В.Н. Алексеев РОДОВАЯ ЦЕПЬ Гусиные стаи на юг провожаю, И тонкие клены к забору сажаю… Не памятник ставлю, а так – без оглядки: Люблю я на синем гусиные лапки. И хочется всё же, чтоб после сказали: Мол, жили вот люди и клёны сажали. Н. Дмитриев Современные словари объясняют слово «родословие» как синоним «генеалогии», то есть считают родословие наукой о родовом древе. Действительно, именно так перевели на Руси греческое слово «genealogos». Однако, если вспомнить другие сходные слова, такие как «славословие», «добрословие», «злословие», «пустословие», то ясно видишь, что русское «родословие» обозначает не науку, а речь или слово. Так что родословие – это «слово о роде», повествование о истории рода. Этим я и намерен заняться. Первое ощущение того, что на родной земле вокруг тебя может находиться множество родственников появилось у меня при весьма невероятных обстоятельствах. Впрочем, чем дольше живешь на свете, тем лучше понимаешь, что случайностей в жизни очень мало. Всё необычное и сегодняшнее на самом деле начиналось давным-давно, но совершенно незаметно для тебя. А теперь вот проросло, проявилось,. Много лет назад священник Олег Пуртов пригласил меня на службу в свою только что вновь освященную церковь. Этот сельский храм в честь Тихвинской иконы Божией Матери стоял в селе Ивановском в четырех верстах от владимирского городка Покрова. К его приходу принадлежала деревня Анискино, откуда происходили предки моего отца. С детских лет я знал, что под сводами Ивановской церкви когда-то крестили моего отца, венчали деда и бабку. Надо ли говорить, какое волнение всякий раз поднималось в моей душе только от одного вида этого храма! Несколько последних десятилетий церковь в Ивановском стояла разоренной и поруганной, но вот времена изменились, и в ней вновь затеплились свечи. Службы в храме только-только возобновились. Стояла зима, в углу трапезной топилась большая металлическая печка. Слабый зимний свет из окон едва освещал голые, ободранные стены и нескольких старушек, молча сидевших на скамейке в ожидании службы. Я тоже скромно встал при дверях. Неожиданно одна из женщин поднялась и медленно, старческой походкой направилась в мою сторону. Подойдя вплотную, она несколько секунд пристально всматривалась в мое лицо. «Ты не Лексев? – наконец спросила она. – Не Николая сын?» (Надо сказать, что нашу фамилию Алексеевы в деревне произносили именно так – «Лексевы»). Оказалось, что эта бабушка из Ивановского в молодости знавала моего отца. Возможно даже, что не просто знавала, а испытывала к нему глубокие чувства. Помнила все эти годы! Отец еще молодым уехал из села в город, и с тех пор – вот уже около шестидесяти (!) лет – они не виделись а, скорее всего, и не слышали друг о друге. И вот спустя более полувека, увидев меня, уже далеко не молодого, лысого и бородатого (отец бороды никогда не носил), да еще почти в потёмках старуха признала во мне черты моего отца. Это, казалось бы, малоприметное событие так поразило мое сознание, что с того дня я уже много лет вспоминаю его, как одно из самых замечательных в жизни. Оно и сейчас представляется мне несравненно более существенным, чем защита диссертации, выступления на международных симпозиумах, посещения египетских пирамид или купания в Японском море. Конечно, «семена» случившегося в Ивановской церкви проросли на взрыхленной почве. Благодаря рассказам отца, я еще мальчишкой представлял себе, что вот по этим дорогам когда-то босыми ногами ходили мои прадеды, что в этих реках они купались и ловили рыбу, что в этой церкви их исповедовали и причащали, здесь они святили яйца и куличи и здесь же каждую Пасху радостно восклицали «Воистину Воскресе!» Наверное, в такие минуты приходит настоящее, а не книжное ощущение Родины. Ощущение, что родная земля – это те места, где тебя узнают по едва ощутимому сходству с родителями, где фамилию детей определяют, поглядев на их лица. Чтобы подытожить последние свои мысли, приведу слышанное в каком-то фильме о деревне выражение: «У нас вся деревня – родня. Кто – далекие, кто – близкие». С той встрече в церкви я стал понимать эти слова ясно и буквально, и лишь иногда хотелось заменить слова «вся деревня» на «все деревни». Год назад мне вдруг (а может быть не вдруг, а наконец-то) стало совестно, что проработав много лет в архивах, я так и не нашел время, чтобы поискать в старых книгах своих дальних предков. Правда, я так мало верил, что смогу найти крепостных крестьян, не известных мне даже по имени, что очень боялся разочароваться с первых шагов поисков. Но все-таки рано или поздно, а совесть надо было успокоить. Как уже говорилось, мой отец родился в деревне Анискино Покровского уезда Владимирской губернии. Она и сейчас лежит у края небольшого, окруженного лесами поля. В Анискине или в соседних деревнях и следовало искать мои родовые корни. Так и оказалось. Все открывшееся мне предки жили в трех соседних селениях: по линии деда – в Анискине, а по линии бабки – в селе Ивановском и примыкавшей к нему деревне Старове. Со слов отца и мамы я знал имена своих дедов и прадедов, но этим, то есть тремя поколениями предков, моё знание родословной и заканчивалось. Даты жизни дедов, род занятий, их сестры и братья не были известны даже приблизительно. Тогда, в молодости о таких подробностях не думалось, зато теперь всё, что касалось моих родственников, стало приобретать всё больший и больший вес. Действительно, а были ли сестры и братья у моего прадеда? Были ли у них дети? Сколько лет прожила прабабушка и от чего умерла? Короче говоря, у меня появилось непреходящее желание погрузиться в свои корни и либо отыскать новые имена предков, либо убедиться, что документов нет, следы затерялись и на том успокоиться. К счастью, сбылось первое. Через четыре месяца работы во Владимирском областном архиве корни моего родословного древа «ушли в глубь» на одиннадцать (!) поколений. Я углубился до середины семнадцатого века, до времени правления царя Алексея Михайловича, до отцов моих прапрапращуров. Для обозначения этого поколения уже не было и слов в русском языке. На удивление, сведений о предках собиралось очень много, как и книг, в которых они упоминались. Прадеды и прабабки оказались включенными в Первую всеобщую перепись населения Российской Империи, проводившуюся на основании высочайше утвержденного положения от 5 июня 1895 года. Инициатором переписи стал известный географ Петр Петрович Семенов, бывший в то время членом Государственного совета и председателем Статистического совета Министерства внутренних дел. Будучи известным географом, Петр Петрович организовал несколько значительных экспедиций в Центральную Азию и Новую Гвинею, за что впоследствии получил прибавку к своей фамилии и стал именоваться Семеновым-Тян-Шанским. Всероссийская перепись населения была проведена в 1897 году. Основные ее результаты ушли в Центральный статистический комитет на обработку, а переписные листы остались в губерниях. Так что теперь ими можно пользоваться при поисках предков. Каждый лист переписи был посвящен отдельному двору, то есть одному семейству. О моём прадеде в переписном листе № 240 по Владимирской губернии было сказано следующее: «деревня Анискино Покровского уезда Владимирской губернии. Хозяин двора – Федор Алексеевич Алексеев. Живет в собственном доме. Жилых строений во дворе – одно. Дом крыт железом. Православного вероисповедания. Грамотный. Сельский староста». Национальность в переписи почему-то не указывалась. Зато в паспорте моего деда по матери, Петра Максимовича Фролова, значилось «великоросс». Великоросс (или великорус) – одно из немногих слов, которых я не смог найти в словаре В.И. Даля. В нынешних же словарях русского языка это слово отмечено как устаревшее и означающее просто «русский». Это, конечно, слишком коротко. «Великоросс» – глубокое смысловое понятие, теснейшим образом связанное с «малороссом» и «белороссом». За этими словами стоит принадлежность людей к древнейшим составным частям русского государства – Малой, Великой и Белой Руси. У прадеда, как и у всех анискинских мужиков, было два занятие: основное – плотничество и вспомогательное – земледелие. Однако, как я уже отметил, прадед был еще и сельским старостой, то есть возглавлял Анискинское сельское общество. Такие крестьянские общины после крестьянской реформы 1861 года (отмены крепостного права) могли образовываться в каждой деревне и являлись низшей административно-территориальной единицей в стране. Они занимались перераспределением земли между крестьянами, определением севооборота и сроков сева, землеустройством, заведовали мирским капиталом и прочими всех касающимися деревенскими работами. С 1861 г. сельское управление возглавлял староста, которого избирали на сельском сходе сроком на 3 года. Как староста, мой дед должен был получать жалование от мирских сборов, а его семья на эти три года освобождалась от всех работ и нарядов. Были у старосты и помощники: сборщик податей, писарь, десятский (выборный от каждого десятка дворов). К сожалению, эти должностные лица не отражались в переписи, поскольку они назначались старостой и служили помесячно. Отыскать подробности о другом своем прадеде – Кирилле Ивановиче Ногине я поначалу и не мечтал. И вдруг через полгода после начала работы в метрической книге Тихвинской церкви села Ивановского попалась запись, в которой Кирилл Иванович назван отставным унтер-офицером. Это было уже существенно. Значит, прежде чем жениться на моей будущей прабабке Вере Архиповне Кирилл Ногин по рекрутскому набору попал в армию. Я полагаю, что это произошло в конце 1860-х годов. В армию тогда забирали уже не пожизненно и даже на 25 лет, как в конце XVIII. Правда, введенная в 1705 г. рекрутская повинность еще сохранялась, доживала, так сказать, свои последние годы. В 1874 г. она была заменена всеобщей воинской повинностью, а рекрутов стали называть «новобранцами». Так что Кирилл Ногин был одним из последних в селе рекрутов. В семье Ивана Ногина было тогда трое сыновей. Имена рекрутов в то время определялись крестьянской общиной. Она и порешила отдать в рекруты одного из Ногиных. В те времена военная служба делилась на фактическое пребывание в армии и пребывание в запасе. Когда Кирилл был еще мальчишкой, общий срок службы снизился до 15 лет, однако в армии человек пребывал только часть срока – сначала 12 лет, потом – 10, а к моменту службы прадеда всего 7 лет. Оставшиеся 3, 5 или 8 лет военнослужащий пребывал в своеобразном отпуске. В книгах о таких после имени писали: «находящийся в запасе солдат». Воевал ли дед, мне было неизвестно. Да и не всё ли равно? Правда, заложенное в детстве желание видеть боевые ордена предков нет-нет, да просыпалось во мне. А ведь это оказаться на войне – страшное несчастье. Даже если выживешь и дашь потомство, сколько горя останется в сердце от множества увиденных смертей! Говорят же об искалеченных душах наших «миротворцев», воевавших в Афганистане или на Кавказе. В русской армии звание «унтер-офицер» шло вслед за солдатом и ефрейтором. В пехоте в мирное время выше был только фельдфебель. Далее шли уже офицерские чины. Другие унтеры в окрестных деревнях в метриках упоминались очень редко: обычно крестьяне возвращались из армии солдатами. Лишь немногие (прежде всего, грамотные) падали в унтерские школы при полках. Значит, прадед чем-то выделялся среди прочих своих земляков, раз попал в такую школу. Спустя месяц Бог послал мне новую находку. В очередной метрической книге за 1878 г. оказалась обычнейшая запись о рождении младенца Гавриила Ногина. Однако в графе «Родители» вместо довольно нередкого «солдат, находящийся в запасе армии» значилось следующее: «Действующей Задунайской армии 2-й дивизии 8-го Московского гренадерского полка 6-й роты унтер-офицер Кирилл Иванов Ногин…». Прадед был гренадером! Служил в отборном полку, особо отличившимся еще в 1799 году во время Швейцарского похода А.В.Суворова! Значит, он всё-таки воевал. Освобождал братьев-болгар от турецкого ига, может быть, был среди защитников Шипкинского перевала, хотя из последних выжили только единицы. И вот вспоминаешь о мифологической нити жизни. Я родился потому, что немецкая пуля попала не в грудь, а в ногу моего отца. А теперь оказывается, что и отец появился на свет, благодаря тому, что английская пуля обошла его деда (турки стреляли тогда из английского оружия). Пытаюсь представить, как Кирилл Иванович возвратился в село. Повзрослевший, ставший мужчиной: возмужавший! Пришел ли он в шинели и шапке или дело было летом, а скатанная шинель была надета через плечо? Кто теперь это может знать? Но мне хочется верить, что прадед вошел в свое село именно в шинели. Ведь на ней лучше всего были заметны знаки унтер-офицера: широкие галуны поперек погон и пуговицы на клапанах воротника. Поди, долго хранилась такая шинель в доме Ногиных! Послушать бы рассказы этого «служилого» об армии, о тех местах, где удалось побывать! Наверное, найти невесту такому парню труда не составляло. Богу было угодно, чтобы женой унтера («унтершей») стала моя прабабка Вера Архиповна. Дальнейшие поиски предстояло вести по ревизским сказкам – прообразам наших переписей. Латинское слово «ревизия» означало «пересмотр, перепроверку». Ревизские сказки составлялись для учета крестьянского населения, точнее – для именного подсчета мужского населения страны. Каждый крестьянин представлял собой податную или ревизскую душу, за которую помещик должен был платить налог – подать. Поэтому и в книгах мужчин перечисляли на одной странице, а их матерей, жен и дочерей – на соседней. Всего в России было проведено 10 подобных ревизий, в XIX веке они прошли четырежды: 10=я – в 1857, 9=я – в 1850, 8=я – 1833, 7=я – 1815, 6=я – 1811 годах. Затем шли 1795, 1782, 1762-63, 1747 годы. А первая ревизия была проведена в 1719 гг. Считалось, что ревизии охватывали в среднем 95 % жителей страны, но в центральных губерниях этот процент был еще выше. 1-я, 2-я и 6-я ревизии содержали только списки мужчин и не регистрировали женское население. Некоторые ревизии проводились в течение двух лет, а впоследствии полученные данные могли уточняться. Искать свою деревню в той или иной ревизии (ревизской сказке) приходится не по алфавиту, а исходя из фамилии помещика. Это значительно осложняет дело, поскольку деревни и села постоянно закладывались, продавались, переходили в приданное. С другой стороны, при таком расположении селения одного помещика оказываются идущими одна за другой, и искать родственников становится легче. Ведь невест чаще всего отдавали за крестьян того же помещика. Месяца через два после чтения ревизских сказок число моих предков возросло так, что родословная схема уже не умещалась на одном листе. Однако, никаких подробностей о предках ревизские сказки не давали: только имена, отчества и возраст на момент ревизии. Так что следующими документами стали церковные метрические книги. Они велись в каждой церкви и до сих пор хранятся в районных и областных архивах. В каждом году заводилась новая метрическая книга и в ней тщательно записывались все родившиеся, венчавшиеся и скончавшиеся прихожане. Согласно декрету ВЦИК и СПК «О гражданском браке…» (вот когда впервые в России появилось это выражение, получившее такое широкое хождение ныне!) от 18 декабря 1917 г. метрические книги должны были быть изъятыми у Церкви и переданы на хранение в архивы ЗАГСов. К концу 1919 г. процесс передачи метрических книг, видимо, закончился. Окружные отделения ЗАГС стали обладателями метрик с 1863 по 1919 гг. Более древние книги были отданы на хранение губернским уполномоченным Главархива. Метрические книги хранят гораздо бóльшее количество сведений о людях, чем ревизские сказки. Кроме годов жизни метрики указывают и число того иного события. В них приведены имена крестных новорожденных, поручителей при венчании, место рождения невесты. Благодаря метрикам можно найти своих духовных родственников. А духовное родство считалось прежде не менее важным, чем кровное. Поэтому, например, категорически запрещались браки между крестными и крестниками, между крестными родителями, между кумовьями. С каждым поколением стала наблюдаться неизбежная потеря имен. Так, из восьми моих прапрадедов по отцу нашлось только семь (87%), а прапрапрадедов обнаружилось только половина (9 лиц из 16-ти). И все-таки, только по линии отца мне открылось более пятидесяти прямых предков. А были еще и братья, сестры, кумовья, крестные и крестники, поручители при венчании (и такие находились) моих дедов и бабок. В общем, множество имён людей, от которых ко мне перешло какое-то количество генов, какое-то количество внешних и внутренних признаков. Впрочем, мы же не выставке собак, чтобы говорить об экстерьере! Я верю, что перенял от предков и склад мышления, и поведение и многие душевные признаки. В таком моём положении было естественным почувствовать себя чем-то обязанным своим щурам и пращурам, подумать о том, что ты можешь вернуть им из того, что получил от них на время и что передашь детям и внукам. Проще всего было составить перечень имён для поминания и передать его священнику. Это я и сделал в первую очередь. Пригласил на кладбище настоятеля той церкви, где крестили и отпевали всех моих предков, и на могиле деда и прадеда мы вместе пропели «Вечную память». Батюшка обещал поминать их и в дальнейшем, а передо мной вновь встал вопрос: «А что теперь? Отдан долг предкам или нет?» Впрочем, а зачем они мне? Поначалу, я и сам толком еще не понимал. Только помнил, как отец не раз сожалел, что рано лишился своих дедов и отца. «Я бы, – говорил он совершенно искренне, – просто кормил бы их и поил, только чтобы иногда можно было бы с ними посоветоваться, когда не хватает опыта». Постепенно и у меня стала появляться потребность иметь кого-то, к кому можно обратиться мысленно за советом и чей ответ можно хотя бы приблизительно представить. Ведь обращаюсь же я так к своим уже покойным родителям. Мой земляк, замечательный поэт Николай Дмитриев, чьи корни выходили тоже из Анискина, очень образно описал это общение с предками: По владимирской тропке песчаной Шел я к бабушке в дальнюю весь, Вдруг послышался голос печальный: «Это здесь, это здесь, это – здесь…» Кто окликнул меня – я не понял И понять не пытался ничуть Лишь глаза посветлевшие поднял На небесную нежную муть. И улегся под куст, как отшельник, И услышал опять: «Это здесь…» И запел надо мной можжевельник Колыбельную смертную песнь. Я услышал ее не со страхом, Не с тоскою, и – руки вразброс, - Замирая, просыпался прахом И травою при жизни порос. И какие б ни выправил визы – Там лежу я, корнями прошит, Корни серы, а ягоды сизы, И песочком в глаза порошит Я так часто думал об этих людях, что вдруг вспомнил, что примерно таким же образом сидел над списками умерших крестьян гоголевский Павел Иванович Чичиков. Сидел и размышлял о судьбах людей, от которых остались одни только имена. Разумеется, это были рассуждения не Чичикова, а самого Николая Васильевича. Помнится, в школе наше внимание обращали на эти рассуждения, и мы даже помечали карандашом на полях книги – «Народ». Однако только теперь, спустя почти полвека после того урока литературы, я сам размышляю над обычным списком давно скончавшихся людей. Все-таки так хочется знать о том, как они выглядели, каким языком и о чем говорили, в чем видели счастье, о чем серьезном думали. Итак, по отцовской линии у меня открылись имена 51 прямого предка. 51 имя, о каждом из которых я даже не подозревал прежде: Дарья, Вера, Екатерина, Лукерья, Прасковья, Кирилл, Дмитрий, Петр, Ефим, Исаия, Акулина, Фрол. Прабабушка Лукерья Трифоновна, Дарья Павловна – другая прабабушка, Исайя Матвеевич – прапрадедушка…. Все эти имена представляются мне теперь какими-то особенно значительными, как бы высвечивающимися из глубины времени. Имена – именами, а мне всё-таки очень хотелось знать о том, как выглядели мои прадеды, каким языком и о чем говорили, в чем видели счастье, о чем серьезном говорили… Ведь и Чичиков (то есть Н.В. Гоголь) думал о том же: «Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнёс: «Батюшки мои, сколько вас здесь напичкано! Что вы, сердечные мои, поделывали на веку своём? Как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии…Пробка Степан, плотник, трезвости примерной… Чай все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушеной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякий раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог – где тебя прибрало? Взмостился ли ты для большего прибытку под церковный купол, а может быть, и на крест потащился и, поскользнувшись, оттуда, с перекладины, шлёпнулся оземь, и только какой-нибудь стоящий возле тебя дядя Михей, почесав рукою в затылке, примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!» – а сам, подвязавшись веревкой, полез на твоё место…» Павел Иванович Чичиков так надолго задумался над судьбами купленных им уже умерших крестьян, что не заметил, как наступил полдень. А ведь они были для него совсем чужие. Сколько же времени тогда должно думать о предках, если они – твои собственные предки? Обратите внимание на одно редкое теперь, но весьма замечательное выражение: «он умилился духом». На нашем современном и сухом языке «умилиться» означает «склониться чувством к любви и жалости, быть нравственно затронутым». Так что умиление – чувство глубоко христианское. И Чичиков испытал его по отношению к совершенно незнакомым и чужим ему людям, да еще и умершим. Это не каждому дано. Только за одно это качество Павел Иванович заслуживал глубокого уважения. Для меня мои предки оказывались тоже давно и очень давно умершими, тоже совершенно незнакомыми, но… не чужими, а родными. С каждым из них у меня были общие гены. Эти давно умершие люди передали мне ту или иную долю своих признаков, и эти признаки я теперь временно (пока живу) сохраняю в себе, передал их дочери Татьяне, а она – моему внуку Сергею. Признаки внешности, физиологии, темперамента, может быть даже продолжительности жизни…. Со временем у меня появилось еще одно соображение. С детства нас всех приучают отмечать множество государственных праздников, таких, например, как День предпринимателя, День весны и труда и т.п. Кроме того, СМИ постоянно напоминают о сотнях различных дат. И все-таки, многие люди искренне сокрушаются, что на этом торжественном фоне слишком мало места уделяется праздникам семейным, интимным, подобным, например, Новому году. Конечно, существуют дни рождений, свадеб, первого сентября, годовщины свадьбы, окончания школы. Но это если семья полная, если детей и внуков много. А если в семье всего двое или трое человек? Как им найти повода для тихого интимного праздничного застолья? И вот мне подумалось, что если мы дорожим именами предков, то связанные с ними даты должны быть для нас ничуть не менее важными, чем, скажем, дата рождения какого-либо политика или знаменитого артиста. Значит, в добавление (а может быть, в противовес) к списку общих праздников, можно иметь календарь юбилейных или круглых дат своего рода или фамилии. Правда, такой календарь купить невозможно. Составит его – личное дело и даже долг каждого отдельного человека. Для меня, например, в ушедшем 2008-м году исполнилось 205 лет со дня рождения прапрапрадедушки Петра Сергеевича Ногина, 195 лет со дня рождения прапрабабушки Авдотьи Сергеевны Алексеевой и 175 лет – прапрадедушке Архипу Ефимовичу Макарову. 115 лет назад умерла моя прабабушка Екатерина Силантьевна Алексеева. А 14 апреля исполнилось 105 лет со дня венчания моих дедов – Николая Федоровича Алексеева и Прасковьи Кирилловны Ногиной. Каждая из этих дат – повод пойти на кладбище, заказать панихиду в церкви, позвонить родственникам и напомнить об общих предках. Повод помянуть дома за молитвой или трапезой. Да и как же можно не помянуть? Это все же не День работника легкой промышленности. И ты, и твои дети обязаны этим датам своим существованием. Замечу, кстати, какое благо представляли собой древние сельские кладбища. Веками здесь собирались целые некрополи крестьянских фамилий, и, приходя на такой старинный погост, люди шли не на одну-две могилки, а обходили десятки захоронений своих близких и далеких предков. На нашем ивановском кладбище, например, каждая деревня имела своё место: здесь хоронили только анискинских, там – ивановских, а дальше – крестьян из Пернова, Старова и т.д. Между прочим, у многих народов существовало правило хоронить родственников в одном месте. Это создавало честь роду. В Грузии, например, нашим князьям соответствовали тавады. Так вот, для того, чтобы царь произвел тебя в это сословие, надо было не только обладать правом собственности на несколько селений, но требовалось иметь ещё церковь или монастырь для погребения членов своей семьи. Честь фамилии была немыслима без семейного некрополя. Но вернемся к долгу перед предками. Неожиданно для меня многие из моих знакомых просто отвергали саму мысль о таком долге. Один сказал, что ощущает долг только перед своими потомками и живет исключительно ради того, что его детям и внукам жилось лучше. Другой признался, что часто внушает себе: «Я никому ничего не должен». А третий сказал мне: «Ты живешь не в реальном, а в выдуманном миру. У тебя сильная степень шизофрении». Дома я мысленно пытался возразить своим оппонентам, но вдруг осознал, что в некоторой мере они были правы, возможно, приравняв мои занятия генеалогией к компьютерными играми. Я тоже не понимаю людей, которые часами пребывают в несуществующих мирах, в ситуациях, которые никогда не случались и никогда не случатся в их жизни. Однако, мир предков хотя и давно, но существовал. Этот мир существовал по тем же законам, по которым мы живем сейчас, и поэтому ценен и полезен для нас. Но ведь почитаем же мы воинов, защищавших Родину от врагов. Общество выделяет их среди прочих людей. Не будь этих героев, и нас не было бы. Отсюда следует, что и предков своих мы должны почитать. Не будь их, не было бы и нас, не было бы дорог, разработанных полей, сел, деревень, городов… От одной очень уважаемой мною дамы я получил по почте такой ответ на тему о родословии: «…каждому своё и у каждого по-своему. Но страна мы, конечно, несчастная именно из-за того, что у нас отбили привычку, желание и потребность помнить о предках.…Вопрос крови (кровного родства) у каждого находится на разном месте. Для одних он определяет всё. Для других – соседи и сотрудники на работе роднее и ближе, чем сестра, десятилетиями живущая на другом конце света! Мораль: доверять надо себе, а не правилам. Человек не может и не должен быть один. И благодарным надо быть обязательно. Но вопросы крови здесь ни при чём. Каждый решает и выбирает сам, кого благодарить и о ком помнить, и как это делать, и делать ли. А за правильность выбора мы все ответим на Страшном суде. От этого не уйти. И это-то и налагает обязательства». Часть моих знакомых, охотно соглашались, что какой-то долг перед предками, конечно, есть, но они не знают, как это выразить словами. Такие люди знали имена своих дедов и прадедов, бывали на их могилах и обычно имели большую родню. Однако мысли о предках, ограничивались только теми, кого они помнили. Другие из опрошенных признавались, что не застали или никогда не видели дедов и бабушек, что жили без отца или без матери, что предки жили где-то так далеко, что никто и не помнит, где именно. В таких ситуациях, говорили они, как-то и не тянет искать свою малую родину или троюродных родственников. Их вполне заменили хорошие друзья, и эти друзья теперь кажутся ближе кровной родни. Наконец, третьи мои респонденты начисто отвергали предложенную тему, как явно надуманную. «Двести лет назад наши предки и не подозревали, что мы появимся на свете, – отвечали мне. – Так чем мы им должны?» Поначалу я мысленно пытался что-то возразить каждому из этих трех мнений, но потом понял, что все они имеют право на существование. В какой-то мере каждый оказывался прав, поскольку жизнь у людей складывается по-разному, а отсюда и разные суждения. Ну, не дано было человеку знать имена своей родни, он и не думал о ней. Да и я сам, разве не волей случая нашел свои корни? Не нашлось бы в архиве одной-двух книг ревизских сказок, и мой поиск прервался бы на любой стадии. С другой стороны, если уж предки нашлись, надо бы все-таки поразмышлять о них. Не может быть, чтобы между нами не осталось никакой хотя бы и совсем тоненькой ниточки. Не может быть, чтобы мы ничего от них не получили, ничем от них исходящим не пользуемся. А раз пользуемся, то возникает долг. Ведь согласно словарю, долг – это нечто взятое на время и требующее возврата. В тайне души мне очень хотелось обнаружить этот долг. Хотелось чем-то отблагодарить предков за то, что я есть на свете. Разумеется, были мои молитвы о спасении их душ. Но хотелось к этому молению дополнить что-то такое, что не позволяло бы забывать о своих корнях, ощущать, что эти корни необходимы, что моя жизнь как-то оправдана в глазах дедов и прадедов. И вот я вновь обращаюсь к тому с чего начал: к нашему долгу перед предками. Этот особенный долг не материален. Он возникает не вдруг, не в одночасье, а скапливается из года в год в течение всей жизни. Из того, что говоришь на языке, сложенном твоими предшественники, ходишь по проложенным ими дорогам, пьешь воду из колодцев или родников, исполняешь обряды, которые они установили… И всё это ты должен ощущать как долг, то есть понимать, что всё это нам досталось на время и рано или поздно должно быть возвращено. И когда ты начинаешь ощущать свою связь с неизвестными тебе и давно уже не существующими людьми, тогда наступает время отдачи долга предков. Однако особенность долга перед предками состоит в том, что отдавать его приходится не дедам и прадедам, а детям и внукам. Причем не только своим, но чужим. Конечно, поначалу ты должен впитать, познать, полюбить всё, чем жили предки. Это весьма немалый труд, но благодаря ему тебе удастся ухватиться за длинную цепь своих предков, стать следующим звеном этой цепи. А затем ты должен суметь передать эти свои знания следующим поколениям, сделать так, чтобы они, поколения, в свою очередь зацепились бы за тебя и образовали собой еще одно звено родовой цепи. И лучше всего передать не только в виде фольклора, а так, что они тоже любили, почитали и вводили в свою жизнь то, чем жили предки. Только в этом случае каждый из нас становится не последним, а одним из передаточных звеньев в родовой цепи и только так мы можем оправдать общественный смысл своей жизни. Подобный возврат долга не имеет предела: можно узнать и передавать веру, систему жизненных ценностей, сказки, обряды, правильный язык, кулинарные рецепты, ремёсла, одежду, традиции – всё, что включается в понятие Отчизна. Вот почему доброе чувство к предках есть чувство святое, от которого рождается и доброе чувство к своему народу, к Родине и самопожертвование для блага народа и величия Родины. У Николая Дмитриева на этот счет есть прекрасные строки, написанные им в последний год жизни: Родовая цепь – как цепь колодца, Ты ее задень легонько, тронь – И почуешь, как передаётся Изглубинный холод и огонь. Всё навеки сомкнуто в отчизне, Даже если память никуда. Согрешишь – и родовые слизни Вверх к тебе полезут без труда. Что ж, и эту принимай заботу, И зазря зубами не скрипи, Ведь ты сам то ржавь, то позолоту Вниз пускал по родовой цепи Перед погруженьем неминучим Знаю: уж ничто не повернуть! Дай, судьба, под воротом скрипучим Серебром раскаянья сверкнуть.
|