Горячев Виктор Павлович
( 1 сентября 1916 – 12 марта 1987)

О ЖИЗНИ И СЕБЕ

     Трудно начать, и не знаю с чего. Но начинать, чувствую, надо с начала. А где оно, начало? Уже много стерлось в голове, растерялось в памяти прожитых лет, и остался скелет прожитого времени. Исчезли подробности, краски юности и даже поздних лет. К сожалению, мы часто не замечаем текущих дней, а они все разные, наполнены разными событиями мелкими, а иногда крупными. Странно, но факт, что иное мелкое событие помнится иногда дольше, чем иное крупное. А вся жизнь человека и складывается из мелких и других событий. Их человек либо сам создает, или они привносятся жизнью. Но, так или иначе, человек живя, помнит многое из прошлого - и хорошее, и плохое. Важно то, как он анализирует свои действия, поступки, что одобряет, а что осуждает, делает ли для своего совершенствования выводы - и не только для себя, но и для других.
     Окружающие тебя люди - разные по характеру, образу жизни, мышлению. Все люди разные, и каждый со своим прошлым, которое нельзя ни позабыть, ни продать, ни подарить, ни уничтожить. Одни из них располагают, притягивают к себе, другие наоборот отталкивают от себя своим поведением, образом жизни, мышлением, даже одеждой. Третьи не раскрываются сразу, при первых встречах. Хотят узнать тебя ближе, шире. Думаю, что этот разряд людей для меня более предпочтителен. Они не спешат с выводами, не лезут в дружбу сразу, но и не отталкивают от себя. Они как бы примеряют свою совместимость в товариществе, дружбе. Окружающие тебя люди воздействуют на тебя, хочешь ли ты этого или нет. Важно выбрать для себя от них все лучшее - честность, верность, устремленность, трудолюбие, моральную чистоплотность.
     За полувековую свою работу мне приходилось встречаться и работать со многими сотнями людей. Вначале в ФЗУ /фабрично-заводское училище./, в техникуме, в школах, в армии и в министерстве в кадрах. С годами приходит опыт, как ценить людей, как выбирать друзей, главное - выработать в себе самоконтроль на любые случаи жизни.
     Кажется, отошел от плана, надо возвращаться к началу.

     Рождение – Москва-центр
     Свидетельства о рождении нет. Мама точной даты моего рождения не помнит. Говорит, что в конце августа 1916 г., в Москве, Газетный пер., теперь ул. Огарева, 7, что рядом (напротив) с центральным телеграфом на ул. Горького /ныне опять Тверской – И.В.Т./. Дом этот и сейчас стоит. Помню его хорошо, хотя мне было 4-5 лет, когда выехали в деревню Лашино, где прожили до 1929 г., там и окончил начальную школу. При входе во двор московского «родного» дома была арка с железными воротами и калиткой. Двор образовывался замкнутыми стенами дома, узкий, залит асфальтом. Зелени не было. Помню, на противоположной стороне (против нашего дома) был одноэтажный особняк, во дворе которого была клумба с зеленью. И еще в памяти: почти рядом с «родным» домом была церквушка, где меня крестили.
     Летом 1982 г. пришел к этому дому в Москве. Жильцов в нем уже нет. Дом занимает какое-то учреждение. Ворота те же, но без решетки, и глухие. Церковь стоит. В ней сейчас переговорный телефонный узел. Маленького домика с клумбой тоже нет. Нахлынуло чувство какой-то горечи. Во двор меня не пустили. Но двор, каким был таким, и остался. Его я рассмотрел в щёлку ворот – а от этого стало еще тягостнее.

     Лашино
     Деревня Лашино в 8 км от Ильинского Погоста и в 1 км в стороне от села Хотеичи. Один конец деревни назывался Клюшкой, другой Концом. Для меня Лашино - что для Пушкина село Михайловское. Здесь приходил во взрослое сознание. Познал сельскую жизнь со всех ее сторон.
     Сама деревня небольшая, около 100 домов. Из них выделялись солидностью всего 3-4 дома, ранее богатых людей, остальные дома – обыкновенные, сельские – подмосковного типа постройки. У каждого дома был двор, усадьба. У многих были лошади и почти у всех коровы. Заводили овец и поросят. Коз почти не было.
     К деревне вплотную подступала роща и сосновый бор, где в церковные праздники (летом) устраивались гулянья жителей Лашино и Хотеич. Собиралось много народу – не только молодежь, но и пожилые с детьми. Выходили все нарядные. Пели песни, плясали под гармонь. Собирались в компании, и у каждой своя гармонь, свои песни, свои пляски, частушки.
     За продуктами – спичками, керосином, свечками, гвоздями, косами, молотками и прочими хозтоварами - ходили в магазины села Хотеичи. В Лашине никаких магазинов не было. Хлеб пекли в каждом доме, молоко, сметана, мясо были у всех свои. Каждую осень делили луга и полевую землю по дворам на количество едоков (членов семьи). Сеяли рожь, овес, вику с клевером, сажали картофель, капусту, огурцы, лук, морковь, горох, выращивали хмель. Рожь молотили цепами – два, три и в четыре (руки) человека. Затем лопатами веяли на ветру и везли на мельницу в Хотеичи. Полученную муку привозили домой.
     Во всех сельхозработах участвовали не только взрослые, но и обязательно дети (пололи сорняки, ворошили сено, разбрасывали его для сушки и сгребали в копны и убирали во двор, рыли картошку, щипали хмель). Вечером летом дети встречали и загоняли домой свою скотину. По субботам и воскресеньям вечерами молодежь гуляла (ходила) по деревне, чаще компанией с песнями, частушками под гармонь. Иногда устраивали танцы – кадриль, вальс, а то и просто русскую пляску. Понятно, что мы вертелись около молодых и подражали им, запоминали. Зимой молодежь собиралась в каком-нибудь доме – где также пели и плясали. Клуба в деревне не было. Не было и электричества, и радио. Освещение - керосиновые лампы.
     В 1924 году я пошел в школу в 8 лет. Школа была обыкновенным сельским домом – 1 комната. Помню, в январе учительница первая моя Елизавета Артемовна, сообщила нам, что умер В.И.Ленин, показала его портрет. Елизавета Артемовна была очень строгой учительницей, и ее все боялись. Иногда наказывала, оставляла после уроков, запирая ребят в классе. Сама уходила домой обедать. Так однажды было и со мной. Сейчас уже не помню, за что получил наказание, но после уроков сидел взаперти. Особо она обращала внимание на правописание и ошибки. Придумала соревнование, если можно так сказать. Приглашала к себе домой по одному и заставляла переписывать что-либо из учебника в тетрадь – общую для всего класса. Каждый должен написать не менее 1-2 страниц в тетради, да так, чтобы не было ошибок и красивее других. Если сделаешь ошибки или напишешь некрасиво – заставляла все переписывать сначала. Неслучайно, что все ее ученики имели хороший почерк. У нее я учился два года - в 1 и во 2 классах. В 3 и 4 классах я учился уже у Василия Леонтьевича Буслакова. Елизавета Артемовна почему-то не учила в Лашине в это время. Интересно было то, что ученики 1-х, 2-х, 3-х, 4-х классов занимались в одном классе и в одну смену при одном учителе! Например, первоклассники писали буквы, второклассники читали про себя по заданию, третий класс решал задачи и примеры, а четвертый класс рисовал или еще что-либо делал. И так каждый день. В классе было учеников 25-30.
     В 1927 году была создана пионерская организация, и меня приняли в пионеры и выбрали командиром (председателем) пионерского отряда. В свободное время, после уроков, выпускали стенгазету, разучивали революционные песни. В первомайские дни и октябрьские праздники вместе со взрослыми ходили на демонстрацию из Лашино в Хотеичи. Несли флаги под барабанный треск, пели песни, разученные в школе («Мы - кузнецы», «Наш паровоз, вперед лети», «Смело, товарищи, в ногу» и др.).
     Тогда вместо области и района была Московская губерния и Ильинская волость Богородского уезда. Так вот однажды из волости (Ильинский Погост) приехал в Лашино в пионерский отряд комсомолец по фамилии Стулов. Я собрал отряд, и мы направились в рощу около деревни. Припоминаю, Стулов рассказывал о событиях в Китае (КВЖД). Разучивали с ним новую в то время песню. Слов ее всех не помню, но речь шла о Чжан Сюэляне, Муссолини, Чан Кайши. Что-то такое: «Не устрашит нас сам Муссолини, а вместе с ним и Чан Кайши … вперед, ребята, вперед».
     В деревне была плотина, точнее, небольшое озеро, мелкое. Летом в нем ребятня купалась, а зимой по льду гоняли кубари и катались с горки на ледушках (санок не было) и сурках. Ледушка – это корзина, облепленная коровьим пометом и облитая водой. Сурок – это широкая, но короткая лыжа, вырубленная из толстого полена. К ней приделывались стойки, покрытые доской для сиденья. Сурка у меня не было, но зато ледушки всегда. Пытались делать коньки из полена, а вместо лезвия прикрепляли толстую проволоку. Такие коньки привязывали веревкой к валенкам и катались, кто на одном «коньке», кто на двух. Взрослая молодежь обычно по субботам и воскресеньям уворовывала у кого-нибудь сани большие, и на них катались вечером с горки на плотине. Садились по 10-15 человек.
     Интересно, что в Лашино очень много однофамильцев – Банцекины, Артамоновы – их большинство в деревне.
     Родители держали меня в строгости, до 4 класса иногда наказывали ремнем. Но вот весной, когда закончил 3 класс, я пропружал воду у соседнего дома и промочил новые валенки с калошами. Ко мне подошел папа и сказал: «Ты теперь уже большой и понимаешь, что сделал плохо, намочил новые валенки». Я подумал: «Ну, сейчас дома опять даст мне ремня». К моему удивлению, он сказал: «Бить тебя не буду, ты большой уже и должен вести себя как взрослый и думать, что хорошо ты делаешь, а что плохо». С тех пор побоев больше не было. А я старался больше не делать необдуманных шалостей.
     Летом, как и все деревенские ребята, помогал родителям во всех сельскохозяйственных работах: полол сорняки в огороде, сушил и убирал сено, щипал хмель, ходил встречать свою корову Рыжку, копал картошку, а поздней осенью с ребятами ходили перекапывать огороды, чтобы найти оставшуюся картошку и принести домой. Кроме коровы у нас были поросенок и куры.
     Летом часто ходил в рощу, собирал шишки для самовара и приносил домой. Нравилось мне с папой ставить тычьё под хмель. Тычья иногда не хватало, и мы украдкой ходили в бор и нарубали тычья, тут же его очищали (шкурили) и спешили поставить. У нас было 2 участка под хмелем – один на задах, другой около бора. Осенью, когда ощипывали хмель, сушили его у Харитоновых (у них был для этого специальный овин – сарай).
     Среди ребятишек была распространена игра в бабки и рога. Рога – обрезки кончиков рогов. Ставили их в шеренгу и издали с 15-20 шагов бросали плоскими камнями, кто сшибал – забирал себе.
     Родители показывали пример хорошего отношения к людям. У нас часто собирались родственники. Пели песни. От меня требовали, чтобы я уважал старших, не перебивал их разговор. Помню один курьёзный случай. Дело было летом. Был с папой на сенокосе. Он послал меня сказать маме, чтобы она сходила к Харитоновым и попросила лошадь, чтобы привезти скошенное сено домой. Я прибежал домой, но мама разговаривала с соседкой и очень долго. Когда они кончили разговор, я ей передал, что сказал папа. Она меня отругала за то, что я не сказал сразу, как пришел. Я ей ответил, что «вы не разрешаете перебивать взрослых, когда они разговаривают».
     На деревне наиболее культурными людьми считались мои родители. Так и нас с Ирой воспитывали. Одевали нас скромно, но как-то оригинально в отличие от деревенских ребят. До 5-го класса включительно я ходил в коротких штанах, как летом, так и зимой. Ира, сестра, часто носила белые воротнички кружевные и бантики.
     В деревне распространены разные прозвища, как у взрослых, так и детей. Например, «Богдан под титлом», хомичи и др. Меня не то дразнили, не то почему-то другому звали «Манькин сын». Своих друзей я звал одного «Ваной», другого «Цицига».
     Однажды летом меня отправили в гости в Голутвин к родственникам Кировым. Жили они при станции. Дядя Вася работал дежурным по станции. Рядом с их домом был переходной мост через железную дорогу. Так я целыми днями просиживал на этом мосту, глядя на проходящие составы. Особенное ощущение запомнилось от проходящего подо мной паровоза. Он обдавал меня дымом и паром. Домой приходил чумазый.
     Затем в Лашино к нам приехали из Голутвина Шура и Клава (сестры, дочери дяди Васи). Я их пошел провожать на станцию Конобеево. Нес их большие шляпки с лентами. Когда прощались, я отдал им шляпки, они их не узнали. Они все были измазаны дёгтем. Это по дороге я их раскрасил о траву, измазанную телегами.
     Кроме указанных двух моих друзей, Вани и Цициги, я дружил с двоюродными братьями Харитоновыми – Колей и Федей. Ходили с ними за грибами. Коля погиб во Вторую мировую войну. В лесу он распевал: «Ау, лиса, я гриб нашла, большой корень варить годен». Он был мастер собирать грибы. С его братом Федей – младшим – ходили и за земляникой. Часто злился, что он всегда набирал её больше меня. Не знал я тогда, что у меня дальтонизм и поэтому плохо видел в зелени красную ягоду землянику. А вот с черникой мы были с ним на равных.
     Садов в деревне было мало, 3 – 5 всего. У Харитоновых был хороший сад, много яблонь, вишен, малины, сливы. С Федей мы часто паслись в этом саду. Дядя Ваня (отец Феди) занимался и пчелами. После его смерти папа взял несколько ульев колодочных и привез в Ильинку.
     Сейчас странным кажется, что по поручению учителя Василия Леонтьевича, когда я учился в 4 классе, ходил по деревенским домам – и подписывал на газету «Беднота», а после разносил по домам эту газету.
     Первая книга (художественная), которую я увидел, была «Ташкент город хлебный». Зимой на печке мама и папа по очереди читали «Три мушкетера». Библиотеки в деревне не было. И дома у нас книг не было, а упомянутые были чужими.
     Была сенсация – переполох в деревне, когда дядя Ганя (Гаврил), брат папы, где-то купил «приёмник», напоминающий пол-литровую банку, сверху рычажок с иголкой. Иголка находилась над сантиметровым каким-то камнем. Этой иголкой надо было на камне нащупать волну передачи радио и слушать в наушниках. Так к дяде Гане приходила вся деревня посмотреть на это чудо, послушать, что говорит эта «банка». Это был, вероятно, детекторный приемник. Чуть позже, весной 1929 г., Кустарев (жил напротив Харитоновых) установил большую высокую антенну из длинной жерди – 15-20 метров. Поднимали эту антенну почти все мужики деревни.

     Колхоз
     Наконец, в деревне появился трактор; когда он ехал по деревенской улице, за ним бежали не только дети, но и взрослые мужики и женщины. Все были удивлены. Затем привезли молотилку для обмолота ржи и овса. И ребята-подростки с удовольствием помогали взрослым подавать снопы в барабан для запуска агрегата. Происходило становление колхозной жизни. Где-то в 1928-1929 гг. создали колхоз. В него вступило несколько семей. Среди них был председатель сельсовета, мой учитель В.Л.Буслаков, Муравьев – муж моей учительницы, Горячевы - братья Павел (отец) и Гаврил. Всего что-то 10-12 дворов. У вступивших в колхоз своих лошадей не было. Вот и прислали трактор на помощь.
     Злорадству по поводу создания колхоза не было предела со стороны зажиточных и средних крестьян. За вступление папы в колхоз впоследствии на нашу семью лягут моральные неприятности. Эти неприятности (о них позже) усиливались еще тем, что ни папа, ни мама в бога не верили. В церковь, если и ходили в Хотеичи, то очень и очень редко. Церковные праздники, хотя и отмечали дома, но лишь по привычке, а не по вере.
     Однажды, кажется, на Троицу, по деревне носили иконы от двора к двору. Каждый дом должен был выставить перед своим домом на улице стол с водой и свою икону. Мама стол не выставила и поп, видя, что стола нет, зашел в дом. Выпил чарку водки. Мама заявила, что стол не выставила, потому что крестный ход вообще надо бы прекратить, т.к. сейчас распространена какая-то болезнь, а «вашу икону целуют все взрослые и дети». Поп согласился, но сказал, что отменить нельзя, это воля Божья, «да и народ не поймет».
     Вот по трем причинам нашу семью в Лашине и возненавидели:
     1. За то, что вступили в колхоз.
     2. За антирелигиозность.
     3. За, якобы, показную «культурность» в поведении взрослых и детей (нас с Ирой).
     А тут, как на грех, арестовали в скором времени попа и зажиточного соседа Артамонова. Это всё, по слухам, свалили на нашу семью, считая, что это проделки матери и отца.
     
     Выселение
     Собственного дома мы не имели. Жили в доме, который принадлежал сельсовету (хозяин дома когда-то куда-то скрылся). Несколько лет длилась тяжба из-за этого дома. Было около 10 судов. Сельсовет возбуждал дело о выселении нас из этого дома. Но суд каждый раз отказывал в выселении. Наконец наступил финал. Отец, видя сложившуюся ситуацию, перешел на другую работу. Сначала он работал в Хотеичах продавцом лавки «Центроспирт». Я его часто навещал, и мы с ним из Хотеич в Лашино возвращались вместе. Зимой по бездорожью, по колено в снегу, с фонарем «летучая мышь». Он перешел на работу в Ильинский погост зав. базой Ликерводки – продавцом. К этому времени я закончил четвертый класс (1929 г.). Учиться в Лашине дальше было негде.
     Мама, уходя на работу в колхоз, а папа, уезжая на работу в Ильинку, наказывали мне, чтобы я запирал дом и никого не пускал. Так я и делал. Все двери запирал, а чтобы погулять на улице, вылезал в чердачное окно и по крыше спускался на улицу. Местные деревенские власти, видя, что через суд у них ничего не получается, решили пойти ва-банк. Хорошо помню сходки, заседания разные, которые проводили в нашем доме. Под предлогом того, что дом принадлежит сельсовету. В дом набивалось полно народу, мужики курили махорку, окурки и плевки на пол и в цветы (которых у мамы было много). После сходки такой, мама каждый раз мыла полы, всё чистила. Мужики листья цветов обрывали, цветы гибли. Всё это делалось преднамеренно, чтобы нам больше насолить и скорее от нас избавиться. Ранее шла речь о покупке нами этого дома, но сельсовет отказывался его продать. Теперь же, когда отец уже работал в Ильинке, вопрос о покупке нами этого дома отходил на второй план. Но совсем вопрос о купле-продаже дома не снимался. Более того, появился человек, пожелавший купить этот дом. Это был родственник председателя сельсовета.
     Мы продолжали жить в доме. Однажды летом к нам заявился председатель сельсовета с уполномоченным из волости и понятыми. Погода была очень теплая, много зелени. Ни отца, ни матери не было. Мама пришла позже, а папа вовсе вечером приехал на велосипеде из Ильинки. Мужики по указанию председателя вынесли все вещи и мебель на улицу перед домом. Я что-то кричал, возражал, но в доме уже ничего не оставалось кроме стульев. Тогда я схватил один стул и сел на него посреди комнаты, вцепившись руками и ногами в стул. Вокруг меня народ, обсуждают, как быть со мной? Одни предлагают вынести меня вместе со стулом, другие говорят «пусть сидит, пока не надоест». Но дом же надо опечатывать! Сколько так продолжалось, не помню. Тут ко мне подошел Федя Харитонов, что-то мне сказал, взял меня за руку, и мы вышли, пошли к ним. Вечером, когда вещи из дома были выброшены на улицу, ярые противники нашей семьи - человек 10-15 женщин - ходили по деревне, били в заслон от печки, кричали что-то невнятное, выражая этим победу над семьёй Горячева В.П. – всё-таки выгнали, наконец! В июле-августе 1929 мы переехали на жительство в Ильинский Погост.
     Всю ночь и следующий день вещи и цветы находились около дома. Затем вещи перевезли в другой нежилой дом. Всю ответственность нёс сельсовет. Учитель В.Л.Буслаков просил меня собрать пионеров и готовиться к празднику 1 мая. Я отказался, т.к. все вещи опечатаны сельсоветом, и у меня нет одежды и формы. Так продолжалось около 3-4 недель. Это время мы жили в горнице у Харитоновых - у тети Маши (сестры папы) и дяди Вани. Корову Рыжку пришлось приучать к новому дому Харитоновых, а она упорно шла к старому.
     Сельсовет объявил о продаже бывшего «нашего» дома с аукциона (с молотка), т.е. кто даст больше. Видимо, рассчитывали, что дом достанется родственнику председателя сельсовета дёшево, т.к. отца в расчет не брали (ему он уже был не нужен), а он вопреки всему начал игру с покупкой дома. Все были удивлены, а он отмалчивался и пошёл на принцип – хочу купить! Появился азарт: кто – кого! Собрался народ около дома – продажного. Ведро пустое поставили на стол, и молоток положили рядом. Первый удар молотка – внимание! Объявляется первая цена дома – 200 руб.! Кто больше? 250. Отец – 300. Противник 350. Отец – 400; против – 500; отец – 550; против – 600; отец – 700; против – 900; отец – 950 и так довели продажную цену дома до 1600 руб. Отец отступил после этого, и родственник председателя сельсовета приобрел дом за 1600 руб. Красная цена этому дому, как говорил отец, 500-600 руб. Он говорил, что начал игру за дом, чтобы противник купил этот дом за более дорогую цену.

     И еще о Лашине
     В феврале-начале марта снег покрывался сверху настом – крепкой коркой. По нему хорошо было бегать, как по белому асфальту. В это время все ребята увлекались пусканием по насту мурков (нырков). Это небольшой ствол молодой елочки или сосенки очищенный от кожуры с заостренным концом. Запускался нырок с руки, упираясь в бедро. Летел он по насту на 20-50 м.
     Знаменитостью Лашино стало по всей Московской губернии и дальше благодаря Дуне-гадалке. К ней приезжало много народу, чтобы погадать – излечиться от болезней, найти своих врагов, жуликов, узнать свою судьбу и т.д.
     Я был у неё в доме однажды. В комнате у неё было в три ряда икон разных. В переднем углу стояла большая икона от пола до потолка. Всегда горела лампадка. На окнах занавески. В комнате при такой обстановке становилось как-то не по себе. Света мало, и отовсюду на тебя глядели святые с мрачными лицами. Иконы были налево, направо и впереди.
     Интересная быль. У Василия Ивановича Прунтова (брата мамы) заболела жена – Ольга Леонтьевна. Она послала его к Дуне, чтобы она дала какой-нибудь воды от болезни. Он взял четверть (3л) и пошёл из Хотеич в Лашино. По дороге встретил приятеля и данные ему 3 рубля для Дуни за воду пропил с другом. Как быть? С пустой четвертью возвращаться неудобно к больной жене. Тогда он наполнил четверть водой из лашинской плотины и принёс жене. Она выпила воду и через некоторое время поправилась. Вот что значит вера, убеждение!
     Рассказ дяди Саши Горячева (брата папы). У него украли серую в яблоках лошадь. Долго искал. Затем решил пойти к Дуне – погадать. В темной комнате – горнице, где также были иконы, Дуня зажгла свечу, в блюдце налила какой-то воды и говорит: «Смотри в воду и ты увидишь жуликов». Долго я смотрел в блюдце с водой, но ничего не видел. Я говорю Дуне, что ничего не вижу. Она стала злиться и говорит, что «ты мне не веришь, вот поэтому и не видишь. Твою лошадь своровали цыгане, и она сейчас уже далеко от нас».
     Дуня была высокого роста, сухопарая, всегда ходила в черной одежде. Жители Лашино редко к ней обращались, а вот от приезжих отбоя не было. Дуня умерла, передав все секреты гадания своей снохе – Тамаре – дочери моей первой учительницы. Тамара занимается этим делом до сих пор.
     Помню, папа подарил мне балалайку, и я целыми днями на ней дрынькал. Мама часто выгоняла меня из дома на двор с балалайкой. Немного научился играть и настраивать. Играл известные мне уже простые народные песни, плясовую, частушки.
     Помню рождение сестры Иры. В переднюю меня не пускали, где мама родила сестренку. Но на второй или третий день меня пустили и показали ее. Ее положили в одеяле на кушетку. Взрослые отошли. В это время она перевернулась и упала на пол. Я закричал. Подбежали взрослые, уложили ее в люльку. Эту люльку мне часто приходилось качать, когда мама уходила куда-нибудь. Но летом разве усидит брат дома? Я ее раскачивал во всю 5-летнюю силу и сам убегал на улицу. За это мне попадало ремнем не раз.

     Соболево
     Итак, родители переехали на жительство в Ильинку в 1929 г. Меня записали в школу-семилетку в Соболеве, что в 10-12 км от Ильинки. В Ильинке семилетки не было. Была в деревне Беззубово ШКМ (школа колхозной молодежи). Отец до работы в Хотеичах (в Центроспирте) некоторое время работал в Соболево счетоводом-бухгалтером. Там жили родственники Мусатовы - тетя Настя (сестра папы) и дядя Лёня.
     Поступил я в 5 класс, первое время жил у тети Насти, затем перешел жить к дяде Мише (сыну тети Насти). Жил одну зиму, до весны 1930 г. В сентябре и мае каждое воскресенье ходил в Ильинку к родителям.
     У дяди Миши вместе со мной жили ещё двое ребят – Гулынский, другого не помню, они были из деревни Сидорово. В общем, нам было весело. Еду мы приносили из дома свою. Трудно было, ведь у дяди Миши было трое малышей – Виктор, Василий и Павлик, да нас трое!
     Школа была напротив. Одноэтажное кирпичное здание. Оно и сейчас стоит. Запомнил одного учителя по математике, Петра Антоновича. Саша Мусатов учился в этой же школе, но в 6 классе. Вот с осени 1929 г. мы с ним дружили до последних дней его жизни – ноября 1981 года, т.е. 52 года! Играли в футбол, ходили с балалайкой по деревне. Когда я жил у них, мы спали на печке; по утрам жарили картошку в чугунке и уходили в школу. Ходили рыбачить на реку Нерскую. Ездил как-то раз на сенокос со всей семьёй Мусатовых. Какой же это был праздник! Выезжала вся деревня одновременно. Народу в лугах полно. Вокруг песни и пляски. Запах цветов и скошенного сена и сейчас в памяти. Весной Нерская разливается на километр, и перевозили людей на лодках.
     Однажды зимой 1929 г. в субботу я пошел домой в Ильинку (а штаны-то короткие, до колен). До Хотеич дошел, зашел к дяде Ване Прунтову погреться. Затем пошел дальше. Село Хотеичи большое, 3 км. Пока шел по селу снова замерз. Что делать? Был хороший мороз с вьюгой. На краю села стоял сруб. Его окна были закрыты мешковиной. Я решил сорвать мешковину с окна и закрыть немного ноги от ветра. Так и сделал, обвязался мешковиной и благополучно пришел в Ильинку, хотя замерз прилично. После ходил на лыжах в Соболево и обратно.
     Весной 1930 г. я сказал родителям, что учиться в Соболеве после 5 класса не буду. Хочу в ФЗУ. После окончания 5 класса, меня устроили с трудом в ФЗУ при Митрохинской фабрике. Почему с трудом? Потому что туда принимали с 15 лет, а мне было только 14. Отец взял справку в сельсовете, что я родился в 1915 г., меня приняли. В сентябре 1930 я уже учился в ФЗУ на фабрике, готовили нас на подмастеров и ткачей.

     Ильинка
     В ФЗУ изучали ткачество и ткацкие станки – Платовские. В декабре нас уже подпускали к станкам. Ткали марлю. В свободном зале, на 2-м этаже фабрики, были учебные станки. Мы их разбирали и собирали. Был у меня друг Зимаков (есть фото с ним). Однажды нам пришла в голову глупая мысль. Собрать станок, а эксцентрики закрепить на валу так, чтобы эксцентрики нажимали на обе погонялки одновременно. То есть погонялки челнока будут бить одновременно. Заложили 2 челнока – один в левую коробку, другой в правую. Пустили (включили) станок. Челноки выскочили друг другу навстречу. Ударились. Один челнок пробил большое окно и вылетел на двор, другой челнок вылетел в зал, где работали основные ткачихи, попал в батан и оторвал основу. Это было ЧП. Нас с Зимаковым хотели исключить из ФЗУ, но оставили, строго предупредили.
     Весной 1931 г. ФЗУ перевели в село Ашитково (станция Виноградово Казанской железной дороги). Теперь на учебу надо было ездить поездом, жить в общежитии. Село Ашитково в 2-х км от станции Виноградово. Там была такая же фабрика, как в Ильинке. В Ашиткове 4 часа учились и 4 часа работали на фабрике. Был перерыв на обед только. Кормили бесплатно 3 раза. Пища была неважная. Утром кильки 5 шт, кусок хлеба, чашка чая полусладкого. Работали уже не марлю, как на Митрохинской, а толстую широкую шерстяную ткань. Если на марле батан давал 150-180 ударов в минуту, то здесь на широкой ткани было 80-100 ударов.
     Весной и в начале лета каждое воскресенье ездили на поезде домой в Ильинку. Но беда была в том, что конец смены на фабрике был в 18 часов, а поезд уходил в Ильинку в 17.30, да еще дойти до станции Виноградово надо было 2 км. Как быть? Придумали. Заготавливали хорошие початки (уток), писали свои номера на готовой ткани, запускали станок и убегали через забор на станцию. Не по дороге, а через поле – напрямик.
     Осенью нас должны выпускать из ФЗУ, распределяя на работу по фабрикам.

     Отец
     Отец – Горячев Павел Васильевич родился в декабре 1891 г. в деревне Лашино, о которой я уже писал. В детстве, в возрасте 6 лет, с ним случилась беда. Вместе с другими ребятами из деревни он пошёл хоронить котят. В это время более взрослые ребята кидались камнями, и один камень попал ему в ногу ниже колена. Дома ничего не сказал, а нога болела всё сильней и сильней. Наконец совсем перестал ходить из-за боли. Его родители (мои дедушка и бабушка) всполошились. Нога распухла. Начали лечить травами, не помогло. Зимой опускали ногу в прорубь под лёд – не помогло, обращались к колдунье – не помогло. Поднялась температура до 40 градусов. Тогда мой дед повёз его в Егорьевск к врачам, затем в Москву, везде говорили врачи, что надо ампутировать (отрезать) ногу до колена. Дед не согласился, повёз его в Воскресенск к врачу. И тот взялся лечить и вылечил, но при этом сделал отцу операцию – убрал большую берцовую кость (поврежденную). Поправился папа, но ходить теперь ему пришлось до смерти с палкой.
     Закончил он сельскую школу и церковно-приходскую в монастыре в Куровской. Поступил работать учеником в почтовое отделение в г. Рязани (там жил его старший брат Александр, он его и устроил). В 1914 году поступил на работу в 9-е почтовое отделение в Москве (это почтовое отделение и сейчас существует при центральном телеграфе на улице Горького). Занимался он приёмом посылок. В 1915 году женился на маме. /На венчании Павел Васильевич опередил Марию Ивановну, чтобы первым встать на коврик перед аналоем, что по примете означало главу будущей семьи. Со свадьбы ехали на телеге, которую привез П.В., а не на тарантасе, который предложил брат. В Москве проработал до начала 1918 г. Заболел тифом, и его мама перевезла в Лашино. Жили в Москве на ул. Огарёва, дом 7, ранее Газетном переулке, где я и родился в 1916 г.
     Приехав в Лашино с семьёй, своего дома не было, остановились у родных. Позже арендовали дом у сельсовета, начали заниматься сельским хозяйством, купили корову, поросёнка, кур развели.
     В 1926 году отец поступил продавцом в Центроспирт в селе Хотеичи. К нашей семье на жительство присоединилась Ольга Ивановна (сестра мамы). Когда началась коллективизация, вступили в колхоз. В 1929 году отца перевели на работу в Ильинский погост – тоже Центроспирт – это уже была база, снабжавшая и Хотеичи, и Соболево.
     Все перипетии лашинской жизни я уже описал в начале дневника. В Ильинке были заботы, как и в Лашино, главное – не было своего дома. В начале сняли 2 этаж у с/с двухэтажного дома (это около старого клуба, его кирпичный 1 этаж и сейчас стоит, а верх сгорел). Затем жили в доме, что рядом с теперешней почтой, потом переехали в дом, где сейчас правление совхоза, и, наконец, отец купил дом у сельсовета, где сейчас живет мама, по улице Новая, 11.

Дом в Ильинском Погосте, ул. Новая, 11. Фото 50-ых годов

     В Центроспирте работал до начала войны. Далее он работал в хмелеводстве, затем на роговой базе от Хотеической фабрики. В Ильинке вступили в колхоз и работали несколько лет. Купили корову, поросёнка, кур. Дом по улице Новой, 11 был крайним, и около дома росли сосны. Для сада пришлось корчевать пни. Позже он завел ульи, а корову продали. Поросёнка съели. Развёл сад – яблони, малину, вишню и другую зелень. Почва была сплошной песок. В 70 лет ушёл на пенсию, т.к. роговую базу ликвидировали. Ульи для пчёл делал сам и довел их до 12 штук.
     Умер он от сердца в Ильинской больнице внезапно в июне 1966 года.
     Надо отдать должное ему – его любили не только родные, но и знакомые. Очень много было гостей. Он любил взаимно всех по-человечески. Был он душевным человеком, отзывчивым, правдивым, но горячий на несправедливость, вспыльчивый, но быстро отходчив.
     Большую братскую дружбу, в отличие от других, вел с братом Александром. Он хорошо пел, играл на гитаре. Имел хороший слух и знал много песен.

     Родные отца (Горячевы)

На крыльце дома в Ильинском Погосте: Павел Васильевич, Александр Васильевич (с ведром) , сын Виктор Павлович и внучка Ирина.

     Мой дед – Горячев Василий Егорович, бабушка Татьяна Андреевна. Ни деда, ни бабушку я не помню. Когда мы из Москвы приехали в Лашино, они уже умерли. В семье было у них 6 человек детей – 4 брата и 2 сестры.
     Братья: Александр Васильевич, Павел Васильевич, Василий Васильевич (убит на фронте в 1914 г.), Гаврил Васильевич.
     Сёстры: Мария Васильевна Харитонова, Анастасия Васильевна Мусатова.
     У всех братьев и сестёр было много детей, кроме семьи Павла Васильевича (отца). Отец больше всех любил брата Александра, они дружили до самой смерти. Дядя Саша каждое лето приезжал в отпуск в Ильинку с тетей Наташей (его женой) и внучкой Ирочкой. Дядя Саша был всегда жизнерадостным, весёлым, любил шутить. Когда за товаром (железоскобяным) приезжал в Москву из Рязани, то останавливался у нас с Аней на Большой Татарской улице (теперь улице Землячки). Жили мы туговато, поэтому дядя Саша нам немного помогал. На Землячке его уважали и наши соседи. Просили его достать что-либо из посуды, и он это делал с удовольствием.
     Вспоминаю несколько забавных шуток дяди Саши, когда он бывал в Москве.
     Однажды соседки наши, сестры Ольга Александровна и Варвара Александровна, попросили его достать 2 ночных горшка. Он достал их. Они хотели расплатиться за горшки, но он Ане сказал: «Денег с них не бери, скажи им, пусть серят бесплатно!»
     Вечером как-то летом мы с ним были вдвоём. Выпили, закусили. Он предложил сходить в парикмахерскую на Пятницкую. Я согласился. Было уже 8-9 вечера. В парикмахерской клиентов не было, а мастера, девушки, сидели без дела, болтали. Мы сели в кресла рядом. К нему подошла мастер и спрашивает: «Что будем делать?» Он серьёзно отвечает: «Завейте, пожалуйста». Она покосилась на него и ушла за занавеску. (Дядя Саша голову всегда брил сам, но иногда волосы отрастали до 1 см). Мастер вернулась к нему и вновь спрашивает: «Так что, вы сказали, будем делать?» Он: «Я прошу завить меня». Она улыбнулась и вновь ушла за занавеску. Там послышался хохот. Оттуда вышли мастер и зав.парикмахерской и говорят ему, что волосы короткие, и «мы не можем их завить, т.к. мы прижжём вам кожу, и вы будете жареным». - «Ну, а что же мне делать?» – отвечает он. - «Предлагаем вам побрить голову». - «Хорошо. Так бы сразу и сказали, что я курчавым быть уже не могу! Тогда сбрейте мою шевелюру».
     На улице Горького мы зашли с ним в гастроном. На витрине прилавка лежали осетра-бутафории. Он продавцу говорит: «Пожалуйста, 300 г вот этой рыбки». Она ему отвечает, что это не рыба, а бутафория. Он: «Добро. Тогда взвесьте бутафории 300 г». Все мы рассмеялись, в том числе и продавщица. А из-под прилавка всё же достала кусок такой рыбы, и мы довольные успехом шутки и рыбы – ушли.
     Умер дядя Саша в 1967 году, на год позже отца.

     Племянники отца от его братьев и сестёр.

     От брата папы - Александра Васильевича (дяди Саши) были дети:

• Арсений Александрович (умер мальчиком);
• Анна Александровна (Нюра, умерла девочкой);
• Мария Александровна - у неё 2 девочки, живут все в Москве;
• Константин Александрович – жил в Н.Тагиле на Урале, сейчас неизвестно;
• Валентина Александровна – имеет дочь Иру и сына Сергея, живут в Рязани.

• Анна (не замужем, умерла в 1978 г.);
• Иван (покончил с собой);
• Фёдор (исчез в неизвестность);
• Николай (погиб в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг.);
• Михаил (погиб в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг.);

• Михаил Алексеевич (умер);
• Анна (1902 – 1984 гг.) не замужем, жила в Соболеве;
• Владимир (умер);
• Василий (умер); сын Валерий, дочь Люда в Хотеичах;
• Александр (1914 – 1.11.1981) остался сын Виктор;
• Клава, живёт в Томилино.

Прунтова Мария Ивановна (до замужества) с родителями , братом , сестрой, племянниками и родственниками из д.Лашино.

     Со слов Марии Ивановны и позже Ираиды Павловны Скороходовой, сестры В.П.Горячева: «У мамы был очень хороший голос, она пела на клиросе в Хотеичах. Еще в девушках ей нравился сын дьякона, он ей тоже симпатизировал. Выражение их чувств сводились лишь к редким переглядкам у колодца или на спевках, да праздничных гуляньях. После революции, во время потешного крестного хода, его положили в гроб и носили вокруг церкви, заставляя отречься от отца. В результате сильного волнения его парализовало в гробу».
     В семье пели многие. У дядя Серёжи был рояль. Спевки хора были и в церкви, и дома. Брат Марии Ивановны – дядя Ганя - был регентом церковного хора. Пел и Павел Васильевич Горячев, у него был бас. Играл на гитаре.
     Семья была зажиточной. Все мужчины, члены большой семьи, участвовали в семейном деле – занимались выделкой кож. За кожами ездили на Украину и возами везли домой. Дома выделывали и продавали в Москву.
     Семья считалась культурной. Девочки не только пели, но и читали. Мария Ивановна увлекалась Л.Толстым, даже шила платья под Анну Каренину (по описанию в романе).
     Отец – Прунтов Иван Гаврилович.
     Мать – Евдокия Ивановна (из Игнатова).
     Братья:

• Иван Иванович (старший);
• Василий Иванович.

• Александра Ивановна Краснова,
• Анна Ивановна. Ее дочь – тетя Нюша из Куровской;
• Прасковья Ивановна (жила на Дрезне);
• Мария Ивановна Сорокина (тетя Маша из Гжели);
• Марфа Ивановна (из Коломны);
• Ольга Ивановна (жила с нами);
• Евдокия Ивановна (из Куровской, дядя Серёжа муж);
• Мария Ивановна (мама).

• Сергей Иванович – отец Юры и Валентина Прунтовых. Он был очень симпатичный, работал приказчиком в шёлковой лавке. К свадьбе сестры Марии Ивановны справил ей хорошее приданое;
• Николай Иванович – отец Риты и брата;
• Прасковья Ивановна Осипова (тетя Паня);
• Мария Ивановна Калашникова (из Антонова).

• Шура;
• Клава;
• Егор;
• Николай (от него Юра и Коля Кировы).

• Иван Васильевич;
• Клавдия Васильевна (Попова);
• Василий Васильевич (2 детей);
• Фёдор Васильевич (погиб в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг.

• Владимир Иванович (военный, подполковник, на пенсии);
• и ещё один – его не знаю и не видел (со слов И.П.С., его звали Виктор).

ОТСТУПЛЕНИЕ

     Откуда фамилия Горячевы, спрашивал я у папы. Он мне рассказал такую легенду. Дед (его отец) жил прилично, выбирался на сходке в деревне Лашино мировым судьёй. В праздники он угощал мужиков деревни водкой и самогоном. Жену (мою бабушку) заставлял печь пироги для мужиков. Сам дед был вспыльчивый, горячий. На праздник все мужики шли к нему, зная, что будет выпивка и горячие пироги. В 1890 г. в России началась паспортизация. Вот от этого и появилась фамилия Горячевых, фамилии присваивались по прозвищу, это было в деревнях распространено.

     Москва. Техникум
     Случайно мне попала газета с объявлением: «Московский Сокольнический индустриально-педагогический техникум объявляет прием на вечерние курсы по подготовке в техникум». Мы с папой поехали в Москву, подали заявление. Меня приняли на курсы. Занятия продолжались с октября до мая 1932. Окончил курсы хорошо, и меня без экзаменов зачислили студентом техникума.
     С 1 сентября я уже студент техникума. Первый год учебы жил в общежитии техникума на станции Клязьма под Москвой. Общежитие – это была летняя дача – тёсовая. Зимой было страшно холодно. Дров не хватало. Разбирали сначала свою изгородь на дрова, затем перешли на соседние. Было много жалоб на нас. На следующий год нас перевели в общежитие в Москве – 2-й Крестовский пер. (около Рижского вокзала). Позже перевели в общежитие на Тургеневской площади (метро Кировская теперь) и на последнем 3-м курсе перевели в общежитие на 8-ю Сокольническую ул. (может быть, переулок).
     Техникум СОНО (Сокольнического отдела народного образования) размещался на Русаковской улице, 23 (см. фото). Это здание и сейчас стоит. Впритык к нему – кинотеатр. Трудное было время для жизни в 1931-35 гг. Ходили впроголодь. Утром, до учебы, иногда в рабочей толпе завода СВАРЗ (Сокольнический вагоно-ремонтный завод) проскальзывали через проходную на территорию завода в буфет. Удавалось купить винегрет с хлебом и какую-либо булочку с чаем. После занятий в техникуме ходили обедать на фабрику-кухню (Верхняя Красносельская улица). Обеды по талонам (карточкам), чаще не наедались. Выручали нас девчата-москвички. Они свои карточки на обед отдавали нам.
     Почему техникум назывался Индустриально-педагогическим, я до сих пор не понимаю. Ведь техникум готовил учителей начальных классов!
     Все учителя-преподаватели были хорошими. Особо любили Ольгу Николаевну – математичку, литературку, физрука Лотта (видимо, он был эстонец или латыш), а также певичку – преподавателя по пению Валентину Павловну. Домашние задания выполняли нерегулярно. Всё время думы были направлены на еду, где и как добыть ее. Наша певичка была стройная, смахивала на балерину, молодая. Говорили, что она училась при Большом театре, но по каким-то интимным мотивам ушла оттуда, из-за преследования ее каким-то старым артистом. В том, что она училась и была в Большом театре, сомнений не было. Это подтверждает 2 факта: 1) она нас, студентов, по 3 – 4 человека водила в Большой театр нелегально. Знала все ходы (черные) в него, да и прислуга ее узнавала, как свою; 2) в техникуме она разучивала с нами сцены из классических опер «Евгений Онегин», «Князь Игорь» и др. Во время уроков пения часто пела «Во поле берёзонька стояла» и др. народные и классические песни. В конце учебы в 1935 г., она вышла замуж за нашего же студента.
     В числе «артистов» техникума был и я. Почему-то ей (певичке) казалось, что у меня должен быть бас. Поэтому она нас с Яшей Гликиным приглашала на квартиру, где мы под рояль разучивали басовые арии отрывки из опер. И я пел: «О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить» и др. Когда она нас приглашала в Большой театр, то просила одеться поприличнее. В этом случае мы отдавали друг другу то, что считалось «приличным» - галстук, ботинки рубашку, а то и костюм.
     Преподаватель физкультуры Лотт проводил занятия под аккомпанемент рояля, который стоял в зале. Под этот рояль мы разучивали песни и отрывки и сцены из опер.
     К этому времени у меня появился фотоаппарат «Фотокор». Снимки делались на стеклянных фотопластинах. Сам проявлял, сам печатал. Когда немного натренировался, создал фотокружок из студентов, 8-10 человек. Фотографировали в основном в техникуме – людей, т.к. на улице и в парке фотографировать запрещалось! Как-то раз в Ильинке Виктор печатал снимки в чулане. Отец стал ругаться, чем он занимается, мол, одни «девки». Но Виктор решительно отстоял своё занятие. Они чуть не подрались из-за этого.
     По субботам и воскресеньям каждый раз ходили «на субботники» на строительство Московского метро. Чаще всего нас направляли на 3 станции – «Сокольники», «Красносельскую» и «Комсомольскую». Ходили мы с удовольствием, т.к. для рабочих там был буфет. А это было очень важно для нас. Уставали, правда, прилично, т.к. в основном работа состояла в копке грунта земли с выбросом наверх. Землю выбрасывали с яруса на ярус, до горизонта земли – до поверхности. За эту работу нас наградили – мы были почти первыми пассажирами метро в мае 1935 года. От Сокольников нас довезли до Дзержинки бесплатно! Где нас и высадили.
     Припоминаю хорошо поручение РК ВЛКСМ. районного комитета Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодёжи о распространении займа среди домохозяек по Русаковской улице Ходили по 2 человека из дома в дом, из квартиры в квартиру.
     Из числа общественной работы было и дежурство в кинотеатрах: «Молот» (около техникума) и на Сокольническом кругу (забыл название кинотеатра).
     Незабываемы уроки педагогической практики в школах района. Ты проводишь свой первый в жизни урок, и на тебя смотрят 30-40 ребят, присутствуют студенты всей твоей группы (стоят у задней стены), твой методист техникума и учительница класса. Каково самочувствие от этого присутствия?! Волнуешься чертовски. Язык заплетается. На доске пишешь – руки трясутся. И вот ошибку делаю на доске! В слове-глаголе, отвечающем на вопрос «что делать?», пишу без мягкого знака! Кто-то из студенток крикнул: «Мягкий знак!» Я прочитал, и действительно – ошибка, быстро стёр и написал правильно. После урока разбор урока, с участием всех (взрослых, студентов группы) присутствующих. За ошибку мне досталось, а урок оценили на «4». После урока окружили меня девчонки-однокурсницы и сказали: «Не знаем, какой из тебя получится учитель, но папа ты будешь хороший».
     Прошло много лет, почти 50, а большинство своих друзей по техникуму помню хорошо, по имени и фамилии. Среди них: Георгий Хренов, Александр (Саша) Крупенин, он был из детского дома, Яша Гликин, Николай Клименко (не раз был в Ильинке со мной), Д2 – Дмитрий Дмитриевичч Карпов, Дорохин Петр, Тулупов Иван, Зиновьев Петр (с ним заходили к его родственникам или односельчанам - артистам цирка – наездникам, обслуживающим цирк - но у них так пахло в квартире лошадиными упряжками, что новому человеку становилось тошно); Михаил Аксенов, а Д2 – тоже дважды был у нас в Ильинке, Николай Белов и др. Фотокружковцами были: Д2, Калявина, Иванчиков, Серёгин, Потапов, Гудков, Коробкова, Хренов (см.фото). Среди моих друзей я был самым молодым.
     А праздничные демонстрации 1 мая и 7 ноября незабываемы.
     Годы учебы в техникуме были самыми яркими. Это были годы, когда входил во взрослую жизнь. Мне повезло, что я был самым молодым на курсе «Б». Старался от старших друзей взять все лучшее человеческое, отбросить всё напускное, характерное для этого возраста. Начинал изучать людей, сравнивать их поступки. Интересно, 3 года в общежитии, и я не помню, чтобы были какие-нибудь кражи. А ведь жили скудно все. Живя в общежитии на 2-м Крестовском переулке, во дворе играли в волейбол, устраивали танцы под звуки моей балалайки. Девчата жили на 3 этаже, а ребята на 2-м этаже дома.
     Почему-то плохо помню выпускной вечер. По распределению я попал в Таганский район, в 462 школу-новостройку. В то время, в 1935 г. было построено 20 таких школ. Писали о них много, говорили по радио часто.

     Дом на Татарке
     Улица Большая Татарская (теперь улица Землячки) Дом 11, квартира 1 (сейчас дом снесён), напротив Радиокомитета и метро «Новокузнецкая». К большому сожалению, никаких связей с выпускниками техникума не сохранилось! Будучи студентом техникума, я приезжал на Татарку к родным, Ивану Ивановичу Харитонову. Он работал токарем на заводе «Красный пролетарий». С ним в комнате в 14 кв.м. жил Иван Егорович из Лашино и брат Ивана Федя, к ним поселился и я по временной прописке. Из общежития техникума меня исключили как окончившего.
     Дом на Татарке был деревянным – двухэтажный с полуподвалом. Дом бывшего хозяина Смирнова. С победой Октября хозяев потеснили, большие комнаты разделили перегородками. В нашей комнате было 1,5 окна. Полы были из замечательного паркета в ёлочку кругами. В доме жили Смирновы – родственники хозяина дома, но они имели комнату, как и все. В квартире было 9 комнат с 30 жильцами. Одна кухня, на каждую комнату был столик с примусом или керосинкой, 1 туалет на всех, на кухне раковина, где все утром умывались. Горячей воды не было.
     Иван Иванович Харитонов – сын тети Маши, родной сестры моего папы, т.е. он мне был двоюродным братом, как и его родной брат Федя. Вели мы холостяцкий образ жизни. Готовили обед, ужин, завтрак вместе и по очереди. Также ходили получать продукты по карточкам - хлеб, мясо, крупы, яйца и т.д.
     Вспоминаю того времени анекдот: «Один гражданин пришел в магазин отовариваться по карточкам. Ему дали всё, кроме яиц. Он к продавцу – почему вы не дали мне яйца? Она ему отвечает, что «у вас яйца вырезаны». – «Как? Я же их не получал!» Смотрит в карточку своих талонов и говорит продавщице: «Вы плохо смотрели, яйца есть, только они завернулись».
     Полы мыли по очереди каждую субботу и даже натирали кирпичом и воском.
     У Ивана Ивановича было много друзей со двора и завода. Они часто собирались за выпивкой. Пели песни, гуляли прилично и долго. Среди его друзей были и жуликоватые. Когда не хватало закуски, находили выход – воровать кур или гусей с других дворов. Однажды летом была такая компания, напились они здорово, затем достали еще где-то самогону, а закуски нет. Тогда двое вышли на улицу и через полчаса в открытое окно бросили здорового гуся – уже мёртвого, но теплого ещё. Во многих сараях домов жители заводили тогда кур, гусей и даже поросят. Нам с Федей было приказано быстро разделать этого гуся. Мы его ощипали, разделали и кусками заложили в большую кастрюлю. В этой кастрюле в 6-8 литров мы обычно варили суп или щи на 2 дня. И так было не один раз. То мы щипали гусей, то кур. А для песен мы с Федей тоже были нужны. Он играл на балалайке, а я на гитаре или наоборот. Все эти компании довели Иван Ивановича до психоза, начал пьянствовать, прогуливал работу. Уволился. Поступил на завод Орджоникидзе, но и там не выдержал – уволили.
     Летом был я в отпуске в Ильинке, а когда вернулся в Москву, Феди уже не было, а Иван Егорович уехал в Лашино жить. Когда я спросил у Иван Ивановича, где Федя, он ответил, что не знает, «ушел и не вернулся». Соседи по квартире мне рассказали такую историю-легенду.
     Иван продолжал пить, не работал. Федя после ФЗУ начал работать. Иван отбирал у него деньги и пропивал. Так было и последний раз. Федя мыл пол, пришел Иван и стал требовать деньги. Федя отказал, говоря, что он хочет купить ботинки. Начался скандал. Что-то сильно ударило, кто-то вскрикнул, загремел таз. Полагают, что Иван ударил Федю тазом, когда тот нагнулся с тряпкой. Затем Федя ушел, и никто не знает, куда он исчез.
     Иван резко изменился, стал каким-то странным. Не работал. Теперь мы жили на мою учительскую зарплату. Иван замкнулся, «дружки» отошли, ночами не спал и беспрерывно курил махорку. Спали мы с ним на одной кровати. Мне становилось страшно с ним, особенно ночью. Я уговорил его сходить к психологу. Были с ним на Таганке у врача. Врач посоветовал ему выехать в деревню, где есть молоко, а у них в Лашино еще была корова. Через день он уехал и жил до осени. Осень. Пошел в Ильинку в гости к нам и по дороге повесился. Я подозревал, что он знал о смерти Феди, но молчал, это еще больше усиливало его болезнь.
     Так я остался один на Татарке в комнате, а себе присвоил псевдоним «Федя», в память о двоюродном брате.
     На меня домком подал в суд о моем выселении. Домкомом был Лапшин, который жил в маленькой комнате около туалета один, жену выгнал. Он много пил и всегда был во хмелю. Первый суд отказал в выселении. Больше того, вынес решение о постоянной прописке. Через год вновь суд о выселении, но опять в мою пользу.
     Люди квартиры № 1 были простыми, чаще добрыми. Но скученность и разнохарактерность людей иногда их выводила из терпения – случались скандалы. Воспитывали друг друга. Полы в коридоре и на кухне мыли каждую субботу по очереди, в зависимости от количества членов семьи. Если в семье 4 чел., то подметать и мыть 4 недели.
     Так, в этом доме № 11 в квартире № 1 я прожил до 1959 г., исключая годы службы в армии (1940 - 1946). В это время была прописана мама в моей теперь уже комнате.

     Школа № 462 Таганского района Москвы
     Итак, техникум окончен. Началась по-настоящему трудовая жизнь – взрослая, самостоятельная, с зарплатой в 52 рубля.
     1-го сентября 1935 г. у школы-новостройки митинг с оркестром (шефы - автозавод им. Сталина, ныне ЗИЛ). У всех приподнятое настроение. Дали звонок, и 1 «А», ведомый мною, первым направился в школу на занятия. Чертовски волновался. Но некоторое время спустя стал приходить в себя. Не смущали меня теперь в классе методисты, мои однокурсники, как было в техникуме. Здесь я один (взрослый) и 40 человек малышей – один на один! Точнее один на 40! Получив в техникуме хорошую трёхгодичную подготовку, быстро в школе освоился – полюбил детей, познакомился с учителями школы. Скоро вошло все в свою норму.
     Мои школьники, 1 «А» класс, были 8-9 лет (тогда в школу принимали с 8 лет). Это были дети рабочих автозаводов ЗИС (завод им. Сталина), Шарикоподшипника, Динамо. В своей массе дети были одеты неважно. У некоторых портфелей не было, а вместо них были тряпичные сумки. Сами дети (см. фото) для своего возраста были удивительно какие-то сдержанные, несколько угрюмые. Большинство из них жили с родителями в бараках, прилегающих к школе. Видимо, условия жизни их родителей наложили отпечаток и на детей. Не по возрасту они были замкнуты. Были в классе 3-5 человек из интеллигентных семей. Были говоруны. Но режим школы соблюдали строго. В каждом ряду парт были назначены санитары, назначен староста. Перед началом урока староста докладывал: кто не пришёл в школу, санитары, осмотрев руки и уши, докладывали у кого руки и уши грязные. Этих сейчас же посылали мыть руки и уши. Так продолжалось месяц. Позже уже никто не приходил в школу с грязными руками и ушами.
     В основном, мои ученики жили в бараках. Что такое барак? Это длинное помещение с длинным коридором – одноэтажное, разбитое на отдельные секции (комнаты). Туалет (уборная) был на улице. В некоторых бараках была общая кухня, а где ее не было, пищу готовили прямо в комнате на примусах и керосинках. В некоторых комнатах жили по 2 семьи – разделенные занавесками. Завод ЗИС строился, расширялся, число рабочих увеличивалось, и жилье для них строить не успевали, да и средств у государства не хватало, и техника строительная была примитивная – лопата и тачка.
     Занимались с первого дня учебы по 4 урока по 45 минут. В основном, в планы уроков входили: арифметика, чистописание, чтение. В обязательном порядке давались домашние задания. Школа работала в 2 смены.
     Поняв свою «взрослость», ответственность и желание, чтобы мой класс был лучшим, я свои уроки стал делать на свое усмотрение, так, как когда-то учили меня. Иногда арифметикой занимались по 2-3 урока в день, то же с письмом и чтением. Всё зависело от того, как выполняли домашнее задание. Читали по слогам всем классом, затем по рядам (какой ряд лучше). Если небрежно сделана письменная работа (грязно или с ошибками) – обязательно заставлял переделывать. После перемены я обычно объявлял, какой будет следующий урок – арифметика, письмо или чтение. Всё зависело от того, что плохо усвоено. К концу первого года класс считался лучшим по всем показателям - и по учебе, и по дисциплине. Такой же результат был и к концу второго года. Дальше с этим классом пришлось расстаться, и вот по какой причине – поступил на учебу в институт на вечернее отделение.
     Прошло полвека с тех пор, а мне врезались в память некоторые фамилии моих учеников 1 «А»: Хохонова Маргарита, Комисарова Галя, Осипов Толя, Горячев Витя, Петрова Марианна, Валя Тараканова, Евдокимов Коля, Воронцов Гена, мой музыкант Колобков Толя, Сирота Боря.
     Однажды Боря Сирота опоздал в школу, его встретила завуч и спрашивает: «Ты чей?» Он отвечает: «Я – Сирота Боря». - «Как сирота? У тебя нет мамы и папы?» - «Есть». - «Я хочу знать, из какого ты класса»,- говорит завуч. - «Я из Виктора Павлыча». Этот эпизод мне позже рассказала завуч.
     А Толя Колобков хорошо играл на гармони и позже выступал в моём оркестре. С ним даже ездили на Красную Горку к Саше однажды (разумеется, с разрешения его родителей). Там мы с ним играли: он на гармони, а я на гитаре и мандолине.
     Познакомился я и с педагогами школы: Варварой Денисовной Зарубиной – позднее директором этой школы, а в войну и позже заведующей Таганским РОНО /Районный отдел народного образования/, Николаем Андреевичем Сергеевым (Никсом), Яшей Генкиным – комсоргом школы и другими.
     Где-то в конце сентября 1935 г. случайно в трамвае меня встретила бывшая завуч техникума Пивоварова и спросила, где работаю, учусь ли? Я сказал, что работаю, но не учусь. Она меня пожурила и сказала, чтобы я пришёл к ней в Пединститут, где она сейчас работает. Когда я явился, она мне дала журнал с фамилиями студентов, зашла со мной в группу и объявила, что вот Горячев будет у вас старостой. Так началась моя учеба по вечерам параллельно с работой. Это был пединститут им.Потёмкина, где я и занимался до 1940 г. – призыва в армию.
     Вскоре в школе я организовал музкружок. В нем были вначале 1-4 классы. Из инструментов были гитара, балалайка, мандолина и губные с резинкой дудки, гребешки и барабан. Как-то готовясь к празднику 7 ноября 1936 г., мы проводили репетицию. В школу в это время приехала комиссия из Таганского райкома. Услышали нашу репетицию, попросили сыграть всё, что мы умеем. А умели мы весьма мало. Сыграли. Нас похвалили, а через день-два сказали, чтобы мы готовились выступить в Доме Союзов. Что делать?
     Вечером перед праздником нас отвезли в Дом Союзов. Там был доклад, а затем художественная часть. Попросили нас на сцену. Было нас человек 15-20, все в основном школьники 1-3 классов, с дудками и гребешками, мандолиной (играл я) и гармошкой. Что же мы играли? «По долинам и по взгорьям», «Мы - кузнецы», «Светит месяц». После выступления нас угостили пирожными. Как теперь ехать домой к школе? Автобус, который привёз нас, уехал. Ждать не стал. Погода ветреная, с холодным дождем. На такси большая очередь около Большого театра. На трамвае ехать очень далеко и с пересадками. Боюсь, поморожу ребят и растеряю их. Вдруг вспомнил про институт. Бегу туда, договариваюсь. Дают автобус. Спрашиваю, сколько будет стоить? Отвечают – 80 рублей в час. Ну, думаю, была-не была. Едем. Запели песни. Подъехали к школе. Ребята разошлись по домам, а я расплачиваюсь с шофером, а денег у меня не хватает. Забегаю в школу. К счастью, завуч была еще на работе и выручила.
     После этого музкружок разросся не только по количеству участников, но и по их возрасту. Стали примыкать ученики старших классов, 6–8 . Они играли уже на гитарах, балалайках, мандолинах. От младших классов я стал отходить. Странно, но факт – сам же я нот не знал и не знаю. Сам выучил цифровку, сначала дома учил песню сам, а затем учил ребят. Накупил цифровых нот. Слух о нашем «оркестре» дошел до наших шефов с ЗИСа. И они подарили школе набор струнных инструментов (бас, домры). Этот бас я притащил на Землячку домой и пытался на нем играть – по слуху, конечно. Дома у меня были гитара, мандолина, балалайка. Научился их подстраивать. Дело с трудом, но пошло. В институте занимался 3 раза в неделю, а в свободные вечера от института устраивали репетиции. На доске шнуром, натертым мелом, проводил линии: для гитары – семь, мандолины – 4, балалайки – 3 и писал цифровку той или иной песни (обычно народной, известной ученикам). Кружковцы все в основном купили себе те или иные инструменты (больше гитары). За их покупкой часто ходил сам по магазинам. Тогда инструментов было достаточно в магазинах.
     Было, помню, еще одно наше выступление в клубе завода «Шарикоподшипник». Это недалеко от школы. Сама школа 462 была на Велозаводской улице. На этот раз выступали артисты цирка. Им наше выступление понравилось, приглашали они к себе, но встреча не состоялась.
     Наряду с музыкой, по комсомольской линии меня назначили редактором общешкольной газеты, избрали членом бюро комсомольской организации. А вдобавок к своим нагрузкам (кроме работы и учебы) организовал фотокружок.
     На третий год работы в школе, я расстался со своим 2 «А», мне предложили вести математику в 6-7 классах, затем 8-9 классах.
     Как я всё это успевал – теперь и сам не пойму. Часто подменял заболевших педагогов в начальной школе, хотя уже работал в старших классах. Получалась работа в 2 смены плюс институт. Бывало, до начала занятий в институте оставался 1 час. Надо было ехать с пересадкой на трамвае (другого транспорта не было) от Велозаводского рынка до Крымской площади.
     Занятия в институте начинались в 6 часов вечера и продолжались до 11-11.30. Домой на Землячку приезжал уже к 12-12.30 ночи. А завтра вновь уроки с 8.30, надо подготовить план. Сядешь писать план, так за столом и засыпал. А утром, выпив чаю (в лучшем случае), вскочишь на велосипед (к этому времени я его купил) и по Новокузнецкой, Зацепе, мимо Павелецкого вокзала и рынка (был такой), через мост Москва-реки к Крестьянской заставе, а там к Велозаводскому рынку, к школе. На велосипеде ездил в школу, когда не было занятий в институте.
     Случай в школе. К 1 мая 1937 г. подготовили плакат с лозунгом, который надо было повесить над балконом школы. Директор попросил меня подключить к плакату электролампочки. Я их смонтировал, осталось только подвести электрический ток. Но где его взять? С чердака не хватает проводов. Решил взять ток с 4 этажа, где должен быть укреплен плакат с лозунгом к 1 мая. И вот, с ножницами в руке зачищаю провода для соединения. Одной рукой держусь за карниз, а другой зачищаю. Неудобно очень, под ногами скользкая опора, хочется скорее, т.к. ноги устают, и руки начинают трястись. В какой-то момент я проткнул оба провода, получилось замыкание с вольтовой дугой на уровне моих глаз. Я сорвался и полетел на балкон. Ударился боком и ногой о перила балкона, но к моему счастью на балконе были флаги, они-то меня и спасли.
     Вскоре на Землячке ко мне подселился мой друг Никс (Николай Сергеев – поэт, литератор). Так мы вдвоем с ним жили почти до моего призыва в армию, точнее до конца 1939 года. Он преподавал в нашей школе литературу и тоже учился в институте. С ним мы много раз летом были в Ильинском Погосте. Он много писал, читал стихи Маяковского, Пушкина, Есенина, Багрицкого и других поэтов. В свое время Никс (это его псевдоним) воспитывался в детском доме. О жизни беспризорников, детдомовцев начинал писать книгу «Золотое детство», не знаю, закончил ли он её.
     Наши с ним уроки в школе иногда по расписанию не совпадали. То он уедет утром в школу, а я позже, или наоборот. Однажды утром он уехал в школу, а на столе я увидел его записку: «Виктор, что мне делать, как мне быть, я не стал посуду мыть – на работу надо плыть. Никс».
     А в Ильинке перед отъездом в Москву мама попросила его: «Коля, сочини что-нибудь на прощание, вот хотя бы об этом столе». Он сказал: «В заключенье ешьте печенье».
     Теперь по праздникам мы с ним обмениваемся поздравительными открытками, а вот встречи не было уже более 20 лет.

     Учеба в институте давалась тяжело, т.к. времени для занятий не хватало. В группе студентов 1935 г. было человек 30-35. Большинство работавших преподавателей – пожилые, их заставляли учиться, т.к. работали они в средней школе, а высшего образования не имели. Во время занятий в институте многие (большинство) дремали, а некоторые откровенно спали. Из числа преподавателей особую симпатию оставили: Березанская Елизавета Савельевна – профессор, автор учебников по математике для 5-10 классов, Диденко – преподаватель физики, Школьник – преподаватель интегрального исчисления и дифференциальных уравнений. Запомнился шутник Зетель - преподаватель курса элементарной математики с точки зрения высшей. Все свои лекции он начинал и кончал какой-нибудь шуткой. Например, проводит контрольную работу и говорит: «Ставлю пятерку сразу, кто ответит правильно на один вопрос. Какая разница между театром и контрольной работой?» Все молчат. Кто-то говорит: «В театре смеяться хочется, а на контрольной – плакать». Это было уже на 4 курсе, когда от группы осталось всего 15 человек (столов свободных было много, особенно впереди). Все задние столы были заняты. Тогда Зетель говорит: «Никто правильно, видимо, сейчас ответить на мой вопрос не может. А ответ-то простой: в театре зрители спешат заполнить (занять) первые места, а на контрольной студенты спешат занять последние столы». Или в другой раз при решении геометрической задачи у доски студентом Зетель спрашивает: «На каком основании это основание вы берете за основание?»
     Вспоминается еще один казус при сдаче летней сессии. Обычно мы с другом Женей Резниковым готовились к экзаменам у меня на Землячке. Днем спали, а часов с 9 вечера до утра 9-10 готовились. В это время тихо и не жарко. Как-то утром, закончив подготовку, решили покушать перед экзаменом. Купили 1 кг колбасы, десять яиц. Всю колбасу поджарили с яйцами и съели! Напились чаю. Поехали на экзамен. Животы колбаса пучит, а голова пустая. Он говорит: «Я ничего не помню, что мы учили». Взяли экзаменационные вопросы. Сидим готовимся, а головы не работают. Впечатление такое, что мы вроде и не готовились к экзамену. Что делать? Вдруг он мне подкинул записку и в ней написал: «Прекращай (задерживай) дыхание – тогда кровь из желудка прильет к голове и, может быть, она начнет работать – вспоминать». Гляжу я на него сбоку – он сидит и пыжится, краснеть начал. По его совету я тоже начал задерживать дыхание. Нашу красноту заметил экзаменатор. Подошел и спрашивает: «Вам, что, молодые люди, плохо? Вы, может быть, больны?» - «Ничего, - ответили мы ему, - скоро все пройдет». Экзамен мы сдали. Но после этого перед экзаменами больше никогда не объедались. Сдавать экзамены ходили голодными.
     Вспоминается преподаватель Чичигин Василий Григорьевич – методист по арифметике. Есть его книга «Методика преподавания арифметики в средней школе».
     Наступила весна 1940 года. В школе и в институте шли экзамены. В школе меня включили в экзаменационную комиссию по старшим классам, а в институте сам дрожал от экзаменов. Весна - дело яркое для всех, а особенно для молодежи. Не обошла весна и меня. Помню, сдал 3 экзамена из 4-х и уехал в Ильинку. Думал, что осенью сдам 4-й – задолженность. Но всё пошло не так, как было задумано.
     Приближение Второй мировой войны уже ощущалось. Гитлер уже начал кампанию по захвату чужих земель. Оккупировал Чехословакию, Австрию, Бельгию, Люксембург, Францию, напал на Польшу. В августе 1940 г. вернувшись из отпуска в Москву, получил повестку из райвоенкомата о призыве в армию. Поехал в институт выяснить, что и как. Мне отвечают, что отсрочку от армии надо было оформить еще весной в мае, а сейчас уже поздно. Я в райвоенкомат. Там сказали, что помочь ничем не могут, посоветовали идти в горвоенкомат. Я в горвоенкомат, но и там дали отказ, сказав, что отсрочку надо было делать весной. Вернулся вновь в райвоенкомат. Один сотрудник райвоенкомата посочувствовал мне, что срывается моя учеба. Он предложил поехать мне в Ленинград и поступить в топографическое военное училище – благо была разнарядка.
     У меня оставался выбор: либо армия, либо военное училище. Решил попробовать в военное училище, полагая, что армия от меня все равно не уйдет. Еду в Ленинград по направлению райвоенкомата. Нахожу училище. Через 2 дня нас вызывают и объявляют результаты медосмотра. Меня признают негодным из-за плоскостопия.
     На следующее утро нам выдают обратно проездные документы. Кому в воинскую (свою) часть, а мне в Москву в свой Кировский РВК (бывший). Вышли мы с одним солдатом, его по здоровью тоже не пропустили. Он говорит: «А я и не хотел поступать в училище, а приехал в Ленинград, чтобы навестить тетку. Он служил где-то на Украине или Белоруссии. Предложил мне вместе с ним зайти к тетке. Она угостила нас чаем. Он остался, а я пошел в гостиницу «Московская», снял койку и прожил еще 1,5 суток. Хотелось немного поглядеть город. Ходил кататься на Американскую горку. Купил какие-то сувениры и выехал в Москву. Теперь уже было не до учебы. Предстояло отправляться в армию. В Ленинграде я пробыл около 2-х недель.

     Армия 1940-1946 гг.
     Итак, 30 октября 1940 г., на улице Бахрушина в Доме пионеров собрали всех призывников. Нас сфотографировали и поместили фото в «Вечерней Москве».
     Здесь встретился с Юрой Прунтовым. Ехали с ним до самого конца – города Благовещенска на Амуре, в товарном (телячьем) вагоном на нарах. Все «пассажиры» были москвичи. В вагонах стояли печки-чугунки. Они кое-как согревали вагон, но чем дальше продвигались на Восток, тем становилось холоднее, а в Благовещенске был уже мороз 20 градусов. В дороге, когда ехали, выдавали по 3 ведра угля на сутки. Его не хватало. Поэтому на остановках эшелона мы выскакивали и тащили всё, что могло гореть – уголь, дрова и др. Но молодость брала своё, мы не унывали. Кто-то захватил из Москвы гитару и балалайку, и мы всю дорогу пели песни. Я, конечно, играл, то на гитаре, то на балалайке.
     В пути мы были почти месяц. Из Москвы выехали 30 октября, а прибыли в Благовещенск 20 ноября 1940 г. ночью. На следующее утро в 7 часов нас направили в баню. Гражданскую одежду, в чём мы ехали, отобрали и одели нас в военное обмундирование – бельё, гимнастёрки, ботинки с обмотками и шлемы. Когда оделись, трудно было узнать друг друга. А постригли ещё в Москве.
      Две недели нас держали на карантине. Затем началось распределение по военным частям. Юру оставили в 99 пульбате Укрепрайона, а меня направили в 189 отдельный стрелковый полк (недалеко от 99 пульбата, где остался служить Юра Прунтов).
     В 189 с/полку отобрали меня с высшим образованием в отдельную роту. Нас другие солдаты называли «академиками». 5 декабря 1940 г. я уже принял присягу. Изучали военное дело – винтовку и пулемёт «Максим». Полк стоял на берегу Амура. Ходили в походы, делали марш-броски по 30–40 км с полной выкладкой: противогаз, лопата, винтовка, вещмешок. Командиром роты в это время был ст.лейтенант Любивый.
     Весной, в мае 1941 г., мы перешли в летний лагерь около Благовещенска. Когда 22 июня 1941 г. началась война на западе, мы ещё были в лагере.
     На следующий день полк снялся из летнего лагеря и занял боевые позиции по берегу Амура и его островах. Поскольку наша рота была пулемётной, то пулемёты мы расставили на островах Амура. Находясь на островах Амура, интересно было наблюдать за проходящими плотами японцев. Они нахальничали. Например, выставит голую задницу в нашу сторону и сидит так, пока не проедет весь остров, а он был 3 км; или начнут мочиться, повернувшись в нашу сторону. Так и хотелось дать им очередь из пулемёта! Так было до сентября 1941 г.
     Настал август, и меня направили в Комсомольск-на-Амуре в пехотное училище. Там нас первое время посылали корчевать пни, которых и на улицах ещё было много. Город ещё и не был похож на город – в основном бараки, не было тротуаров и хороших дорог. Экзаменов не было. Была только медицинская комиссия, которая меня забраковала по здоровью. Вместе с другими солдатами нас отправили вновь в свою часть. В Комсомольске я пробыл около месяца.
     А в сентябре 1941 г. меня направили на курсы младших лейтенантов нашей 15 Армии (около Биробиджана). После 2-х месяцев учебы нам присвоили воинское звание мл.лейтенант, и меня направили командиром пулемётного взвода в 327 стрелковый полк 15 Армии опять на берега Амура. Моему взводу дали ДЗОТ с двумя станковыми пулемётами. Во взводе было 8 человек. Жили в оборудованной землянке, расположенной в 30-40 м от ДЗОТа. Землянку с ДЗОТом связывал самодельный «телефон» из консервных банок. Дёргали за шнур, и банки гремели в случае тревоги. Ходили в ДЗОТ по вырытой во весь рост траншее. Мы находились в 1,5 км от полка в одиночестве. ДЗОТ стоял на возвышенном берегу Амура, и японская сторона (берег) хорошо просматривался, но и нас японцы, наверное, видели.
     Был один эпизод, первый в моей жизни. Однажды загремели банки, это был сигнал из ДЗОТа. Ночь, под утро. Мы выбежали к ДЗОТу, одного солдата я послал в ДЗОТ узнать, в чём дело. Он, вернувшись, доложил, что с замерзшего Амура идёт какой-то человек к ДЗОТу. Я помню, комвзвода послал вправо от ДЗОТа, сам пошёл слева от ДЗОТа с одним солдатом. Мы человека увидели в тумане. Я приказал солдату ползти навстречу тому человеку, сам же взял в прицел фигуру незнакомца. Солдат его остановил, заставил его поднять руки. Так, незнакомец появился передо мной. По-русски не говорит. По национальности не то японец, не то китаец - одет в гражданское старьё. Что с ним делать? Связи с полком нет. Решил отправить его в полк под конвоем. Позже выяснилось, что это был китаец – наш разведчик. Командовал я этим ДЗОТом с ноября 1941 по август 1942 г.
     В августе 1942 года меня направили на курсы «Выстрел» (Высшая стрелково-тактические курсы) ДВ фронта в г.Ворошилов-Уссурийск, где пробыл до октября 1942 г. По окончании их был назначен зам.командира миномётной роты 38 бригады 15 Армии. Затем должности зам.комроты были в Армии ликвидированы, бригаду отправили на запад, меня назначили опять комвзвода, но 632 стрелкового полка, где прослужил до июля 1945 г.
     Перед войной с Японией в июле 1945 г. меня назначили помощником начальника отдела кадров 388 стрелковой дивизии 15 Армии. В этом качестве я и закончил службу в Армии в 1946 г. в городе Хабаровске.

     Кстати, находясь на станции Амур, мы ходили в клуб и на почту, где я увидел свою судьбу – Балычеву А.С. – начальницу 16 почтового отделения. Как-то в клубе мясокомбината на танцах я решил пригласить её. Она согласилась. Не успели пройти один круг, как погас свет. Все бросились к своей одежде. Я проводил её до дома. А в 3.00 мы уехали поездом на Биробиджан в Бабстово. Надо сказать, что ¾ службы в армии мы жили в землянках около Бабстово.

     В армии (продолжение)
     Отдел кадров дивизии: мой начальник Шабуров и я – всего 2 человека. Вскоре Шабуров заболел и вернулся в Хабаровск. Я остался один. Командование дало мне старшего сержанта в помощники и как охрану. Шли бои с японцами, и мы были всё время в движении. Штаб дивизии - на автомашинах фордах и студебеккерах американского производства. Через 5-6 дней остановились в 2-х км от какого-то китайского города. В городе шли бои с японцами, город горел.

     Несколько назад. Перед городом, где мы остановились, были поля, засеянные чумизой. Чумиза – по стеблям и высоте напоминает кукурузу. Кисточки с зёрнами, почти как пшено, напоминает просо. Расстояние между рядками 70-80 см. Так вот в такой «роще» шёл бой с японцами. Очень много валялось трупов японских солдат, они быстро разлагались, издавая страшно неприятный трупный запах. Т.к. наша армия быстро наступала, то японцы не успевали убирать трупы. А дни стояли жаркие, и разлагались трупы быстро.
     На дорогах часто останавливают колонны, т.к. на пути лежали трупы лошадей, которых японцы пристреливали, т.к. они выдыхались от быстрой езды. Местность маньчжурская резко рельефная. Чередуясь болотами, кустарниками, дубняком и, главное, сопками. Дорога крутила часто вокруг сопок и ручьёв.
     Как я уже отмечал, наша дивизия наступала по обоим берегам Амура, а потом по берегам реки Сунгари в направлении на Харбин. Наступление было настолько быстрым, что японцы еле-еле успевали отходить, боясь окружения.
     Когда мы были уже в Харбине (от города 5 км), то позади нас японцы сделали засаду роте химзащиты нашей же дивизии. Мостик после нас был разрушен японцами. Химрота остановилась, ждали утра. Но охрану не выставили. Ночью японцы забросали машины химроты гранатами и горючей смесью. Машины загорелись и на фоне огня они уничтожили почти всю роту наших солдат (около 40 человек). Спаслись несколько солдат и 3 офицера.

     Едем дальше. Утро, часов 5-6 утра. Колонна остановилась перед мостом через Сунгари около города Цэямусы. Мост взорван японцами. Равнина. Кругом высокая трава, много цветов. Ждём. Я подошёл к мосту. В воде (около подпорок моста) застряли трупы не то японцев, не то китайцев. Они все плавают на поверхности с вздутыми животами.
     Вдруг кто-то закричал: «Убили!» Кого? Где? Когда я подбежал к своей машине, около неё уже столпились солдаты и офицеры. Оказалось, что убили секретаря трибунала – женщину, мл. лейтенанта. Она стояла на машине, и ее смертник убил. Но где смертник, откуда он стрелял? Кругом высокая трава и внешне ничего подозрительного не было видно. Стали искать. Прочёсывать всё вокруг. Нашли приземистый колпак с амбразурой, замаскированный травой. Что делать? В амбразуру бросили гранату. Вход в ДОТ закрыт. Как его вскрыть? Привязали связку гранат к углу двери и взорвали. Угол двери дота развернулся. В это отверстие бросили ещё гранату. Наконец ломами взломали дверь. В доте был японец-смертник. Его руки на цепи, перед ним пулемёт. Он был мёртв.
     По японским законам смертник – святой человек. О нём вечно должны служить молебен. Его родным даётся большая привилегия, бесплатное лечение, учёба и др.
     Итак, 20 августа 1945 года дивизия заняла Харбин, за 12 дней! Пройдя путь от с.Ленинское Амурской области до г.Харбин. Нашей 388 стр.дивизии присвоено звание «Харбинской», а мы получили благодарность от И.В.Сталина.
     Сам Харбин город большой. Население смешанное – китайцы, русские, евреи, японцы. По архитектуре – русский город стоит на р.Сунгари. Да и построили-то его русские еще в начале 20 века, и связано это было с постройкой железной дороги КВЖД и КУЖД. Русских было несколько десятков тысяч. Это рабочие и служащие, которые строили и обслуживали железную дорогу. Затем их число увеличилось после разгрома Красной Армией царского генерала атамана Семёнова, когда его войска были выброшены из Читы и др. мест в Маньчжурию.
     Кстати, сам Семёнов был жив, когда мы были в Харбине, но жил он в г. Дальнем. Его поймали и расстреляли в Хабаровске после суда.
     Примерно через пару месяцев нашу 388 стр. дивизию перебросили в Мукден (Шеньян теперь) из Хулани. Мукден - город большой с промышленностью. Подавляющее большинство населения китайцы. А штаб 15 армии и фронта остался в Чаньчуне, куда мне часто приходилось ездить по служебным делам из Мукдена, где мы располагались.
     Как известно, 3 сентября 1945 г. Япония капитулировала. Однако отдельные японские части продолжали сопротивляться. Появились мелкие группы японских солдат, который нападали на нас из-за угла или на дорогах. Они грабили население, взрывали мосты, дороги, фабрики, банки и др. Их стали называть «хунхузы».
     Время шло. Китайской власти как таковой не было. Руководили занятыми нами городами советские военные коменданты. А буржуазные китайские руководители разбежались. Трудно было нашим военным комендантам налаживать нормальную жизнь крупных городов. Появились «хунхузы» чисто китайские, это настоящие вооруженные банды, грабили банки, семьи японских офицеров, семьи богатых китайцев. В оружие они нужды не имели, т.к. японских складов с оружием и боеприпасами было предостаточно. За период боевых действий с японцами дивизия потеряла во много раз меньше, чем потеряла после окончания войны!!!
     Со временем, китайцы бояться нас перестали и, более того, стали нам помогать в наведении порядка.

     Р.S.
     По дороге в Харбин мы часто видели чисто русские деревни. Дома как у нас в деревнях – обычные. Китайские же деревни резко отличались. Дома, в основном, глинобитные – круглые, часто в виде фанзы. Сама деревня обнесена высоким глиняным забором высотой 3-5 метров. Въезд в деревню только один – через ворота.
     В городах много харчевен, часто примитивные - на 1-2 человека. Есть и большие рестораны. Торговля вся в частных руках – купцов. Хозяин магазина встречает покупателя, угощает чашкой чая, спрашивает, что нужно тебе. Если сейчас у него нет, что тебе надо, то скажет зайти завтра. И верно, так было. В одном из магазинов в Харбине мне понравился пиджак с блестящими бортами. Примерил его, а он велик. Хозяин говорит, чтобы зашел завтра – всё будет сделано по вашей фигуре. И сделал. Этот артистический пиджак я ещё носил в Москве после армии.

     Война закончилась, а мы всё находимся в Мукдене. Чего мы ждём? Оказывается, нам некому было передать власть. Японцы разгромлены, Китайская Красная Армия – далеко, но движется на север к нам. Вот её-то мы и ждали! Интересно, что теперь даже не верится, что такое было. Например: в китайских городах (Харбине, Хулане, Мукдене, Чаньчуне и др.) было много мелких фабрик, заводов, хозяева их сбежали. А рабочим надо кормить семьи. Как быть? Тогда военные наши коменданты и командиры полков назначили советских офицеров администраторами, директорами этих фабрик и заводов. Ставили охрану из наших солдат. Мой приятель родом из Рязани Михаил Николаевич Кузнецов – ст.лейтенант, командир миномётного взвода, с которым я прослужил 3 года, был назначен директором табачной фабрики в Мукдене, а его взвод охранял фабрику. Я несколько раз приезжал к нему в гости из штаба дивизии.
     Поскольку мне часто приходилось ездить из Мукдена в Чаньчунь в штаб Армии, то у меня там появились знакомые офицеры. Однажды, приехав в штаб Армии, один знакомый мне сказал, что начинается демобилизация офицеров – специалистов (педагогов, инженеров, агрономов и др.). «Я, - говорит он мне, - печатаю сейчас списки. Хочешь, и тебя включу? Ты же педагог». - «Да», - я ему ответил. - «Ясно. Тебя я включаю». И включил. Через несколько недель к нам в дивизию пришла выписка из приказа командующего 15 Армии, где перечислены фамилии офицеров, подлежащих демобилизации, в том числе и я. Получил я эту бумагу, а показывать командиру дивизии боюсь – попадет мне. Мучился дня 2-3, но потом решился. Прочитал комдив и говорит: «Почему твоя фамилия здесь? Мы на тебя данных не давали». Я краснею, говорю: «Меня в штабе армии знают, может быть, они по своей инициативе меня включили». «Так вот, - говорит комдив, - демобилизацию ты не получишь до тех пор, пока мы не будем на своей земле в Хабаровске.».

     Свадьба
     Стало известно, что дивизия наша скоро будет выведена в Союз и будет расформирована. По этой причине часто приходилось ездить в Хабаровск и Биробиджан в штаб Армии. Мой приятель Михаил Бакумец, офицер, сдавал документы на технику дивизии, а на меня возложили сдачу личного состава. В этот период осени 1945 г. мы останавливались у родителей Ани.
     Бакумец был с Украины, и он находил общие темы разговора с родителями Ани. Мне же он много раз говорил, что война кончена, и надо думать о женитьбе. «Смотри, какая хорошая семья, да и Аня добрая невеста. Давай, не тяни, решай. Я бы на твоём месте,- говорит он мне, - не задумывался. Родители её не возражают, только сомневаются, нет ли у тебя жены в Москве, ведь тебе почти 30 лет!» Дальше – больше, разговор пошёл по-серьёзному.
     А вскоре решили сыграть свадьбу. Но для свадьбы у меня ничего не было. С продуктами туго – всё по карточкам. Что делать? Решили съездить в Харбин и купить там колбасы и свинины – окорок. Поездка нам ничего не стоила, т.к. у нас были документы, что мы в командировке, а наша часть в Маньчжурии.
     Съездили, купили, что надо, и вернулись на Амур. 21 ноября собрались гости. Свадьба началась. По требованию Прасковьи Ивановны (матери Ани) послали телеграмму в Ильинский Погост, сообщив, что я женюсь. Пришёл ответ: «Благословляем, папа и мама». Подозрение ко мне исчезло.
     После 5 дней свадьбы и хождения по ЗАГСам нам с Бакумец надо было уезжать опять в свою часть в Маньчжурию. Пришла осень и зима – весной уже 1946 г. мы вернулись (штаб дивизии и приданные ей части) в Хабаровск.
     Зная, что с продуктами туго в Союзе, все офицеры заранее стали заготавливать с собой разные продукты: колбасу, окорока, яйца и т.д. Такие продукты и я приобрёл и привёз в Хабаровск, теперь уже к жене.
     Меня отпустили в Москву, выдали документы на проезд, стали собирать свои шмотки. Семён Никанорович (отец Ани) заволновался, говорит: «Смотри, Анна, сбросит он тебя с поезда. Я тебе не советую ехать». Он говорит: «Не пущу я Аньку с тобой!» Я говорю: «Пусть она сама решает, ехать ей или нет». Мать П.И. – молчит. Тогда Аня говорит: «Я поеду!» Машина стоит у подъезда, ждёт нас, а у нас такой прощальный скандал.
     Мы уехали в Москву. Прибыли в июне 1946 г. Вот моя демобилизация состоялась не в 1945 году, согласно приказу Командующего 15 Армии, а почти летом 1946 г. День Победы 9 мая мы не отмечали, т.к. находились на боевых позициях на островах Амура.

Виктор Павлович около памятника в с.Ильинский Погост.

     Часто спрашивают: страшно ли воевать? Да, страшно! Ведь никому из солдат неизвестно, будет ли он жив. Поэтому, в каждом человеке на войне, как и в других опасных ситуациях, присутствует инстинкт самосохранения. Особенно трудно бывает вначале. Затем, человек-солдат привыкает к опасности, но не снижается никогда его тревога за самосохранение, за жизнь свою. Сейчас так много книг о минувшей 2-й Отечественной войне, интересных, поучительных. Эти книги являются памятником 20 миллионам погибших советских людей! А всего погибло с другими народами 50 млн. человек!
     У нас, в СССР, нет ни одной семьи, в которой не погибли бы отец, дед, брат, сестра или другие родственники.
     Вот примеры из числа близких наших родственников:
     У Харитоновых (родственников по отцу) погибли 2 брата – Михаил и Николай.
     У Мусатова д.Миши – погиб сын Виктор.
     У Буслаковых (из Куровской) погиб Валентин – брат Николая Петровича.
     У Прунтовых (из Хотеич) погиб Фёдор – брат Клавдии Васильевны, теперь Поповой.
     У Ани (жены) погиб брат Иван Балычев.
     А сколько стали инвалидами: без ног, рук, с осколками от мин и снарядов доживают свой век или умерли. Война - это страшная беда народная. В то время не было атомного оружия. А сейчас оно есть и это оружие такого действия, которое ещё не знало человечество. Если не считать Хиросиму и Нагасаки, где погибло от 2-х американских бомб несколько сотен тысяч человек. Вот почему, все народы мира, выступают за запрещение атомного оружия.

     Возвращение в Москву после службы в Армии
     Итак, в июне 1946 г. приехал в Москву вместе с женой Аней, на заветную свою улицу Землячку дом 11 кв.1 (сейчас дом снесён). Имущества у нас практически никакого не было. Я ходил в военной шинели и гимнастёрке. У Ани было 1-2 платья.
     Съездили в Ильинку к папе с мамой. Аня была уже беременной и ходила последние месяцы. 7 августа родилась Наташа в Ильинской больнице. Хлопот прибавилось.
     Надо было думать о работе, т.к. жить-то на что-то надо. Поехал в Таганское РОНО. Встретил там моего бывшего директора школы Денисову Варвару Тимофеевну. Она в РОНО работала зам.зав. РОНО. Я просил её направить меня в школу учителем. Рассказал ей о себе. Она говорит: «С удовольствием и в любое время. Я вас помню и знаю, какой вы хороший учитель были. Но не советую вам идти на работу в школу, т.к. вы не прокормите семью, платят учителю мало». Она написала мне хорошую характеристику и сказала: «Ищите какую-либо другую работу, а если ничего не найдёте, приходите». И пошёл я гулять по свету – искать «подходящую» работу. Объехал всех родных и знакомых.
     Василий Васильевич Прунтов предложил мне устроиться в Управление местной промышленности – экономистом. Другие предлагали торговлю. В военкомате предложили работу на заводах ЗИС или Шарикоподшипнике. Кончался 3-й месяц моих хождений. Подходил срок уплаты партвзноса, а на партучёте я нигде не состоял. Пришлось идти в Кировский райком (около Павелецкого вокзала), чтобы уплатить партвзносы, но там меня застопорили, т.к. я нигде не работаю и нигде не состою на партучёте. Военный отдел райкома предложил «наружную» службу. Я отказался.
     Пригласил меня 2-й секретарь райкома и сказал, что мы вас пошлём на работу в школу № 524 – зав.уч.частью. Завтра бюро райкома будет вас утверждать, т.к. эта должность номенклатуры Райкома. Что делать? Согласился. На завтра Райком утвердил меня в должности зав.уч.частью школы. Познакомился с директором школы Ионовым Александром Тимофеевичем.
     Задача о работе решена! Хотя кошки скребли на сердце, вспоминал разговор в Таганском РОНО. Школа 524 средняя-двухсменная с количеством учащихся около 1200 человек, а завуч один на всю школу. Для меня этот вид работы был новый, да и от школьной жизни отвык, пока был в армии. В работу втянулся быстро. Самое трудное было для меня это составление расписания уроков. К 8.00 приходил в школу, а домой возвращался к 9-10 часам вечера. Уставал чертовски. А что делать? Оклад небольшой, пришлось брать уроки математики. Аня не могла пойти на работу, т.к. Ната была маленькой.
     Так с горем пополам карабкались, чтобы выкупить продукты по карточкам. Ни о каких других покупках речи не могло быть (из одежды, обуви). В деревне тоже было нежирно, хотя спасали огородные овощи – картошка и др. Папа работал в хмелеводстве, а потом на роговой базе, откуда и ушёл на пенсию. Ох, и трудная была жизнь в послевоенные годы! Сейчас даже невозможно её описать. Но судьба вскоре всё изменила.
     1946-1947 учебный год закончился. Как-то летом 1947 года меня позвал директор, познакомил с человеком из МИДа и сказал, что рекомендует меня на работу в школе за границей от МИДа. Я дал согласие. Началось оформление, которое затянулось до осени. Пока то, да сё, меня в ноябре пригласили на работу в учебный отдел МИДа, поручили заниматься литературой, направляя ее в посольства.

     На работе в МИД СССР

Горячев Виктор Павлович. 1951 г.

     Меня назначили референтом учебного отдела Управления кадров.
     В чём заключалась моя работа в учебном отделе МИДа? Заниматься литературой дипломатического характера, закупать её в книжных магазинах, привозить в МИД, запаковывать в пачки и отправлять через дипсвязь в наши посольства. Работа не сложная, но требовала большой физической нагрузки и точного финансового учёта. Сам закупал, сам грузил (машину заказывал заранее), сам разгружал, сам упаковывал, составлял описи отсылаемых книг, нёс в дипсвязь пачки, отчитывался перед финансистами. Так прошло 2 года почти.
     Но меня не оставили в покое. Предложили поехать в Китай в качестве секретаря Генконсульства СССР в г.Дальнем. Я дал согласие, и началось новое оформление с выездом.
     Наконец, оформление на выезд закончено. Стали собираться в путь. Надо было сбросить шинель, в которой я ещё ходил, работая в МИДе, не ехать же в шинели в Китай. Да и у Ани приличного ни платья, ни туфель, ни пальто. Что делать? Дали подъёмные деньги. Вызвал скупщиков литературы на дом. Они отобрали себе почти всё, что я скопил за 2 года. Кое-как скромно приоделись.
     В марте 1950 года поехали в Дальний (Китай). Перед отъездом я попросил, чтобы поездом ехать через Хабаровск и Владивосток. Мне разрешили. В Хабаровске мы навестили Аниных отца и мать, пробыли у них дня 3, затем выехали опять поездом во Владивосток, а оттуда пароходом в Дальний. Во Владивостоке через консагенство оформили документы на пароход.
     При посадке на пароход «Ильич» при таможенном досмотре у нас отобрали книгу «О вкусной и здоровой пище». Мы жалели, конечно, но что делать!
     В первых числах апреля 1950 г. прибыли в Дальний. Надо отметить, что пароходом мы плыли 11 суток, вместо трёх по расписанию. Дело в том, что на море все дни стоял такой туман, что ничего не было видно. Двигались еле-еле. Пароход через короткие промежутки давал сигнал. Море было спокойное. Кормили 4 раза – здорово. На пароходе ехали командировочные, служащие, военные и другие специалисты. Проплывая южную часть Кореи, тумана уже не было. К нам в хвост пристроился какой-то военный южно-корейский корабль с наведенными на нас орудиями, затем он отстал, а вместо него появился такой же другой. Но всё прошло благополучно.
     В Дальнем в порту нас встретил секретарь генконсульства Сорокин Михаил Иванович, у которого я позже принял дела. Он уехал в Союз, а я запрягся в работу для меня новую, разнообразную и во многом мне неизвестную.
     Учиться всему этому приходилось на ходу – трудно было, особенно в первое время. Уходил к 9.00, приходил в 21.00. Работал, а вечерами на работе читал, изучал инструкции, кодексы: о семье, браке и опеке, уголовный, гражданский, морской, воздушный, таможенный.
     Встретили нас радушно. Дали комнату в доме, где жили сотрудники генконсульства. Генконсулом был Баранов Иван Фёдорович, вице-консулом Грушецкий Георгий Христофорович, бухгалтер – Соколова Варвара Матвеевна, машинистка – Фафаева Татьяна Васильевна, был шофёр – Борисов Сергей Иванович, затем Москаленко Владимир Михайлович, коменданты – Мясников Сергей Николаевич, Векшин Иван Николаевич и др. Жили все дружно.
     Экономика наша подскочила сразу вверх до неузнаваемости. Вот один из примеров. Сотрудникам выдавались карточки на продукты. Т.к. мы приехали во второй половине марта, то нам выдали карточки на троих на весь месяц. Существовало неписанное правило: продукты выкупали сразу на весь месяц. Так вот, пришёл я на обед домой, а на столе гора продуктов, закрытая простынёй. Аня получила: колбасы варёной необыкновенной толщины - 9 кг, конфеты «Мишка» - 3 кг, мука, макароны, консервы разные, хлеб, печенье, сл.масло, сыр и что-то ещё. Из магазина все продукты ей привёз на тележке китаец Ван. Он прислуживал у всех нас. Мы ожили.
     В генконсульстве приёмные дни были все дни недели, кроме воскресенья. Каждый день на приём приходило от 50 до 80-100 чел., каждый по-своему делу. 90% посетителей принимал секретарь.
     Весна в Дальнем на редкость красива. Много зелени, акации, черёмухи и др. деревьев. Воздух наполнен ароматом. Недаром этот город считается курортом, который облюбовали японцы (40 лет назад). Наступала жаркая погода, и наши продукты, это сразу почуяли, т.к. холодильника у нас и у других не было. В муке появились жучки–червячки, конфеты заплесневели, сыр вспушился, консервы вздулись. Многое пришлось выбросить. Дальний около моря, поэтому там большая влажность, и всё быстро портится. Летом по воскресеньям сотрудники с семьями выезжали за город на пляж. Летом в жаркую погоду спали на полу, постелив простыни.
     Из практики работы вспоминаются отдельные эпизоды, которые мне в жизни не встречались. После войны все выходцы из России (Указ Президиума Верховного Совета), по их просьбе, могли сразу быть приняты в советское гражданство и им сразу выдавались советские паспорта, так называемые «виды на жительство». Таких советских граждан в районе Дальнего проживало около 10 тысяч, а в Харбине свыше 30 тысяч. Это лица (быв. рабочие и служащие КУЖД и КВЖД), строившие эту дорогу, а часть из этих людей служили в Армии атамана Семёнова, выброшенные из СССР Красной Армий в Маньчжурию. Так что народ пёстрый, разный. Они служили и работали на китайских заводах и учреждениях. Устно владели китайским языком, но письменности не знали. Они тяготились образом китайской жизни, обычаями, различием в языке, скучали по Родине – России. Да у них в России ещё были родственники. Они все (большинство) стремились в СССР – куда угодно, на любую работу, только бы быть и умереть на Родине. Мне рассказывали (после нашего отъезда из Китая), что на пароход посадили едущих в СССР, таких людей более 3 тысяч. И когда они сошли на берег Владивостока, то все бросились целовать русскую землю. Это пожилые люди. Но у них были взрослые дети. Эта молодёжь сама тоже стремилась попасть в Союз. Многие пытались перейти границу нелегально, но их возвращали в Китай.
     За 4 года пребывания Советской Армии в районе Дальнего были укреплены оборонные сооружения Порт-Артура, построены шоссе и многое другое. Морозов И.К. к нам приехал из Кореи, где началась война. Китайцы приняли активное участие в этой войне в качестве добровольцев. Город Дальний стал прифронтовым. На улицах вырыли окопы, вечерами гасили свет, в небе в 2-3 потолка кружили наши самолёты. Много наших лётчиков погибло, и рядом со старым Русским кладбищем в Порт-Артуре устроили новое, не меньше старого.
     С каждым днём у нас с китайцами становилась всё крепче дружба, доверие. В феврале 1950 г. был заключён Договор «О дружбе и взаимопомощи» между СССР и КНР. В то время Мао Цзедун говорил: «С Советским Союзом дружба на вечные времена». Культ Мао рос быстро. Он дружил со Сталиным. И когда культ Сталина на ХХ съезде КПСС был осуждён, Мао воспринял это в свой адрес. Началось похолодание отношений между нами и китайцами. По Договору мы вывели советские войска с Ляодуна, передали Порт-Артур со всеми укреплениями, отказались от КЧЖД в пользу китайцев, передали все акции общества (заводы, фабрики), дали им большой заём и др. помощь, в т.ч. и военную, построенные нами заводы и фабрики.
     К 1955 г. китайцы начали притеснять и даже отказываться от наших специалистов. Дело шло к разрыву сотрудничества и взаимопомощи. Мы были вынуждены отозвать всех своих специалистов из КНР. А через несколько лет китайцы денонсировали наш договор с ними, т.е. объявили этот договор не действующим. Предъявили нам территориальные претензии.

     Нервное возвращение в Союз из КНР
     Праздник Октября 1952 года. Я с комендантами готовил приём в генконсульстве, т.к. Морозов (генконсул) был в больнице. Приём 6 ноября прошёл нормально. А 7 ноября мне сказали, чтобы я уехал в Союз 10 ноября. Это был внезапный удар. Поспешные сборы, покупки и т.д. Билет на проезд в Союз до ст.Пограничная помог достать наш военный комендант. Из Москвы телеграммой сообщили, что деньги на проезд в Москву перевели на ст.Пограничная. Приехали на ст.Пограничная, надо покупать билет на Москву. Иду в сберкассу вокзала, оказалось, что никакого перевода на меня нет. Что делать? Поезд вот-вот должен отойти на Ворошилов-Уссурийск. Из почтового вагона (багажного) выгрузили ящики нашего багажа, побежал к Ане в вагон, сказал, что надо сходить с поезда, т.к. у нас нет советских билетов и обещанных денег переводом.
     Ирине 8 месяцев, взяли ручной багаж, пришли в вокзал, заняли скамейку. Сам вокзал – это помещение 10х10 м, посреди круглая печь, два выхода. Солдаты наши, сопровождающие грузовые эшелоны, идут греться в вокзал. На улице 15-20 градусов мороза. Хотя печь вокзальная горячая, в помещении холодно.
     Поезд ушёл, мы остались сидеть в вокзале ждать перевода денег. На следующее утро в сберкассе – тот же ответ – перевода нет. Из Дальнего пришёл следующий поезд, а мы сидим «кукуем». Едут знакомые по Дальнему, наши специалисты, и удивляются, что мы ещё не уехали дальше. Багаж наш 5-6 ящиков продолжал лежать где его разгрузили – около ж.д.полотна. На второй день ко мне подошёл охранник и сказал, что багаж надо убрать в сарай, а то украдут. Мы затащили ящики в сарай.
     На третий день пришёл ещё поезд из Дальнего, а мы всё ни с места. У нас нет советских денег, взятые с собой продукты кончались. К счастью, подошла одна женщина, возвращавшаяся в Союз, и дала Ане 200 рублей и свой адрес. Это уже что-то, но не решало нашей судьбы. Чем кормить девочек Нату и тем более Ирину – она была искусственница. В Дальнем её кормили отваром чумизы и купленным молоком, т.к. у Ани своего молока не было – пропало. А где купить молоко? К станции прилегала деревня. Аня взяла Ирину и с одной женщиной (уборщицей вокзала) пошла в деревню. Купила молока, накормила Ирину – согрелись и вернулись в вокзал.
     В нашем ручном багаже были чемоданы. Я взял один, ручка оторвалась. Раскрыл его – в нём оказались пластинки и утюг. Решил всё выбросить и выбросил под лавку. Чемодан был очень тяжёлый. Примерно 50-60 пластинок выбросил. На четвёртый день «сиденья» я сходил в другую деревню к начальнику почты – объяснил ситуацию. Позвонили во Владивосток в наше консагенство, чтобы помогли нам выехать. Но безрезультатно – там был «обед» - перерыв. Тогда я попросил начальника дать телеграмму в МИД СССР. За свой счёт он дал телеграмму, у меня не было денег. Наконец, на 5 день пришёл перевод 5000 рублей, но поезд наш уже ушёл. Только на 6-й день мы выехали в Ворошилов-Уссурийск. Здесь надо было купить билеты до Москвы и сдать багаж. Но багажа по весу оказалось больше, чем нам полагалось сдать. С трудом (за взятку) уговорил проводника погрузить наш оставшийся багаж в купе. Поехали. Соседом нашим по купе оказался военный - полковник.
     В Хабаровске решили сделать остановку на 3-5 дней, чтобы заехать к родителям Ани на ст.Амур. Пытался оформить остановку официально, через ж.д. билетную кассу Хабаровска, ссылаясь на болезнь Ирины. Но потребовали ребёнка положить в санчасть. Меня это не устраивало.
     Поезд Владивосток-Москва стоит в Хабаровске 30 минут. Время идёт. Я бросился к машинисту паровоза и уговорил его (за 100 руб.) сделать секундную остановку на ст.Амур (это следующая станция после Хабаровска). Он долго упирался. На ст.Амур поезд затормозил, чуть остановился, я еле успел высадить Аню с Ириной на руках, Наталья выпрыгнула сама, а я с нашим соседом по купе начал выбрасывать чемоданы и др.вещи уже на ходу поезда. Затем выпрыгнул сам. Нас встретил с санками Семён Никанорович. Всё обошлось благополучно. Наш багаж поехал в Москву, а мы пошли в гости. Наташа несла термос и никак не могла подняться в гору – всё падала, и термос оказался разбитым (он в деревне). Через несколько дней поездом Хабаровск-Москва мы ехали домой – Москву.

     В Управлении кадров МИД меня назначили ст.референтом, а затем атташе. Поручили заниматься подбором и оформлением кадров для аппаратов Верховных Комиссаров в Германии и Австрии. Быстро вошёл в круг своих обязанностей. Держал связь с ХОЗО министерства обороны и райкомами Москвы.
     Материально наша жизнь поправилась. Однажды вечером к нам пришла женщина в ж.д.форме и спросила – это вы приехали из Хабаровска? Да – ответили мы. Вы в поезде забыли взять свой чемодан – вот я его вам возвращаю. Мы поблагодарили её за это. Вскрыли чемодан, а там были детские резиновые игрушки. Оказывается, полковник его обнаружил, когда сходил сам и передал бригадиру поезда. Чемодан был обшит для багажа и был написан наш домашний адрес, а на ст.Амур впопыхах его забыли – волновались.
     В кадрах МИДа проработал после приезда 2 года, в 1954г. был направлен на учёбу в Высшую Дипломатическую Школу МИД СССР.
     По окончании ВДШ меня назначили 3 секретарём (с присвоением дипломатического ранга) опять в Управление кадров.

     Командировка в Румынию
     Летом 1959 г. мне предложили выехать в Румынию в качестве зав.консульским отделом посольства. Я согласился. В это время мы только что получили новую жилплощадь – 2 комнаты на Ленинском проспекте дом 82/2. Наконец покинули нашу древнюю ул. Землячки, где я проживал с 1930 г. по 1959 г.
     В основном, работа мне была знакома, т.к. работая в Китае я там прошёл всю азбуку консульской службы, и это мне здорово помогло. Жили мы в двухэтажном доме на втором этаже, а, напротив (через улицу) работа. Очень удобно. Послом был тогда Епишев Алексей Алексеевич (умер в 1985 г.).
     С самого начала у меня установились дружеские отношения со всеми дипломатами посольства и техническими работниками. В посольстве было около 50 человек.
     Основные вопросы работы мне были известны. Новое прибавилось это: связь с МИД Румынии, связь с консулами других посольств, аккредитованных в Бухаресте. Это посольства соцстран и других государств.
     Аня быстро вошла в коллектив. Её выбрали в школьный актив, в клубе для командированных участвовала в хоре, они даже выезжали с «концертами» в Констанцу. Девочки наши (Ната и Ирина) начали заниматься музыкой на пианино. В общем, жизнь шла бурно-полным ходом.
     В 1961 г. осенью Аня стала жаловаться, что трудно ходить. Решил просить, чтобы меня откомандировали в Союз, написал заявление новому послу – Жегалину Ивану Кузьмичу (он умер в 1984 году). Епишев А.А. к тому времени был назначен послом в Югославию.
     Итак, в феврале-марте 1963 г. мы выехали в Союз. Аня на костылях, с гипсом на ноге.

     Немного о работе в Румынии. Основные посетители (большинство) принимал секретарь Карлов, кроме него посетителей принимал Авдонин (вицеконсул), 3 секретарь Силин и я. На мне лежала ответственность по выдаче виз в СССР, как советским гражданам, постоянно проживающим в Румынии, так и иностранцам, в т.ч. румынам. За год я подписывал 20-30 тысяч виз и решал другие сложные вопросы.

     Возвращение из Румынии
     В Управлении кадров МИД СССР меня назначили первым секретарём. Поручили заниматься дипкурьерами и стенографистками-машинистками для посольств СССР (подбор) плюс эта категория работников для центрального аппарата. Работа эта мне была знакома, но хлопот немало. Дело в том, что опытные стенографистки, работающие в МИД СССР, выезжавшие неоднократно за границу, ехать соглашались (не все) только в страны Западной Европы или США, где условия жизни лучше, да и зарплата выше. А как быть со странами Африки, Азии, Дальнего Востока. Приходилось эти кадры искать на стороне, в других учреждениях Москвы.
     В феврале 1965 г. меня назначили заведующим отделом аттестации дипломатических работников и учёта. На этой должности я пробыл до 1978 года августа месяца, после чего попросился на пенсию по состоянию здоровья. Плохо стал слышать.

     Из числа зам.министра наиболее ярко остались в памяти это Смирнов Александр Андреевич, Пегов Николай Михайлович, Фирюбин Николай Павлович, Земсков Игорь Николаевич, Кузнецов Василий Васильевич. К ним в разное время по служебным делам я обращался лично неоднократно и всегда находил положительное решение. Эти люди были принципиальные, глубоко партийные, не формалисты и, в тоже время, доступные, душевные. Непосредственного контакта с министром Громыко А.А., к сожалению, не было. Контактировал только с его помощниками.
     Из числа работников Управления кадров у меня с подавляющим большинством были добрые, товарищеские отношения.

 * * * 

      Умер Горячев Виктор Павлович 12 марта 1987 года в возрасте 70 лет от рака пищевода в Москве на Большой Фелёвской улице. Захоронен на Щербинском кладбище, участок № 22.
     Его жена – Горячева Анна Семёновна умерла 24 мая 1988 года в возрасте 61 года от рака поджелудочной железы в Москве на Большой Черёмушкинской ул., через год после смерти мужа и через два месяца после того, как съехалась с дочерью Ириной и внуком Андреем (врач сказал, что от тоски – организм дал команду на самоуничтожение), захоронена рядом с мужем.
     Его родители:
     отец – Горячев Павел Васильевич умер в 1966 году в возрасте 74 лет от сердечного приступа, захоронен в Ильинском погосте на кладбище у нового клуба;
     мать – Горячева Мария Ивановна умерла в 1986 году в возрасте 94 года, (пережив мужа на 20 лет!) захоронена рядом с мужем на кладбище в Ильинском погосте.

     СОКРАЩЕНИЯ:
     И.В.Т. – Ирина Викторовна Телюк, ур. Горячева (дочь Горячева В.П.).
     Горячева-Телюк Ирина Викторовна (1951-2010) - известная московская художница, её многие знали в селе Ильинский Погост, у некоторых даже есть картины, которые она дарила. Была замужем за московским поэтом - Телюк С.Ю. - иллюстрировала его книги.
     И.П.С. – Ираида Павловна Скороходова, Ур.Горячева (сестра Горячева В.П.)