Пименов Геннадий Савельевич

ДЕРЕВЕНСКАЯ ХРОНИКА.

                                                                                        Народом дано,

                                                                                                     народом сохраняется.

                Деревня Сенькино, в которой я сейчас доживаю седьмой десяток лет, на земле раскинулась крестом, на четыре стороны света. Каждый конец деревни у нас называют слободками, от слова слобода, – имеет свое название. Сегодня, к сожалению, это мало кто знает, история деревни интересует немногих.

                Название деревни нам оставил один из первопоселенцев здешней округи «Сенка сын Яковлев, Родка Фёдоров, Микифорка Семёнов да Лукьянка Трофимов, да два места дворовых» - запись в писцовой книге за 1630-31 годы, писцов Афанасия Отяева и Василия Арбенева. Благодарные потомки сохранили память о них в названиях большинства деревень и сел, - нередко названия происходили и от первовладельцев местности.

                Сегодня от тех переселенцев сохранилась лишь фамилия Трофимовы.

                Наша округа – часть Егорьевского моренного плато – это всхолмленная равнина. Холмы расположены хаотично, склоны во все стороны света. Высота холмов 3-10 метров. Как правило, в раскладках этих холмов протекают, вернее протекали, ручьи, речушки. Сегодня они оживают лишь во время снеготаяния.

                На четырех таких возвышенностях – холмиках и стоит моя деревня. Умели  люди выбирать места. А может это от того, что имели возможность выбора. Сегодня об этом приходится горько сожалеть, о возможности выбора…

                Деревню рассекает пополам речка Околица, текущая с южной стороны. С востока и запада в центре её впадают два ручья: Кербаты и Бурчашка.

                Названия местные – крестьянская география. Ни в одних документах найти настоящие названия «записание» не удалось. Слово «кербатый» или вернее «курбатый» по В.Далю обозначает «короткий и толстый». Скорее всего это связано с лесом, откуда он вытекает, низкорослый и толстый, растущий не на своем месте, а на болоте.

                Ручей Бурчашка весь в названии, от слова бурчать, течет и бурчит. Наше детство прошло на этом ручье, купались мы в его летних струях и видели мощный разлив в паводок. Дно этого ручья на протяжении полуверсты от деревни было покрыто мелкой галькой – наш рогаточный арсенал. Камешки эти следы морены, оставленные после отступления последнего оледенения.

                Сегодня этих ручьёв тоже нет, лишь весной они оживают на неделю, другую.

                Вырубленные леса и осушенные без всякой цели болота, аккумуляторы влаги - сделали свое дело.

                Параллельно Бурчашке с западной стороны находилась слободка Верховка, нередко её называли и Вихровка, именно здесь были самые высокие сугробы, накрученные зимними вихрями. Когда-то здесь стояло 30 дворов. Сегодня ни одного.

                Сто шестьдесят лет назад на этой слободке стоял дом моего прапрадеда по отцовской линии Патрикея Пименова.

                В самом крайнем к лесу дому жили Маркины – два брата, оба Иваны Васильевичи.

Один был не женат, другой вдовый, имел двоих ребят Николая и Сергея, чуть старше меня. В деревне их звали «валетами» - четыре мужика. Отец этих ребят работал стрелочником на ст. «Ильинский Погост», о ребятах заботился мало, воспитывал их дядька. После школы я с Сергеем шел к нему домой и ждал, когда он сделает уроки, чтобы взять у него учебники. В это время как правило один учебник у нас был на троих, а то и на пятерых.

Уроки за Сергея делал дядька. Серега учился очень плохо и, по-моему, не кончил и трех классов. Дом у них был «ни кола, ни двора». Умер Сергей рано, лет в 30. Николай умер в этом году, 72 года.

                Напротив жил мужик  с прозвищем Петроградский, с женой Матрюшей. Настоящая их фамилия была Волковы, но в деревне, мне кажется, мало кто это знал. В начале прошлого века они уехали на заработки в Питер, прижились там. Матрюша была белошвейкой, а Петр садовником. После революции вернулись домой, вернулись не бедными. Были оба очень жадные. Сам дядя Петя зимой возил дрова из леса на салазках. У него был очень длинный крюк, которым он ломал на деревьях сухие сучья. Крюк он клал на санки и он волочился за ним. Мы ребятишки подбегали, хватались за крюк и останавливали санки. Догнать нас он уже не мог по старости, поэтому хватал с санок палки и бросал в нас. Дело доходило до того, что все то, что он вез на санках, раскидывал в нас. Ах, как бы хотел я сейчас попросить прощения за свои детские шалости. Когда Петр умер, дров у него был целый двор. Я вместе с его племянником ходил их пилить и колоть. Когда не стало и бабки Матрюши, родня обнаружила у них несколько мешков бумажных денег, были там «катеринки», выпускавшиеся еще во времена Екатерины II, «Керенки» и еще бог знает чего. Долго потом эти деньги служили нам «казной» при всяких играх. Перед домом Петроградских рос громадный тополь. Дом приобрели новые хозяева, но им не понравилось жить здесь одним, так как этот оставался единственным на слободке, поэтому они его добровольно сожгли, получив конечно же страховку. Вскоре засох и тополь.

                Хорошо помню дом, в котором жила бабка Паша. Прозвище её было Медянка. Говорят, вроде здесь раньше водились змеи такого названия, что, конечно же, чушь. Кроме гадюк и ужей в нашей местности других пресмыкающихся не водилось. Где-то в южных краях водится ящерица с аналогичным названием, прозванная так за свой жёлтый живот.

                Сын бабки Паши Фёдор был женат на моей тетке Тане, старшей сестре моей матери. Сам Федор умер молодым, оставив троих детей. После войны в 1949 году они уехали в Кенигсберг, сейчас Калининград. В то  время всем желающим туда переселиться давали там квартиры.До перестройки жили они там неплохо, но новые порядки снова сделали всех нищими. Сейчас в живых никого нет.

                Племянник этой бабки прославился в наших местах как бандит и убийца. Он был сыном бабкиной дочери Души, жили в д. Старово. «Вовка-Козёл» – начал воровать у деревенских коз со дворов, овец в колхозах. Однажды его поймали и вели по деревне, бабка Мокрида, у которой тоже увели козу, – возьми и скажи ему при этом обидные слова, те, которые он заслужил конечно! Вовке как-то удалось сбежать от милиции. В ту же апрельскую ночь он проник к Мокриде в дом и зарубил её топором. Также при этом убил и её внучку Римму. Она училась вместе со мной. Всей школой мы её хоронили. Учились мы в это время в 3 классе. Взяли его как опасного убийцу в каком-то мореходном училище, куда он устроился уже под фамилией Павлов. Судили его в Ильинском Погосте, в здании нарсуда, где сейчас находится библиотека. Судьей был бессменный Петр Евдокимович Лопатников. Дали 25 лет, в это время был мораторий на смертную казнь, что и спасло бандита от пули. Срок он отсидел, но вскоре умер от рака желудка.

                Была у бабки Паши ещё дочь Наталия, по-деревенски Таля – уголёк, деревенская дурочка. Когда в деревню провели телефон, радио, электричество, Таля ходила всю зиму и отгребала от всех столбов снег. Никто ей не мешал, «чем бы дитя не тешилось». Было этому дитяти лет 40. Сдали потом в инвалидный дом, где она, безгрешная душа, вскоре и  умерла.

                Бабка Паша была заядлая грибница. Мы, ребятишки, заметив, что она пошла в лес с лукошком, украдкой за ней – посмотреть бабкины грибные места. Но она всегда обводила нас вокруг пальца и шла, куда ей нужно.

                В то время в нашей местности было полно змей, может оттого, что кругом были болота, полные лягушек и всякой пищи змеиной. Мы, ребятишки, без всякой опаски ходили их ловить и бить. Считалось чуть ли не подвигом убить беззащитную тварь, хоть в глазах людей и не добрую. Какую убивали, какая от нас удирала в какую-нибудь норку. Бабка Паша заметив, куда нырнула змея, что-то шептала в норку, клала крестом две палочки, и змея выползала на нашу радость. Я до сих пор содрагаюсь нашей безрассудности и смелости, и главное тому, почему ускользнувшая было тварь возвращалась, как правило, на свою погибель. Все наши действа бабка поощряла, но если мы убивали, например, лягушку, бабка говорила при этом, что у того, кто убил, лопнут глаза. Если убьёшь птичку, особенно ласточку, то у того умрет мать. Мы боялись этого и верили, до поры до времени. Однажды, набив целую охапку змей, мы связали их в охапку и притащили в деревню –похвалиться. Заигравшись, бросили их и забыли. Некоторые змеи ожили, освободились и расползлись. Две забрались в дом, где жил фининспектор или попросту агент, который ходил и выколачивал с колхозников денежный налог, заем и прочие поборы. Этих агентов народ боялся не меньше фашистов и гестаповцев. Если днем хозяину или хозяйке удавалось спрятаться, то ночью врасплох он всегда ловил хозяина на месте. Были бы у людей деньги, вопрос бы решался, но вся беда в том, что денег колхозникам не давали за труды, а налоги плати. Это было страшное время. Зато мы кормили, и неплохо, всю Европу и делали атомную бомбу, строили коммунизм.

                Так или иначе, но пара змей заползла именно в дом к этому самому агенту. Убив одну, они обнаружили на другой день другую, прямо на койке, на подушке. Дошло до того, что вызывали по-тихому батюшку из Слободищ, там церковь старообрядческая не подвергалась разорению. Что там поп читал, как отмаливал, мне не известно, но народ случай со змеями расценил как кару божью на этого человека. Хотя вины особой у него не было, не он придумал эти налоги, но обычно свой человек деревенский, в своей деревне это не делал, а где-то на стороне. Звали их финагентами. Лишь со временем, повзрослев, мы со смехом вспоминали эту «божью кару», где главными виновниками этого случая и были мы ребятишки, притащившие в деревню живых змей. Бабка Паша дожила до глубокой старости, умерла от гангрены. Фамилия её была Кискина.

Конный двор Колхоза им. 1 мая. д. Сенькино 1950 г . Конюх Глебов Тимофей Федорович 1905-1991 г. Лошади, слева кличка Веселый, справа Шорох

                Жили здесь Петя Обрезкин, Поля- волынка, Плясенька, но я их не помню, знаю лишь из разговоров старших.

                С организацией колхоза в нашей деревне «Имени 1 МАЯ» здесь были возведены конный двор, свинарник, овчарник, птичник и другие подсобные помещения. До открытия в деревне клуба, это было место сбора мужиков, ну и, конечно, нас, мальчишек. Больше всего нас, конечно, привлекал конный двор.

         Конюхи были Иван Ланцов и Иван Хрипанцев. Когда дежурил Ланцов, мы не подходили к конному двору на пушечный выстрел, не обожал он наше присутствие. Другое дело, когда был Хрипанцев командиром на конном дворе, здесь мы были хозяевами. Иван Афанасьевич вернулся с войны тяжело раненым. Ему в ягодицу попал снаряд малого калибра, перебил кость, но не разорвался. В результате нога стала намного короче, и он ходил, тяжело припадая на раненую ногу. Мы чистили стойла лошадей, раздавали корм ,и за это нам разрешали прокатиться верхом, если у вас хватало смелости. Как правило, полуобъезженного жеребенка – трехлетку, мы отводили как можно дальше от двора, затем мгновенно вас подсаживали на коня, и он с места в карьер летел, а не бежал. Как правило, в свое стойло. Так мы осваивали азы верховой езды. Когда колхоз включал в себя лишь одну деревню, здесь был ещё сносный порядок. Сбруя для каждой лошади была индивидуальной, стойла чистые, над стойлами таблички с именем лошади, годе рождения, масти. Инвентарь был исправный. Но вот колхозы объединили, к одному хорошему присоединили или укрупнили несколько нерентабельных,и всё пошло прахом.

                С образованием совхоза «Ильинский» колхозные постройки были порушены и растасканы.

                Пятнадцать лет назад здесь пытались создать фермерское хозяйство. Пытались, но не достроили. Сейчас здесь стоит какой-то бетонный монстр, вернее одна коробка. Живет здесь и фермер, у него 40 га земли, но на этой земле он не вырастил даже куста картофеля. Занимается чем угодно, только не фермерским хозяйством. Да и когда цыган по национальности, занимался земледелием?  Место страшно загажено. Встали бы старые люди и посмотрели, что сделали с землею новоявленные хозяева. Такова судьба одной из слободок деревни, которая простояла под солнцем не одну сотню. Печальная судьба.

                Если двигаться вслед за солнцем, то северная слободка прозывалась «Червивая». Нелестное название, хотя правильнее будет «Черивая», от названия травы череды или черивой, в обилии растущей в окружении слободы. Но наш народ умел и умеет искажать то или иное название – как ему удобнее, исказили и название этой улицы. Эта улица деревни застраивалась скорее всего одной из последних, поэтому ей и досталась такая земля, причем от основной деревни её отсекал вышеназванный ручей Бурчашка, создающий большие неудобства, особенно в весенний разлив. Ручей пересекал улицу в перпендикулярном направлении, поэтому они отвели русло его вправо, для чего потребовалось произвести большие земельные работы, сделать мост через новое русло, выкопать накопительный пруд. Дно пруда постоянно очищали, а затем застилали хвойной еловой лапкой. Все, что отложилось за год на эту подстилку, весной начисто смывалось. Еловая ветвь в воде не гниет несколько лет. Вода в таких прудах всегда чистая. Остается только удивляться мудрости и трудолюбию наших предков. Нам бы так сегодня делать по спасению гибнущих рек.

 Рядом было Никитское болото. Соседнее с ним местечко почему-то называлось Берлином. Какой-то шутник, веселый человек, наверное, в шутку назвал это место. Ничем не примечательно, ничего из неметчины здесь не росло. Стоял лишь рядом с раскидистыми ветлами огромный, трехохватый тополь. Думаю, ему было не менее ста лет. Далеко его было видно. Ребятишками мы ходили по дрова в ближайший лес Рожок. Здесь у нас всегда на пол-пути был привал. В шестидесятых годах его шутки ради свалили «на спор» совхозные механизаторы, а место распахали. Постепенно высохло и Никитское болотце. Сегодня остались лишь воспоминания.

                Рядом  с Черивой было место, напрямую связано с войной. Оно так и называется Бомба. В сентябре прорвавшийся с запада фашистский бомбардировщик  сбросил здесь бомбу. От деревни метров 300. Бомба мощная, на тонну, как определили пришедшие с войны мужики. Немец летел бомбить железную дорогу, но за ним, по словам старших, гнались наши истребители. Не долетев всего одного километра, он освободился от опасного груза. Деревня не пострадала, лишь у многих от взрывной волны вылетели стёкла, дефицитнейший материал в военное время. Говорят, что бомбардировщик посадили в г. Раменское, заставили произвести посадку догнавшие его истребители. Всё детство в этой огромной, диаметром метров 25 воронке, мы купались. Вода в этом замкнутом водоеме всегда была чистая и очень мягкая, без всяких солей. Воронка была глубиной метров 5-6, в сплошной толщине глины. И скорей всего взрыв вскрыл где-то водяную жилу, отчего здесь всегда была чистая, без всякой растительности  вода.. Она и сейчас такая же. Только ещё шире стала в диаметре. И дико обросла кустами и деревьями. Давно заросли сюда и стежки-дорожки. Прошло почти семьдесят лет, а этот рубец от войны так и остался. Останется и ещё лет на сто, если его не сравняют, не засыпят. Засыпят, если на земле объявится настоящий хозяин.

Перед революцией слободка насчитывала около сорока дворов. Многие уехали в голод 1921-22 годов в степь. Как у нас говорили в хлебные области, да так и не вернулись. В коллективизацию на этой улице раскулачена была одна семья Буровых. Они были крупными, по деревенским масштабам хмелеводами, имели свою лавку – магазинчик. Он стоит до сих пор. Дом Буровых сначала использовали под сельсовет. С объединением пос. советов, он был сломан, перевезен на место колхозных построек и использовался в качестве яровизатора для семенного картофеля. В 60-х годах прошлого века растащен. У меня от этого дома хранится подоконник, лежак. Ему более ста лет, а он как новый, весь смолевой, а значит сделан из спелого 200 –летнего дерева.

                Перед войной мой дед Фома отделил отца и купил ему на этой слободке дом. Отец в это время работал на Лопатнинском руднике, выучившись на экскаваторщика. По словам матери он получал хорошие деньги. У отца к этому времени было пять человек детей. Я последний.

                Дом был довольно большой, так называемая шестистенка. Это два жилых домов, соединенные теплыми сенями. Правда вторая половина дома была летняя, не отапливаемая, но зато двухэтажная – наверху горенка, внизу хоромина. Нижний этаж- хоромина использовался для хранения зерна, где находились специальные лари. Очень большим был двор, где можно было легко развернуться с телегой, естественно запряженной. Но у нас не было ни зерна, ни лошади. У деда отобрали лошадь, по кличке Мальчик, при коллективизации. Мальчик «дотянул» до пятидесятых годов, даже я его хорошо помню. Каждый раз как проезжал он мимо дома, где появился на свет, всегда подавал голос. Тетка моя по отцу, при этом всегда горько плакала, она выпаивала его когда он был жеребенком. Какой хозяин не хватался за сердце, видя свою скотину в колхозе. Колхозная скотина,и в первую очередь лошади, самая  разнесчастная животина, где к ней относились «по -  скотски», не по людски - чужое, не свое.

                Хороших лошадей забрала война. Во время моей уже сознательной жизни на нашей слободке проживало около двухсот человек. Семья в 6-7 человек считалась не многолюдной, нормальной.

                Самым крайним домом, или последним по правой стороне, стоял дом Кузьмы Андреевича Сальникова. Дом стоял как бы на отшибе, так как с правой стороны перед ним дома отсутствовали, остались лишь заметны места, где они стояли. На противоположной левой стороне тоже отсутствовали домов 5 или 7. Историю и судьбу этих домов я не знаю. То, что говорили о них старшие, выветрилось из головы. А ведь жили здесь живые люди, наверняка не один десяток лет. Всех раскидало лихолетье           двадцатого века. В Егорьевском краеведческом музее удалось разыскать документы Попечительского совета, организованного при храме «Воскресения Христова» в Ильинском Погосте, который возглавлял благочинный 5 округа Богородского уезда Московской епархии протоиерей села Гуслиц Александр Ипполитович Глаголевский, последний священник этого храма, расстрелянный комиссарами в 1917 году. Попечительский совет оказывал помощь семьям тех, чьи родственники находились  в действующих войсках. Шла первая мировая война. От д. Сенькино на май месяц 1915 года три заявления. От Марии Спиридоновны Труниной с тремя детьми: Надежда 9 лет, Петр 5 лет, Любовь -2 года . Муж Серпион Иванович. На фронте, видимо, был старший сын. Совет выдал 3 рубля. Два рубля выдано Прасковье Никитичне Определенковой. У неё тоже 4 сыновей малолетних: Михаил 11 лет, Роман 5 лет, Василий 4 года и Петр -2 месяца. Все эти ребята или мужики погибли на войне. Василий Определенков был перед войной бригадиром в колхозе, гармонист и весёлый человек. У него были дети -  две пары близнецов 1936 года рождения и 1940. С последними учился я в школе. Сейчас жива одна Нина, живет в д. Внуково. Фотография односельчан моих, сделанная где-то перед войной, была опубликована в районной газете в 1991 г. По этой фотографии и знаю о их судьбах. Третьим заявлением совету было прошение от Андрея Михайловича Сальникова, отца вышеназванного Кузьмы Андреевича. Старший сын его Фёдор был муж моей старшей сестры, брат его Леонтий. Оба фронтовики с первого дня войны. Оба вернулись искалеченными, но живыми. Было у дяди Кузьмы ещё два сына Иван и Евгений, дочь Мария. Сегодня уже никого нет. Дом снесли в 70-х годах прошлого века. Дочь получила квартиру в п. Берендино, дом заставили сломать. Такой был дурацкий порядок. Из-за квартир немало порушили в деревне домов.

                Мой родной дом настигла та же участь. Сколько лет прошло с тех пор. Зимними долгими вечерами прогуливаясь по деревне, нет нет да и подойдешь к родному пепелищу – постоишь, повздыхаешь и помянешь недобрым словом тех, кто объявил наши деревни неперспективными. Это под боком у столицы! Вместе с деревнями неперспективными оказались и люди.

                Рядом с Сальниковыми жили Кискины. Сергей, глава семьи, работал милиционером. Летом, когда весь народ был на полях, в их доме вспыхнул пожар. За два часа выгорела половина слободки. Сначала горела правая сторона, а затем огонь перекинулся на левую сторону. Этому способствовала плотная застройка и берестяная кровля. При пожаре береста сворачивалась в трубку и подобно ракетам разлеталась по сторонам. Пожар был остановлен против моего дома. На этот раз мой дом уцелел. Мне было десять дней от роду.

                Слободка кое-как отстроилась. Дома поставили все одинаковые как близнецы, и все без дворов и других хоз. построек. Вскоре началась война. Достраивать дома было некому да и не на что. Мужчины погибли,и, как правило, все в 1941 году или подо Ржевом, Вязьмой или Смоленском. Сейчас, когда вышло много книг о той войне, понимаешь, что их, пахарей, не державших в руках ружья, бросали на танки, не считаясь ни с какими потерями.

                Лишь через 25 лет после войны дома были достроены, теми кто уцелел от лихолетья, или их детьми.

                Фамилии жителей – три семьи Мишиных, три Кискиных, Петровы, Глебовы, Журавлевы, три дома Определенковых, Бураковы, Рассадины, Рыбины, три дома Осокиных, Поповы, Хрипанцевы, Волковы, Капустины, Ивакины, Петровы, Кузенковы. Сегодня просто не верится, не укладывается в голове, что 90% живших здесь людей уже при моей жизни, нет в живых.

                Напротив моего дома, помню, стояло здание школы без окон и без дверей. Здание потом перенесли на колхозный двор, да и там оно пустовало. А школу открыли в д.Старово в двухэтажном особняке с флигелем. Дом принадлежал местным богатеям купцам Собакиным. В г.Егорьевске они имели сеть магазинов, владели окружным лесом. До сих пор, те, кто постарше, помнят Сысоя Собакина. Под раскулачивание они не попали, вовремя успели все распродать, а кое-что и бросить. Здание бывшей школы просуществовало более 50 лет. Закрылось за неимением учеников. Не стало в двух деревнях детей! В моё детство, нас обучалось 4 класса, в каждом около тридцати человек. Вымершие деревни, без людей – вот последствия насильственной коллективизации, дармовой работы на земле. Сегодня дом Собакиных в частной собственности.

                В деревне же дома были обычными избами, т.е. дом с четырьмя углами. Не у всех были пристроены к домам сени. Сбоку обычно простое крылечко, парадное, так как хозяйственный вход в дом, был, как правило, со двора.

                Пятистенки, т.е. дом, ставленый на шесть углов, какие строят в деревне ныне, были не у многих, в основном зажиточных. Это, как правило, или местные хмелеводы, или торгаши. Торгашами в деревне были Прусовы. Всю неделю с раннего утра они пекли пряники, баранки, булки и пр. В воскресенье продавали на базаре в Ильинском Погосте. Их дома после раскулачивания сначала использовали под клуб и правление колхоза, затем сломали вместе с кирпичными маганинами для нужд совхоза. Распоряжалась всем этим первый директор совхоза «Ильинский» Наталья Сергеевна Комарова, приехавшая сюда из Калужской обл. в 1935 г.

                Обстановка в домах была бедная. По стенам широкие лавки со спинками, как правило во всех домах. Посередине стол, деревянная кровать у задней стены. На кухне -  полки для посуды. Редко у кого был шкаф под посуду или по- деревенски « горка». Не было в домах и половиков. У кого были, застилали полы ими по праздникам. Так было не всегда. Имущество, вещи домашние, как правило, были выменены на продукты во время голода 1920-22, 1931-33 годов.

                Первый голод был вызван революцией, ничего, кроме разрухи не принесший народу. Второй голод создан коллективизацией. По словам матери, в 30-х годах десять кг крупы покупали за «империал» –10 руб. золотом, у кого они, конечно, были. В народе их звали «рыжиками». Матери моей два империала – червонца подарили на день свадьбы. Вот так они оказались в руках спекулянтов, хотя за утайку золота большевики могли и расстрелять. Много имущества у людей отбирали за неуплату налогов, денег не было, так как их за работу не давали, а неуплата налога приравнивалась к вредительству, подрыву экономики. У нас, кроме швейной машинки у старшей сестры, ей было 16 лет, отобрали сапожки и плюшевое красное пальто, доставшиеся  ей от матери. Так на Руси было при татарском иге, польской интервенции Смутного -  времени 1606-1612 годов, так было при немцах на оккупированных территориях, так было и при большевиках до 1954 года. У нас клянут сегодня Г.М.Маленкова, но именно он, находясь короткое время на посту главы государства, отменил эту народную удавку. Те, кто помнит это, благодарны ему до конца жизни. Это отступление от темы, но куда денешься от того, что было, что деревня пережила. Это её история. Очень печальная история.

                 Коснемся снова пожаров. Деревни горели часто, но быстро восстанавливались. До революции в деревнях, а деревня любая – это община, существовала так называемая «бревенчатая помощь». Сгоревшему каждый дом или хозяин обязан был привезти из леса минимум одно бревно для постройки нового дома. Сто дворов в деревне – сто бревен. Помогали и при строительстве дома. Помощь при застройке существовала и до перестройки. Помогавшим хозяин выставлял угощение, и никаких денег никто не брал. Сегодня сосед соседу помогать за угощение не пойдет. Сегодня в деревне строится вновь только дачник – горожанин, и судя по размаху, не на трудовую копейку –«От трудов праведных, не поставишь палат каменных». Такая в народе трудовом ужилась пословица.

                При борьбе с огнем в каждой деревне было пожарное депо. В Сенькино оно стояло точно в центре деревни. В депо стояли две пожарные ручные помпы, по-деревенски –«дружина». Всегда назначалась «дежурная» лошадь, которая днем не использовалась на сельхоз работах. На лошади «дружина»доставлялась к месту пожара, хотя сама помпа и тележка, на которой стояла, были нетяжелыми,и народ мог легко везти её на себе. Если на помпе работало 5-6 человек – качали воду, создавалось приличное давление воды в шланге. Кровля, в частности шифер, от напора такой струи разлетался на куски.

                На каждом доме, на углу висела табличка, на которой было нарисовано то, с чем хозяин обязан был прибыть на пожар: топор, багор, лом, ведро, а те, кто должен качать помпу, была обозначена она. Деревню от Пасхи до первого снега сторожили. На каждом конце деревни и посреди её висели колокола. Сторож ходил от одного колокола к другому и мерно ударял три раза – «Я на месте». В случае пожара удары были частыми - «набат». Сегодня в моей деревне вместо пожарного депо поставили помойку, мусорные контейнеры, которые всегда полные, и вокруг которых лежит всегда мусор. Поставили для ленивых дачников, которым лень сжечь мусор в печке. В двадцати шагах магазин. Напротив пожарного депо стоял деревянный двухэтажный дом Маркина Семена Самсоновича. Раскулачили и сослали, пропал без следа. В тридцать втором году дом «достался» Ланцову Алексею Елистратовичу. Сын его Фома Алексеевич работал в это время секретарем с/совета, ну и оформил себе дом по остаточной стоимости. Вообще все дома раскулаченных попали в руку тех, кто раскулачивал или тем, кто был у власти. Так же, как нынешняя приватизация.

                У Ланцовых было шесть сыновей и одна дочь Анисья, по-деревенски Оня, в замужестве Пронина. Все шестеро были призваны в 1941 г. Трое -  Василий, Андрей и Фома погибли. Все в 1941 году. Василий и Андрей были совсем молодыми. Григория комиссовали в 1943 году после контузии. Иван вернулся в 1945 году, а Петр лишь в 1954 г. В 1941 году попал в плен, а после войны 10 лет  колымских лагерей. Пожил недолго. Умер от рака желудка. Григорию долго не давали военную пенсию, в связи с утерей документов. Выхлопотали лишь в 2005 году. Он жив до сих пор.

                Немного в округе, да и вообще по всей стране, где из одной семьи было взято сразу 6 человек. Моя бабка Анна по матери была Алексею Ланцову родная сестра. Фамилия произошла от слова «ланка». Так в деревне называют прогал между домами, переулок. А также тех, кто жил на краю деревни, ближе к полю, которое по -  старинному называлась «лань». Дом Ланцовых сломали два года назад из-за ветхости. Простоял он в деревне лет 120-130.

                Следующая слободка по ходу солнца называется Хохловка. Объяснений у меня нет. Знаю, что первым домом при выходе из деревни в сторону Ильинского Погоста стоял дом Пелагеи Хохловой. Фамилия это или прозвище, сегодня спросить уже не у кого. Да и дома этого нет как лет сто.

                Слободка по количеству домов самая малочисленная, всего 20 дворов. Дома как и во всей деревне постройки начала прошлого века. Я застал дома постройки последней четверти девятнадцатого века. Дома как правило небольшие, семь на семь аршин – примерно – 25 кв.м.. Треть площади дома занимала русская печь. Вдоль стен стояли широкие лавки, кои служили и местом для спанья. Окна небольшие и обязательно со ставнями, последние закрывались на ночь, т. к. окна в домах были одинарные. В таких домах окон было, как правило два и только по фасаду.                           

Лет двадцать назад я «переписывал» деревню с ныне покойной Марфой Васильевной Медведевой, «деревенским прокурором» как звали её в народе. На её памяти в деревне было 136 дворов.

                Просматривая переписи деревень за XVIII-XIX  века, в среднем на один двор приходилось семь человек или, по старому, душ. Население было в лучшее время около тысячи человек. Сегодня осталось 50 человек. На моих глазах деревня вымерла, разъехалась по столицам, но большая часть,повторяюсь – вымерла. Деревню заполнили дачники – иждивенцы. Немногие из них приехали в деревню трудиться на земле. Там, где раньше были у домов лавочки и завалинки, сегодня высятся железо-бетонные заборы. Идешь вдоль деревни, как по тюремному коридору, хотя я его не видел, но представляю.

                Вот такая нерадостная картина истории моей деревни. Какой она была  - ей уже не быть. Лишь великие потрясения заставят людей трудиться на земле. Как это было раньше. Второе - политика правительства, когда сельский труженик должен получать за свой труд достойную оплату.

                От своего зарождения до сих пор считаю, что деревне примерно 500 лет. Четыре сотни лет она известна по документам, по переписи первой трети XVII века.

                Облюбовали люди место, отвоевали у леса землю наши далекие предки и  жили,платя посильную земельную повинность. Жила деревня общиной, - один за всех, все за одного, в любом деле. Жил мужик натуральным хозяйством. Революция и коллективизация отобрали у народа все. И натуральное хозяйство, и землю, оставив жалкие клочки приусадебной земли. Землю вокруг деревень продают горожанам –дачникам. Деревня, при этом, от этого не имеет ничего. Разве что раз в десять лет повесят фонарь на столб или посреди деревни устроют свалку-помойку.

                Пройдут два-три десятка лет, и коренное население, жившее здесь веками, останется только в архивах. Это судьба и история почти всех деревень России. Повторим в который раз – печальная судьбина.

                Фамилии в деревне разные: «животного» происхождения или от имен существительных: Волковы, Зайцевы, Козловы, Журавлевы, Медведевы, Собакины, Курицыны, Кискины. Фамилии от имен собственных: Карповы, Кузенковы (от Кузя), Пронины, Мишины, Евдокимовы, Глебовы. Фамилия Осокины – это или неправильно написанная или неправильно прочитанная фамилия Оськины – от Осипа, Оськи. Так же искажена фамилия Савины. От церковного имени Савин. При переписи пропустили букву «В» и получилась фамилия Саиновы. Много было дворов или хозяев, носивших фамилию Определенковы. Может быть при переписи у людей не было уличного прозвища, что весьма редко, и писарю самому потребовалось «определить», как записать. Он и записал их Определенковыми. Это, конечно, только моя версия. Фамилии: Куракины, Шуваловы, Рюмины. Это, конечно же, бывшие крепостные бывших помещиков, отпущенных на волю и перебравшихся  в старообрядческий «рай» Гуслицу.

                С высоты своего возраста понимаешь, как быстротечно время нашей жизни. Нет уже тех людей, живших в моей деревне. Наше святое дело вспомнить о них и что-то оставить в память. Пройдет много лет, и мой дальний потомок, прочитав эти строки, может тоже помянет нас добрым словом?

                                                                                              И коль выпало жить

                                                                                              Среди трав и лесов,

                                                                                              Значит так нам с тобой суждено.

                                                                                              Так и стой под звездой

                                                                                              Вереницей дворов,

                                                                                              Деревенька моя Сенькино!