«Богородская речь»,
10 марта 1913 г., №11.

УЕЗДНАЯ ЖИЗНЬ.

Дорожные очерки.

Давно уже мне не приходилось ездить по Ореховскому подъездному пути. Управители подъездного пути наконец-то надумались сделать небольшое облегчение для пассажиров. Прежде поезда подавались с полустанка, где находится их вагонный парк, для посадки пассажиров почти за четверть версты от Ореховского вокзального сарая. Платформа была узенькая, всего аршина полтора ширины, и пассажиры, толкаясь на этих узких подмостках, часто падали на рельсы, прямо в грязь. С ручным багжом происходили большие трудности, потому что приходилось тащить почти за сто сажен. Теперь устроена новая платформа, более удобная и длинная, прямо против выходных дверей вокзала Нижегородской чугунки.

Процедура продажи пассажирских билетов в вагоне третьего класса длилась очень долго. Господинъ с кокардочкой, в путейской форме, отмотал все руки, пощелкивая билетным аппаратом; из машинки выходили самые разнообразные билетики, желтые, красные, зеленые, прямые и обратные. Наконец, поезд готов был к отправлению. Спереди крикнули, что багаж готов, и почту привезли. В это самое мгновение в вагон третьего класса, где я прютился у окошечка, ввалился здоровенный длинноволосый субъект, в виде монастырского послушника. Из-за пазухи его длинной хламиды, подпоясанной широким ремнем, торчала пара «мерзавчиков». Озираясь по сторонам, он громко распевал густым басом грозный (...)

Судя по его могучей фигуре, видно было, что он способен сокрушить не только грешных, но и праведных.

— Отец! — крикнул кто-то из пассажиров. —. Садись вот тут, удобное местечко для тебя.

— Нет, спасибо. Тут сидит публика все умная, надутая, пройдусь лучше в телячьи сарайчики, там сидит публика настоящая «рассейская», с разговорцем и все такое.

Кто-то крикнул ему вдогонку:

— Отче, смотри мерзавчики-то не растеряй, не вывалились бы из-за пазухи.

— И много таких «отцов» разъезжает по этой гуслицкой дорожке, — заметил кто-то из пассажиров.

— А тут у нас, то-есть настоящий, можно сказать, «послушнический тракт». Из Введенской Пустыни направляются в Гуслицкий монастырь, из Гуслицкого в Введенскую, туда и обратно, совершая круговое путешествие. От Введения до «Перепечина» (т. е. ст. Покров) он пройдется пешочком, по дороге тут три шиночка, можно подкрепиться, обогреться, а тут в Перепечине сядет в теплый вагончик, быстро доедет до Орехова, пересядет на Гуслицкую дорогу, и через два-три часа уже на ст. Куровской. А тут, до Гуслицкой обители рукой подать. Здесь в монастырской гостинице, в тепле, сидя за самоварчиком, уничтожив запасные «мерзавчики», вот, вроде «отца», грозяще запоет, что «поутру он изобьет всех грешных земли».

Г.А.

Дер. Заволенье.

28 февраля в деревне Заволенье, Запонорской волости, на девяностолетнем возрасте умер старообрядческий неокружнический священник о. К. Большаков. Старость и болезни понудили его три года тому назад отказаться от священнослужения. Свою деятельность начал он еще в грустные времена, когда на старообрядческое духовенство делались форменные облавы, и священнику приходилось скрываться, как самому последнему преступнику. Совершались требы сплошь и рядом в овинах, в лесу, а то и просто в подполье. И этот Дамоклов меч, висевший много лет над головой о. Козьмы, сделал его душу угрюмой и строгой. Паства его побаивалась; называли его «гордым».

Когда открылась в Заволенье земская школа, о. Козьма заявил: «ребят, которые пойдут в школу, не пущу в часовню». Так и сделал... Потом жизнь изменила его взгляд на «мирское» учение; внуки его ходили в ту же самую страшную школу.

Своей долгой и безупречной службой у алтаря о. Козьма снискал себе всеобщее уважение и пользовался в неокружническом мире большим доверием, как строгий, но справедливый духовный отец.

Захоцкой.

Гуслицы.

Самоубийство.

В селе Карпове, Богородского уезда, 22 февраля, в 4 часа вечера, у себя на дворе повесился молодой дьякон Николай Захарович Лебедев.

Не смотря на то, что покойный часто (...) прихожане любили его, как человека прямого и отзывчивого.

В день смерти покойный был совершенно трезв и, как говорят, еще с утра пообещал супруге начать новую жизнь, т. е. трезвую. Похоронили покойного, согласно предписанию епархиального начальства, в стороне от сельского кладбища, как Некрасовского самоубийцу «Стрелка»:

«Без церковного пения, без ладона:

Без всего, чем могила крепка».

У одного священника еще до распоряжения епархиального начальства вырвалось нехристианское пожелание — «похоронить, как собаку».

Чем объяснить такое недружелюбное отношение к покойному его духовных собратий? Уж не тем ли, что он кончил жизнь не как обычный бурсак, т. е. не умер от медленного отравления сивухой? А покойный, как характеризуют его люди близкие и хорошо знающие, поступил в Гуслицы не таким, каким знали мы его в последние годы. Редкий из бурсаков, обладал такими познаниями из педагогики, и никто так не стремился приложить свои знания к делу, как он. Но применить свои силы к делу в Гуслицах, куда он поступил учителем в церковную школу, ему не удалось. От гуслицких учителей требовали лишь рабского повиновения и преклонения перед наблюдателем школ о. Глаголевским, а к этому покойный оказался неспособен. Он стал искать выхода из своего нелепого положения и нашел его на дне бутылки, а вино привело его к петле.

Эф—Ка.

Происшествия.

Запонорская волость. Пожар.

В 3 часа ночи на 27 февраля сгорел в деревне Давыдовой, Запонорской волости, только что выстроившийся кр-н С. Кокорев. Застрахован дом не был. Подозревает поджог из мести.