думал, как обеднял в сёлах  народ, а богачи выход нашли, у них есть что продать с прибылью – лес. Петр уставал, но об отдыхе думать не приходилось, его никто не планировал в те годы. В лесу действительно был беспорядок. Марфа боялась ходить в лес далеко, а там были настроены землянки, в них кто-то жил. Петр встречал людей в лесу, но они только спрашивали, как дела на фронте. Петр не спрашивал их, кто они такие, а им понятно: лесник, с собакой и при картузе. Работали люди разные, деньги платил кассир или сразу, или в конце недели. Фамилию называли, кто какую хотел, документов не спрашивали. Возили лес на станцию для топки паровозов, строевой – отправляли вагонами. Во всех работах принимали участие сами купцы. Вывоз леса проводился на лошадях, при этом больше работали старики или старые вдовы с подростками. Целыми обозами везли лес. Лесник сопровождал обозы, он был вооружён 12-зарядным наганом, кассир – 7-зарядным. Купеческие приказчики были также вооружены.

У лесника были две охотничьи собаки, одна всегда сопровождала лесника, другая, цепная, сторожила дом. Цепная – Трезор, могла загрызть волка, но она была ценная тем, что ночью стерегла дом, оповещая хозяев о приближении кого-то от станции, за 7 вёрст от дома.

Как только обоз отъедет от станции, Трезор редким лаем даёт понять: не люди идут. Как обоз подъезжает ближе, он учащает лай, а как совсем близко - бывали случаи, что обрывал цепь.

Другая собака, Стребель, была там, где хозяин, и никого не подпускала к нему. Если хозяин дома - она стерегла его детей, отходила от крыльца, если кто-то шёл в сторону дома - не подпускала его к детям. Показывала зубы и свирепый вид, а если посетитель не обращал на неё внимания, она громким лаем тревожила всех.

Купцов Ивана Ефимовича и брата Андрея собаки знали, знали всех родных.

Вечерами Петр шил сапоги, Марфа с ним тачала голенище, если надо. Больше она была занята детьми. Порой они даже пели песни за работой. Мать Петра жила с ними. «У Яшки тесно», - говорила она. Потом Яшка стал коммунистом, она стала его ругать. Он при ней царя ругал. Мать с ним ругалась.

Дети днём в доме не играли, только возле дома, строили что-то из песка, большие девочки играли в куклы на терраске. Вечером, поужинав, рано ложились спать. Вечерами старшие читали, кто понимал - слушали, а те, которым было непонятно, - спали. В праздничные дни днём все занимались во дворе, все помогали, кто как мог.

Вечерами в праздники отец рассказывал про войну. Приляжет на пол, чтоб лучше изображать, смотрит вверх, изображая самолёт, гудит…, потом с визгом изобразит, как самолёт летит, и как взорвётся – бах! Дети младшие вначале пугались, а потом привыкли и тоже стали изображать бой.

Что такое самолёт, знали, около Москвы пролетал один, и даже над Хотеичами. Самолёт быстрее самых быстрых коней, так говорили жители села. Гудел самолёт страшно, а с земли смотреть – величиной с ястреба.

Однажды возле дома проезжал трактор «Катерпиллер», так дети лесника провожали его до села. Трактор был куплен зажиточными крестьянами для вспашки земли и корчёвки пней.

Купцы по-прежнему наживали капитал, один из внуков Семёна Малофеева сдал свой капитал для поддержки уже организованной в 1916 г. армии. Дед его, Семён Малофеевич, не высказал особого удивления, только сказал: «Выучил я его на свою голову, баит. Переучился, баит, вот и живи теперь, как знаешь, Васенька», - возмущался дед внуком Василием Емельяновичем. Он и женился не как все. Рассказывал однажды дед о внуке: «Пришла пора жениться. Говорю: «Выбирай невесту».  А он говорит: «Долго будешь выбирать – глупую найдёшь, а если ты выберешь, то богатую, с капиталом, как у братьев, - это скряга. Будет всю жизнь говорить одно и то же: «У меня был капитал, а ты мотаешь его». Вот пойду в лес на охоту, подстрелю там какую-нибудь девку крестьянскую, красавицу, обяжут жениться на ней - и женюсь». -  «Я, баит, испугался, говорю, ты что это, Васенька, задумал ужасное, баит, в тюрьме сгноят. Подстрелишь, а она – мать, в сёлах рано выдают замуж, вот и будешь семью кормить». -  «А что, дедушка, разве не прокормлю?» Семён Малофеевич пил чай у лесника с брусничным вареньем. Он любил этот напиток: «Баит, крепнешь от него»...

Семён Малофеевич только с лесником откровенничал и всегда предупреждал: «Простонародно не рассказывай».

Купец как-то притих и почти шёпотом продолжил: «Однажды мой пошёл в лес, пришёл и говорит, что подстрелил девчонку. Я говорю ему, Христос с тобой, баит, где она бедненькая?» - «А, дедушка, у тебя жалость есть – это хорошо! Я думал, что ты скружился со своим капиталом. Я проводил её, конечно, к матери. Действительно, бедная, но мать её, конечно, работает на тебя». - «Ты что, не хозяин? Да как же ты жениться будешь на крестьянке?» - «Что ж, найму ей учительницу, выучу, спрошу её руки, может, согласится - женюсь». Так и сказал. «Я ему говорю: ты думаешь, сколько  холостым ходить, 10 лет? Тебе уже 24, а ты дурачишься. Я, баит, задумался, смотрю, он спокойно действует, разделся и сел за стол. Ты правду, баит, скажи мне, а братьям пока молчи». - «Так и есть, дедушка: иду, а она везёт санки, на санках - сушняк всякий, в лесу набрала. Увидела меня - и бежать в лес. Я остановил её, спросил, куда везти - довезу. Девочка оживилась, подошла поближе, но совсем близко не подходит.

Я взял верёвочку и санки, повернул в снег, а она говорит – вези прямо. Я отдал ей ружьё, а сам везу санки. Везу и вспомнил, а ружьё-то заряженное, вот возьмёт и стрельнёт в меня. Оглянулся, она ружьё повесила на плечо, как охотник, спокойно идёт: доверчивость за доверчивость. Смотрю, дедушка, испуг у неё пропал, а румянец так и играет на щёчках, а сама – красавица, да и только. На ней был полушубок, обута в валенки, на голове – толстая шаль. Я представил её в другой одежде и сравнил - нет среди наших купеческих барышень ей подобной. А жизнь скоро будет иной, и наши барышни растеряются, а эта любую жизнь поймёт, если её научить грамоте. Я, дедушка, подумал, какая разница? У неё нет капитала, а у нас есть. А откуда он у нас? Они нам его копят, так пусть частица нашего капитала пойдёт на неё. Вот решил дать ей образование вначале, может, она потом клад найдёт и разберётся». -  Я говорю: «Ты, баит, наговорил мне всякое, верить иль не верить». - «Верь дедушка! Я знаю, где она живёт, кто её мать. Отец убит на войне, кроме неё у матери ещё двое, каково? Я думаю, дедушка, - она моя судьба. Варя звать. Что-то имя мне это как-то по-сердцу». - «Варя, имя-иноземка, грубая». Дед задумался, но ничего не поделаешь. «Так он к ней привязался, выучил и увёз в Москву. Живут, уже двое детей. Живут, а как - не знаю, не жалуются, но ни фабричонки, ни капитала нет, работают: Варя – врачом в лазарете, а он – так и не сказал, где. Приезжают, но редко. Любил я его больше всех, отмечал, и вот, баит, теперь без капитала. Как будет жить?» – закончил дед и покачал головой.

Чаще стали ездить купцы: летом работали на лугах около лесника две барышни купеческие, возле большой дороги сено ворошили, так и работали, в шляпах. Может быть, для того, чтоб их видели. Большие купеческие семьи жили в Москве в своих домах, а в Новосёлове жили их слуги и приказчики.

Продолжение следует.