Пелагея Петровна Царёва

БЫЛЫЕ ГОДЫ (ХОТЕИЧИ)

Часть 2

Установление Советской власти в селе

     Летом 1918г. убирая сено около села Хотеичи, купеческие работники громко переговаривались с едущими по дороге. Четверо солдат легко отшутились и продолжили свой путь в Хотеичи. В Москве уже была Красная Армия, и, видимо, этим солдатам было дано какое-то поручение от Красной Армии. Жители села Хотеичи только понаслышке знали о революции от тех, кто приезжал из города. В селе вели разговоры с осторожностью. Народ работал по-прежнему: или в лачужках, или гребенщиками -  в одиночку или у хозяина, который и знать не хотел, что это за новая власть.
     К Петру приезжал брат Яков из Орехово и рассказывал о том, что царя теперь нет, фабрику морозовскую громили, Морозов удрал за границу. Казаки не вмешиваются, везде идут сходки. Правит Ленин. «Ты что, Яшка, плетёшь? – вступилась как-то мать. - Как это,  без царя-батюшки? Яшка, а ты – коммунист?»  «Да!» – ответил Яков Гаврилович.   «Ты что, и мать не спросил, а если вас казнить будут? Батюшки…», – не унималась мать. Петр вступился за брата: «Ну и что, что коммунист. Вон даже Василий Ефремович - коммунист, он свой капитал в Красную Армию отдал. А Морозов Савелий, помнишь, как он выделил целый эшелон одеял для солдат, а губернатор дал команду  продать одеяла, и продавали. Савва узнал, конечно, не сам, а подсказали. Когда губернатор Москвы ехал в карете, его взорвали. Нашли руку с кольцом на 2-ом этаже дома, помнишь? – обратился Пётр к матери, чтобы слышали все. – Когда Морозов вернулся из-за границы, он несколько миллионов отдал Красной Армии».  Мать оживилась: «Ты, Петька, не суйся, жалование получаешь от купцов, а кто тебе без купцов платить будет?» Петька подумал и сказал: «Сапоги шить буду, а лес в казну отойдёт.  И люди найдутся, чтобы порядок в нём вести, и помимо купцов».
     В тот день, когда приезжали солдаты в село Хотеичи, в селе что-то произошло. К Петру пришёл свояк Иван Михайлович и рассказал, что слышал: троих солдат убили, а четвёртый скрылся через реку. Народ взбаламутила жена старосты Староверова. Говорят, солдаты с понятыми зашли к ней, а зачем - никто не знает. Она отворила окно, когда мимо её дома шел крестный ход, и крикнула: «Православные, меня грабят!» Народ кинулся её защищать. Потом собрали сходку, богачи кричали: «Пусть революцию делают в городах, а в село не пустим! Мы поедем в Егорьевск и привезём  пушки».
     Петра дома не было, брат предупредил сестру: «Имей в виду, сестра, сегодня ночью приедут из Москвы. Будьте осторожны, вы живёте с краю, береги детей. Конечно, зря не пугайся, ничего вам не будет. Уговори Петра, не дай Бог, отстреливаться будет - пропадёте. На сходке Подаруев говорил, что привезёт пулемёты и пушки для сопротивления. Но сами они удрали, а глупые неграмотные люди, возможно, им поверили. Я видел, как с задов своих дворов Курковы уезжали, захватив золото и деньги.  Только вид делают, что оружие покупать едут. Они свои шкуры спасают. Зачем было это делать? Разве против революции, такой силы, село устоит? Глупые», - закончил Иван. Марфа шёпотом взмолилась: «Что будет теперь, Иван?» – «Вот что, Марфа, чтоб ни одного выстрела. Это может поднять тревогу и дать повод сельчанам подняться». - «Братик, а Иван Ефимович уговорил Петра спрятать какое-то имущество у нас, конечно, ценное. Говорит, на сеновал, ночью привезут». -  «Сестра, ни в коем случае этого не позволяй, иначе за связь с богачом Пётр ответит. Пусть Иван Ефимович в своём пока лесу прячет. Пока лес ещё их»,- твёрдо сказал брат сестре. «Так как же откажешь, он - хозяин», - ответила Марфа.  «Ты, Марфа, в этом не сильна разобраться, скоро никаких хозяев не будет,  всё будет народное. Где Пётр?» - «В лесу, ещё не вернулся, делянку разделывает. Тут много народу работает, хозяин без него боится». – «А что это до позднего вечера?» -  «Пётр раньше приходит, а купеческие наёмники долго держат людей». – «Как бы Пётр там не завёл разговор с народом». -  «Ну нет, ему Яков всё говорил, что по незнанию молчи, пока не разберёшься», - сказала Марфа.
     Иван Михайлович задумался, но всё же решил Марфу предупредить: «Имей в виду, руководят всем комиссары, и если ночью комиссар придёт - а они идут первыми, - впусти в дом, а если надо - защити его». Так сказал Марфе брат и собрался уходить. «Яков в партии состоит в Орехово, он уж защитит Петра. Яков грамотный», - так Марфа уверяла брата. Пришёл Пётр, Иван Михайлович поговорил с ним и ушёл, провожаемый племянниками до села.
     Ночью к леснику подъехала гружёная повозка. Марфа выскочила к Петру, он хотел открывать ворота, так она боем не дала открыть. «Ты что, Марфа, с ума сошла? - спросил Иван Ефимович. - Мы ведь ненадолго, скоро всё утихомирится и пойдёт по-старому». -  «Если ненадолго, то зачем возить? Вас пока никто не трогает, и держите у себя, всё равно всего не спрячете!» - так защищала Марфа своё гнездо, как птица в стихию. «Пётр, ты чего молчишь, или не работаешь у нас?» - сказал Иван Ефимович и хлестнул Петра кнутом по спине. «Пошёл ты…, - сказал Пётр, - у меня дети, и Марфа заболела, езжайте в лес». Петр ещё не знал о разговоре Марфы с братом, но по виду её понял, как она встревожена.
     Петр с силой запер ворота, но Иван Ефимович пробежал через террасу в сени и просил уже тихим голосом: «Хотя бы где спрятать, Пётр?»  «Только не во дворе и не в доме, а там – ваше дело, где», – сказал Пётр горячо. Повозка уехала, всё затихло, а Пётр и Марфа в горнице долго совещались. (Горница – это дополнительное летнее помещение в доме. Книг в горнице было много, а читать  - некому. Дети брали книги, чтоб посмотреть картинки, но книг не портили.)
     Спать в эту ночь не пришлось, ночь была тревожная. Поужинав, дети уснули: мальчики в одном углу, девочки с бабушкой - в другом. Стояла загадочная тишина, лес, казалось, притих. Вдруг Трезор залаял, Марфа вздрогнула. Стоя с Петром в сенях, прислушивались. «Может, кто едет по селу в нашу сторону?» - тихо сказал Пётр. Нет, собака давала знать, что люди передвигаются с Ильинского погоста, это за 7 вёрст от Хотеичей по большой дороге. Трезор стал лаять чаще. Чем ближе подъезжали, тем чаще лаяла собака. Иногда обозы проезжали мимо. Иногда ехали к Андрею Басову, торговцу керосином. Он жил с краю села Хотеичи, а по мере проезда обоза собака затихала совсем. На этот раз обоз двигался с осторожностью, и лесник остановил собаку, махнув ей рукой с терраски. Марфа стояла уже у сенной двери. Таков уговор был между супругами: в случае опасности, когда собак могут убить, лесник должен уйти в сени для дальнейшей обороны. Село Хотеичи было метрах в 200-х от дома лесника. Если у лесника спокойно - и сельчане спят, а если раздаётся выстрел - сельчане все на ногах, особенно с краю, где родные или друзья. Стребель, охотничья собака, обежал вокруг дома, подавая знак хозяину: если Стребель пробежит и ляжет на террасу, то всё спокойно.
     Окно кабинета лесника было рядом с террасой. Пётр шил здесь сапоги, тут же и спал. Но сегодня он был на посту, ночь была тревожная. Была у Петра двустволка для охоты, он держал её наготове. Пётр, как и его отец, ничего и никого не боялся. Собака затихла, но цепью гремела, значит, беспокоится. Пётр посматривал на Стребеля, собака на ногах и, взвизгивая, смотрит в сторону - значит, человек. Пётр отошёл от террасы, спросил негромко: «Кто там у колодца?» Ему ответили: «Я - комиссар, товарищ, убери собак». Хозяин подал знак, и собаки затихли. Пётр сказал в темноту: «Товарищ комиссар, идите, я  - здешний лесник». Комиссар подошёл к леснику, представился, и они вошли в дом. Собаки встали у террасы, как на посту. В доме было темно, комиссар не разрешил зажигать огонь. «Кто в доме?» - спросил он. «Жена и дети». – «У меня есть сведения, что здесь возможна засада». Пётр ответил: «Мне было известно, что ночью должны прибыть из Москвы для наведения порядка. В селе на сходке богачи обещали привезти пулемёты, а сами с вечера удрали и не вернулись. Никакой засады нет, я ручаюсь, а в селе оружия нет ни у кого, кроме меня, - и показал ружьё. - Револьверы – купеческие, а ружьё (двустволка) – моя». Комиссар проверил револьверы и ружьё, но не отобрал, сказал: «Давай куда-нибудь закроем». - «Возьмите 12-тизарядный, и пули к нему пригодятся». Комиссар взял, хотя сам был хорошо вооружён. Пётр и комиссар вышли, и Марфа с ними. «Кто это?» - спросил комиссар. «Жена», - ответил лесник.  «Воюет?»  - «Да за меня боится». Вышли втроём. Комиссар подал знак тихим свистом. Подошли три красноармейца, как из-под земли выросли. Стребель их не подпускал до тех пор, пока хозяин не скомандовал «свои». Только после этого собака отошла.
     Теперь дал команду комиссар: «Пойдём в село, лесник заверяет, что засады нет. Но мы возьмём его с собой, он пойдёт впереди, а мы втроём – за ним. Ты пойдёшь к обозу, - указал комиссар красноармейцу, - и если не будет выстрела, подъезжайте к дому лесника, а выстрел – сигнал: окружайте село. Ждите моей команды у дома лесника». Марфа позвала собак, и они покорно подошли к ней. Пётр пошёл впереди, за ним комиссар и два красноармейца. Если бы был хотя бы один выстрел в селе, то Петру грозил бы расстрел. Он шёл и мысленно прощался с детьми. Каким длинным показался ему путь до села Хотеичи. Какой-нибудь выстрел мог создать панику, народ выбежит с топорами, вилами, кольями. Вечные драчуны и паникёры – эти, что бы ни случилось в селе, лишь только какой необычный звук или крик услышат - выбегали все на улицу, даже в окошко не выглянут. В эту ночь Хотеичи спали, а может, и не спали. Увидев или узнав в темноте лесника, соблюдали тишину. Знали: ночью он вооружён, но почему идёт под конвоем?
     Зашли к брату Петра,  Сергею, и разбудили его жену Анисью. Пётр спросил: «Как сельчане?» Анисья ответила, что организаторы уехали за оружием, и, видно, задержались. Так прошли половину села Хотеичи до Ивана Михайловича Битюкова. Иван Михайлович вышел сразу, точно стоял в сенях. «Это наш добросовестный села, - сказал Пётр, - мой свояк,  брат жены Марфы». Иван Михайлович окончательно успокоил комиссара. Когда шли обратно по селу, запели петухи, занимался рассвет. 57 повозок с пулемётами без единого выстрела окружили село. Надо было разобраться, за что убиты три красноармейца. Пробыли три дня, кое-кого арестовали при проверке документов. Бабушка, мать лесника, в ту ночь крепко спала, она была глуховата, а выстрелов не было. Когда слышались раньше выстрелы, просыпались даже дети. Проснувшись, бабушка увидела красноармейца, стоящего на посту возле двери. Посмотрела кругом: ни Марфы, ни Петра нет. Закрыла голову одеялом и опять уснула. Утром, когда проснулись дети, и она увидела Марфу, сказала: «Что такое? Я проснулась, а нас кругом «акотовали» (вместо атаковали), и я уснула опять до утра». Благополучно вернулся Пётр, и Марфа занялась детьми, начала готовить завтрак. Собаки тоже успокоились, всю ночь они честно трудились. Когда хозяин уходил, они выполняли команды хозяйки. Они вели себя спокойно даже в те минуты, когда подъехал обоз: хозяйка рядом с ними, не просит собак о защите, а только успокаивает их.
     Так в селе Хотеичи, в 78 км от Москвы, по большой дороге на Егорьевск, была установлена Советская власть.

Жизнь после революции

     Старик Семён Малофеевич умер, ему было более 100 лет. Внуки с семьями уехали. Дом Василия Ефимовича остался нетронутым, желающие родственники могли в нём жить. Леса перешли в Куровское лесничество. Пётр остался работать лесником в Куровском лесничестве. Снова Петра призвали в армию, на гражданскую войну. Марфа осталась лесником за мужа. Ходила в лес с двустволкой и брала с собой 12-летнего Васятку. Мальчик уже умел стрелять и хорошо знал лес. Корм для коровы заготовляли уже втроём. Тимошка подрос, но был хилым, часто болел лихорадкой. Будучи больным, был очень нервным и на всех сердился. Летом он был покрепче и помогал в заготовке сена. Так жили многие сельчане. Подрастал Ванятка, лез во все дела, был незаменимым помощником по дому. Он был очень рассудительным, как дед Гаврила. Уже в 8 лет мог дать совет, как взрослый. Ходил Ванятка размеренной походкой, и прозвали его «казённый шаг». Он уже читал книги и рассказывал младшим, о чём написано в книгах, и получил ещё одно прозвище – «грамотей».
     Свекровь устроилась кухаркой на фабрику, но это ей быстро надоело - приехала домой. Она была модница, в 64 года вышла замуж в Нижнее Мальцево.
     Марфа давно не надевала свои наряды, а у неё было 12 шерстяных платьев. Она была очень чистоплотная, ситцевые платья носила с фартуком. Однажды, идя мимо, Андрей Ефимович зашёл к леснику, но, узнав, что Пётр ушёл на войну, встретился с Марфой у крыльца. Он хотел обнять Марфу, но она отстранилась. «Ты такая же красивая, как была, и даже ещё лучше расцвела». Марфа поняла, что это лесть, и насторожилась, глядя, как он осмелел, зная, что она без мужа сейчас.
     «Марфа, хочешь, я тебя за границу увезу с собой? У меня там капитала хватит». – «Вы что, Андрей Ефимович, ваше благородие?! (она старалась соблюдать прежний этикет).  Я же мать, у меня дети, а Вы такое…» -  «Потом детей возьмём», - настаивал он. «Это шестерых-то?» - ответила Марфа. – «А у вас разве шестеро? Ну что ж, подождут». Марфа встала руки в боки: «Вы что, меня покупаете? Не ходите в мой дом отныне и во веки веков!» - «Петра убьют, твоя красота увянет, а дети вырастут, о них Советская власть позаботится. Она у нас большие капиталы отобрала, и не только у нас». Он смотрел на Марфу, а она уже не стояла на месте, а ходила по террасе и в гневе передвигала всё, что попадётся под руку: «Андрей Ефимович, я считала Вас хорошим человеком. Вы были серьёзным, когда были хозяином леса, а оказались таким негодяем по отношению к детям Петра. Разве это по-христиански? Небось, в церковь ходите». - «Прости, Марфа, мне так горько, я хотел позаботиться о тебе, но теперь понял, что тебе очень тяжело и не до шуток. Вообще я ничего тебе плохого бы не сделал, а только хотел, чтобы ты увидела жизнь в расцвете лет. Это были мои прежние мечты, когда тебе было 25-26 лет». Теперь же перед ним стояла 32-хлетняя женщина. Она растила детей, выполняла всю крестьянскую работу по дому, кормила семью и отвечала за участок леса как настоящий лесник. Андрею Ефимовичу было уже далеко за 40 лет. Марфа перевела тему разговора, и они уселись за стол на террасе. «Лучше бы Вы рассказали, где Ваша семья, и, конечно, вы нуждаетесь в продуктах: купить теперь негде. А мы живём своим трудом, у нас небогато, но есть, чем угостить».
     «Семья живёт за границей. Но это не дома. Там пока капитал есть - живут, а как закончится - потом и в нищие не годятся». Как показалось Марфе, он говорил с некоторой злобой о загранице. «Ладно, посидите на террасе, я Вас чаем напою и поговорим о дельном». Марфа принесла горячий самовар, старшего, Васятку, усадила за стол, а Ванятку послала в погреб за грибами. Андрей Ефимович любовался Василием: большой, красивый. Подросток поздоровался, деловито уселся за стол. На столе появились лепёшки со сметаной. Марфа стала угощать бывшего хозяина леса. Она рассказала, что за Петра охраняет лес, что идёт большая распиловка делянок. Особенно много везут дров для паровозов на железную дорогу. Приезжают из Куровской, планируют и руководят работами. Приезжают на заготовку дров фабричные со своими кухарками, останавливаются в сёлах и живут неделями. Потом другие приезжают. «Нас теперь касается только, чтобы порядок соблюдали, не заваливали дороги, указать, где какая делянка».
     «Письма-то есть от Петра?» - спросил Андрей Ефимович, не желающий слышать о лесе. «Да он неграмотный, писать не умеет, пишут товарищи. Недавно Сливин, его друг из Хотеичей, прислал. Пишет о Петре, что он видел Ленина, и пишет, какой он». – «Меня не интересует Ленин. Он нас разорил, но ещё настанет время, всё восстановится», - грозя пальцем, говорил Андрей Ефимович. «Мы всё одно – работаем, - сказала Марфа, - может, дети доживут до хорошей жизни». – «Это ты какую жизнь считаешь хорошей: с господами или Советскую власть?» Марфа подумала, что теперь господ вспоминать, но гостя решила не обижать - он теперь бессилен. «У Вас работали, нам было неплохо. Но вот батюшка Гаврила рассказывал, как твой дед его однажды больного на печи порол арапником. Хлещет, а за что? Даже не спросил, почему он залез на печь днём. Дрова его кто-то увёз несколько поленниц, а потом нашли, кто это сделал. Он бы спросил, как человек, ты что, Гаврила, залез на печь? Заболел? А он   пороть! Твой дед был из пастухов в молодости, а потом с купончиками разбогател и забыл, кто он. Человеком надо быть прежде всего. Вот вы в этом случае лучше, Петра не обижали. Я говорю не потому, что теперь, дескать, не боюсь. Вот Василий Ефимович сдал свой капитал и жену взял без капитала, и живут хорошо при Советской власти. Вишь, какая эта власть, для всех одинаковая:  работай - и получай!»
     «Так я понял, Марфа, Советская власть тебе больше сродни. Ну, поживём – увидим», - так сказал Андрей Ефимович, с аппетитом угощаясь всем. «С продуктами плоховато, негде купить муки, но всё-таки кто-то заботится, дают нам паёк – муку. Мне вот понятно и то, что много умных богачей перешло на сторону Красной Армии, в том числе и Ваш брат Василий. Видно, чуют что-то прочное. А Вы меня за границу маните», - говорила Марфа. Андрей Ефимович почуял, что разговор пошёл серьёзный, как бы не влипнуть в контры. Встал, поблагодарил и пошёл той дорогой, куда шёл - в сторону Новосёлова. Марфа подумала: пошёл искать спрятанное. Убрав со стола, собрала детей, и пошли сено ворошить на том участке, что принадлежал когда-то купцу. Лесник раньше этот клевер караулил для купца, чтобы клевер был без других трав. Это было для коней, а для своей коровы косил разнотравье. Только часть от  того участка - а хватает корове на зиму. Разве сравнишь с той жизнью, как жили. Только бы Пётр жив был, остальное всё наживётся.

Возвращение Петра -2

     Пётр прислал весточку: лежит в лазарете в Богородске, скоро приедет домой. Эту весть принёс Иван Михайлович, его сосед приехал из того лазарета и рассказал про Петра. «Братец, а как у него, руки-ноги целы?» -  «Всё я спросил, сестра, руки-ноги целы, ранен был в правое подреберье, но пулю вынули, и рана затягивается, сказал, что отпустят «по чистой». Марфа собрала детей и обрадовала их: если отец жив и скоро вернётся домой - вот и заживём. Отец пришёл, но по хозяйству был не работник. Марфа с детьми пилила и колола дрова для печки, дети укладывали дрова, таская их во двор. В лес Пётр ходил с Ваняткой, боясь свалиться от слабости. Ездил в Куровское лесничество и привозил каравай чёрного хлеба с корками. До чего нравился детям этот хлеб! Они налетали на холодный уже  хлеб, ломали, а зимой корочки ещё мёрзлые, но ели вместо конфет. Другой доставки не было. Питались молоком и картофелем. Как только в лугах поспевал щавель, дети собирали его и несли домой. Из щавеля жарили солянки с молоком и яйцами. Но без хлеба зимой люди зябли, что бы ни съели без хлеба - всё хотелось есть.

В степь за хлебом

     Люди стали ездить за хлебом «в степь». Хлеб за деньги не продавали, был обмен на мануфактуру. Мануфактуры в сёлах было много. Кто-то сам ткал ситец, сарпинку, тик. Марфа собралась вместе со всеми поехать за хлебом, набрала ситец и сарпинку. Ситец розовый, с цветочками, сарпинка в клеточку, зелёная и серая клеточка. Сложила в мешок, и как её товарки Маврина, Сливина и другие, поехали на поезде из Воскресенска – ближайшая станция от села Хотечи. Довёз их Маврин на своей лошади, а в Воскресенске ждали, какой поезд подойдёт. Первый подошёл курьерский и остановился ненадолго, но пассажиров не брал, хотя они старались сесть, бегали от вагона к вагону.
     Услышали, как кричала Васёна: «Не садись на зелёный, наш придёт – красный, длинный, он долго стоит». Пассажиры поезда смеялись над её словами; вскоре поезд тронулся и ушёл. Пришёл товарный, остановился, что-то грузили на него. И сколько было людей на станции, все уехали на этом поезде. Ехали до тех пор, пока поезд не остановился, и все, словно по команде, слезли и пошли по деревням. Это было в Пензенской области. Марфа со своими товарками наменяли хлеба. Привезли муки и пшена. Рассказывала, как их довезли до станции ночью, свалили мешки. Возница уехал, а они таскали мешки до платформы на спинах, помогая друг другу. Рассказывала, как сельчане их хорошо принимали, рады были привезённой мануфактуре. «Вот ведь у нас много хлеба, а везти далеко боязно, а как вы доедете?» - спрашивали в сёлах. «Мешочники» рассказывали, как они грузят на платформы товарных поездов мешки и везут. Сельчане ужасались. Не могли тогда послать телеграмму, дескать, встречайте с грузом, поезд такой-то. Но люди, ехавшие в товарных поездах, проезжали станцию, видели стоящих с мешками сельчан и передавали с ними: соболевские, хотеические, анциферовские, алексеевские. Все словно сроднились, узнавали друг друга. Если останавливался товарный поезд, на котором ехали «мешочники», то люди на перроне помогали грузить, чтоб уехать вместе.
     Вот такая сплочённая была жизнь, люди не обижали друг друга, никто не жаловался на воровство, о нём не было слышно. Сильный помогал слабому. Советская власть давала людям силу, они верили, что непоставки хлеба в Московскую область – дело временное, т.к. шла гражданская война. Марфа была ещё в Воскресенске, а посыльный пришёл из села Хотеичи от Мавриных и сообщил: уехали на станцию Воскресенск за «мешочниками». Все живы-здоровы, ждите, приедут скоро, везут муку и пшено. Дети Марфы выбежали на дорогу, смотрели на каждую подводу, что появится на дороге. Наконец, подъехала и Марфа, привезла 4 мешка: три – с мукой и один – с пшеном. Какого сорта мука, тогда не спрашивали, лишь бы можно было печь хлеб. Марфа глазами пересчитала всех детей и была рада, что все живы. Дети облепили мать своими слабенькими ручонками. Те, что научились ходить, просились к матери на руки, им была непонятна её усталость. Пекли лепёшки и хлеб. Тот же картофель стал вкуснее, а молоко – слаще. Вот так стали ездить за хлебом: то Пётр (он немного окреп), то Марфа. Ездили в товарных поездах  - тех, что возили солдат.
     Однажды в Рязани, уже на обратном пути с хлебом, товарный поезд остановили «мадьяры», которые заняли станцию. Они выгрузили весь хлеб «мешочников». Люди в отчаянии думали: что теперь будет, если отберут хлеб. «Мешочников» заставили чистить станционные пути и готовить поезда к отправке. Хлеб лежал на платформах, люди плакали от бессилия. Женщины причитали: «Детушки останутся голодными, что делать?» Вдруг «мадьяры» забегали, подошёл поезд - солдаты с пулемётами, - и начался бой. «Мадьяры» убежали в соседние деревни, станционные пути были расчищены. Солдаты успокоили «мешочников», погрузили в состав и отправили под охраной на станцию Конобеево. «Мешочников» с хлебом выгрузили, и порожняк ушёл. Марфа приехала с полусапожком в руке. В суматохе в Рязани она убегала, спасаясь, и перепрыгивая через рельсы, вывихнула ногу. Мешки её погрузили и сняли около дома, а она с палочкой добралась до крыльца. Петра дома не было, он уезжал в Куровское лесничество. Вечером Пётр приехал, увидел Марфу и ужаснулся: левая нога у неё сильно опухла. Собрались бабушки-лекарки, делали примочки, но ночью пришлось везти в больницу Ильинского погоста,  и уже на 5-й день Марфа ходила, как и прежде.
     Марфа кормила, ласкала детей, а 8-месячная Анна отвыкла от груди, но жалась к матери и крепко обнимала её за шею, боясь отпустить. Анну кормили все, пока не было матери дома, варили кашу из крахмала с молоком, берегли для неё хлебные корки, чтобы она дёсны чесала, чтобы скорее зубы прорезались. После этой поездки Марфа заболела тифом, лежала в бреду 12 суток. Дети остались на попечении Петра, он  и работник, и хозяин. Старшие заботились о младших. Петр доил корову, топил печь и стирал. Его мать не захотела жить с его семьёй. Уехала с напарницами «в степь» и там вышла замуж за такого же, как и сама – 64 года. Так, осуждая её, говорили женщины. Прислала письмо, адрес: станция Нижнее Мальцево, село Федяево, дом Ивана Наумовича Мехалёва. Дети Марфы так выучили этот адрес, что при каждом разговоре, кто спросит, где бабушка, - отвечали хором. Пётр сказал: «Бросила детей, уехала, чтоб она теперь в мой дом не возвращалась, справимся сами».
     Марфа на 12-е сутки к вечеру попросила мороженое яблоко. Принесли ей, она так обрадовалась, но ей сказали, что яблоко надо погреть, оно холодное. Марфа закрыла глаза и снова потеряла сознание. Она лежала на лавке под образами, под богатыми иконами, возле неё горела единственная лампада. Пётр держал на руках младшую Анну, а рядом стояли Гриша, Таня, Полюшка, Василий. Тимошка сидел за столом, но смотрел в сторону матери, облокотившись на книгу, как будто ожидая, что же будет. Васятка отогрел яблоко, подошёл к матери и громко позвал: «Мама!» Мать открыла глаза и увидела всех сразу, она стала поворачивать голову, ища что-то, увидела яблоко и оживилась. Она взяла его  и стала жадно есть. «Спаси вас Христос!» - сказала она, как говорили слова благодарности в сёлах Подмосковья в те годы. Марфа, пошатываясь, села на лавку и попросила пить. Дали ей чаю с сахарином (сахара тогда не было). Потом заговорила с детьми словно прилипшим к нёбу языком. Спросила, кормили ли Анну. Ане было 9 месяцев. Спросила, есть ли для неё каша. «Есть», - ответили дети. Марфа попросила каши, дрожащими руками стала кормить девочку. Потом напоила молоком и сама выпила немного. Это был конец 1919 года. Всем сёлам было трудно, многие жили бедно, многие умирали, а те, что состоятельней - уезжали в места, где был хлеб. Уехал и Иван Михайлович, брат Марфы, с семьёй в Кустанай. Просто запирали свои дома и уезжали, кто мог. Уезжая, наказывали родным и близким смотреть за домом, но не пройдёт и недели - как и оставшиеся жители уезжают куда-нибудь.
     У Петра осталось 6 детей, младшая, Анна, умерла летом 1920 года в сенокос от коклюша: как закашлялась, так и не откашлялась, захрипела – и конец. Пётр с Марфой решили тоже уехать, как другие. Выхлопотали документы на проезд в Андижан; у кого было трое детей и больше - выдавали пропуск. Закрыли дом на замок, заколотили окна. Богатые иконы увезли в Новосёлово, к дяде. Ружьё и собаку Стребеля Петр подарил другу – Сливину: «Приеду - ружьё вернёшь». Швейную машинку и самовар оставили у жены Сергея. Провоз железа и всякого металла запрещался, остальное всё оставили дома, на чердаке: старая одежда, валенки в Средней Азии не нужны,  так рассудили все. Всё, что надо, погрузили. Марфа села на боковую  скамейку террасы, собрала всех детей и запричитала: «Детушки милые, добровольно оставляем своё гнёздышко, полетим в неизвестные края, на чужую сторону. Кто приютит нас?» Пётр успокаивал Марфу: «Солнце одно, все пока так живут, вернёмся через год или два. Всё снова наживём, только бы детей не потерять, с голоду не умерли бы».
     Погрузились на две подводы: два сундука, много тюков, маленьких усадили на тюки, а взрослые шли рядом с подводами. Доехали до Воскресенска. Пётр предъявил документ начальнику станции. Начальник сказал: «Погрузим вас в отдельный вагон, как подойдёт поезд по назначению». Поезда пока не было, все суетились. Семилетняя девочка убежала «обратно домой» - кукол забыла. Её догнал старший брат, чуть успели на посадку в вагон. Доехали до Рязани, там на станции служил в комендатуре Яков, брат Петра. Он был мобилизован с бывшей морозовской фабрики из Орехово-Зуево. Пётр нашёл его, Яков приходил в вагон, угощал детей и Марфу чем мог. Яков проверил: поезд шёл по маршруту на Ташкент, вагон № 6, в котором ехал Пётр, шёл до Андижана. Но Яков советовал выгружаться в Ташкенте, так и решили. Поезд пришёл в Самару, их вагон отцепили. Всё из вагона выгрузили, приказали перебираться на привокзальную площадь. Хлеба белого в Самаре было много, денег у семьи было много. Уезжая, продали корову за 250 тысяч, 250 пудов картофеля. Не было хлеба в Московской области, чтобы купить 20 фунтов сухарей. Марфа отдала золотое кольцо Кате  Левиной, т.к. за деньги хлеб не продавали. В Самаре продавали и хлеб, и разнообразную копчёную рыбу. Вот бы им остановиться в Самаре, купить всего на целый год, и не квартиру, а дом для семьи. Но люди они были неопытные, считали - они едут по назначению. «Если бы знать, -  говорила потом Марфа, - что не в Андижан попадём и не в Ташкент…» Ночью погрузились в вагон, а кто тогда знал – в какой? -  какой указали. Поезд тронулся. Марфа перекрестилась и заставила детей последовать её примеру. Все быстро уснули, а когда проснулись, поезд остановился в Бугуруслане, в 180 км от Самары по Сибирской дороге.

Бугуруслан

Пётр пошёл на станцию, ему ответил дежурный: «Выгружайтесь, а то поедете в Сибирь». «Что делать?» - спросил Пётр. Дежурный запросил Самару, дали ответ, чтоб возвращались в Самару для отправки в Среднюю Азию. Петр пришёл в вагон, выгрузились в Бугуруслане, чтобы ждать поезда в Самару. Возле семьи собрался народ, подоспел односельчанин из Хотеичей, Подаруев Дементий, признал Марфу и Петра, нахвалил житьё в Бугуруслане. Остались в Бугуруслане. На рынке на кредитку 1000р. сдачи не давали. С каждой такой монетой приходилось ходить в Госбанк. Всё можно было купить, а особенно - обменять на мануфактуру, которой было у семьи 400 аршин в кусках. Можно было на год две семьи обеспечить, купить дом. Пётр с Марфой решили: дом на родине есть. Будет доставка хлеба в Москву обязательно, вон как много везде хлеба, - и уедем обратно. Сняли отдельный дом и успокоились: дети сыты, обуты, одеты.
     В Бугуруслане была эпидемия холеры. Заболела соседка, как оказалось,  тоже из Московской области. Марфа за ней ухаживала сутки. Медики спасти больную не смогли, она умерла. Больше никто не заболел,  так и прошло. В Бугуруслане жили ещё три семьи из Московской области, эти семьи жили дружно. Город только недавно был освобождён от колчаковцев, народ был ещё осторожным. Но по мере того как затихала гражданская война, удаляясь от Бугуруслана, жители словно просыпались от спячки. 1921 год был сухой, неурожайный. Голод был по всему Поволжью, за хлебом ездили в Оренбург, везли хлеб обозами. В сёлах было много хлеба, но его держали крестьяне, опасаясь, что и на следующий год лето тоже будет сухим. Зажиточные крестьяне продавали хлеб по дорогой цене, но чаще не за деньги, а обменивали на вещи или мануфактуру. Марфа не жалела вещей, меняла и дорогое пальто за пуд муки. Полушалки шерстяные, которые она копила всю свою жизнь, обменивала на фунт пшена, отрезы – на 10 фунтов муки. Вначале у Петра работа шла, был большой спрос на сапоги. Полусапожки бугурусланские женщины не носили. Пётр шил красивые сапоги в обмен на хлеб. Заказчики ехали к нему из сёл. Набор товара он брал в Кабилинском магазине, видно, остался от «хозяина» и никому не был нужен. Оценили товар по новым ценам и продавали. Зима 1921-22 годов была самой тяжёлой для Бугуруслана, люди болели тифом, многие умирали. В городе давали паёк по карточкам, что помогало семейным. Взрослым выдавали по 20 фунтов муки и делали прививки от тифа. Открывались столовые, где кормили детей до 8 лет.
     Пётр заболел тифом, младший сын тоже заболел тифом. Марфа кормила семью, получая паёк, меняя мануфактуру. В городе открылся детский дом, куда принимали детей без ограничений. Марфа справлялась сама, обменивала вещи на продукты, не жалея - чтобы сохранить семью. Старший сын Васятка мог работать, но у него не было инструмента, чтобы делать гребешки. Васятка просился уехать на родину в Хотеичи, но его не отпускали, а было ему всего 16 лет. Работы в Бугуруслане не было никакой, а он был обучен гребенскому делу. Васятка уехал на родину тайком, доехал до Самары, заболел тифом и умер. Способный был мальчик, изобрёл гребенскую машину, но материала для выделки гребешков не было. Родители ему выговаривали, зачем делал машину гребенскую, только затратил средства. Его  долго искали, так и пропал без вести. Дожили до весны, Пётр поправился, дети быстро окрепли. Собирали щавель, потом ягоды, грибы – к пайку хватало. Пётр пошёл пешком до Самары, всё искал по деревням сына. В Самаре встретил односельчан Мухановых. Они ему рассказали о Васятке.
     Урожай 1922 года и НЭП точно воскресили народ. Удивительный был урожай в Бугурусланском районе. Сельчане не успевали убирать свой хлеб. Работали все индивидуально, серп был главным инструментом. Семья Царёвых перешла жить в другой, большой дом. Степан Иванович Фомин пришёл с фронта по болезни, он остался одиноким в 28 лет, его мать и сёстры умерли от голода. Деньги после их смерти нашли на подловке (прим. ред.: чердак), в ящике, целый мешок, но уже негодные. Вот он и позвал к себе большую семью, чтоб меньше тосковать о родных. Перебрались к нему и стали жить просторно. Марфа ходила жать вначале рожь, затем  пшеницу. Платили по 20 фунтов зерна за день работы. У Марфы народился ещё один мальчик. Все жители города были многосемейными, дети рождались и росли, по 7-10 детей. Все были сыты, здоровы, бегали семьями на реку Турханку купаться. В лес ходили по возрасту: старшие – дальше, младшие – ближе, за ягодами, грибами, орехами. Всего было много в лесу. Зимой ездили на салазках с гор кататься, а, привязав к валенкам коньки, катались по льду.
     В школу дети ходили на улицу Победную. Утром идут одни, в обед приходят, снимают обувь, другие обувают и идут в школу во вторую смену. Так было заведено во всех семьях, и не только в Бугуруслане. Детей, нарушивших дисциплину, воспитывали ремнём. У каждого ребёнка были свои обязанности по дому: один нянчил младших, другой ехал в лес за дровами, третий шёл на реку полоскать бельё, четвёртый нёс воду домой из реки, пятый пилил и колол дрова - всем было дано дело. Успевали, все уроки помнили крепко. Родители не вмешивались в уроки, каждый ученик выполнял все задания сам. В семье у Петра все дети учились прилежно. Марфа готовила еду для детей, не ленилась: щи, каша, картофель жарила, всё готовила жирно, с мясом и маслом. Дети были сытые, крепкие, тем и отличались от других. Марфа упрекала некоторых соседок за то, что их дети слабые и грязные. Соседки ей в ответ: «Думаешь, твои чтить тебя будут? Всё равно вырастут и забудут мать». Марфа повстречала единомышленницу - Машу Давыдову, у неё покупала ежедневно молоко, 3,5 литра (четверть). Маша была красивая женщина, чистоплотная, но где бывали в гостях с мужем - муж напивался допьяна, избивал её до полусмерти безо всякого повода потому, что взял её без приданого. Она должна была покоряться всю жизнь - таков был обычай в Бугуруслане. В те годы ещё крепко жили в сознании людей дореволюционные обычаи. Маша никому из соседок не жаловалась на мужа, но Марфу она уважала, и ей доверила свою тайну. Был у Маши мальчик, родился живым, а остальных забил муж, пока носила их в себе.
     Марфа и Пётр стали частыми гостями у Давыдова по праздникам. «К Петру ревновать не резон», - так говорил Дмитрий и стал обходиться без побоев. Дмитрий был чернобровый, носил красивую кудрявую бороду. К Петру и Марфе как Дмитрий, так и Маша быстро привязались. Приглашая  в гости их и брата Маши с женой, сына своего оставляли с сыновьями Марфы.
     Степан Иванович Фомин женился, у него родились сын и дочь. Это были добрые соседи. Пётр с Марфой купили дом и стали жить в своём доме. Однажды Пётр шил сапоги мельнику из деревни Елатменки. Мельник приехал из деревни с сыном за готовыми сапогами. Пока Пётр отделывал сапоги «ранцем» (рубец по краю подошвы), мельник рассказывал о своей жизни, а сын его был во дворе маленького садика с Тимошкой. Они о чём-то беседовали. Сын у мельника учился в Самаре в Индустриальном институте.
     «Вон ты как отделываешь сапоги, вправду говорят, ты нездешний», - обратился мельник к Петру. «Верно говорят - нездешний, но сапоги везде шьют одинаково: на колодках и руками». – «Вот и нет, не одинаково», - сказал заказчик, перебирая полу своей бекешки (одежда) одной рукой, а в другой держал картуз. Пётр понял, что он хочет что-то рассказать, а не смеет. Наконец тот тряхнул рыжей шевелюрой волос и заговорил. «Вот, к примеру, я – мельник, и в округе много мельниц, но наша мельница лучше многих. Это мне давно говорят, но я всё хочу что-то лучше сделать и делаю на удивление другим. Отец мой был мельник, и он мне говорил: сынок, работай и будь самым хорошим мельником, но не хвались, недостатки большие в себе ищи, а если найдёшь вовремя, можно ещё поправиться. Вот когда ты увидишь недостатки у других,  то другу старайся помочь, особенно молодым, они запомнят это надолго. У врага учись, но о недостатках его молчи, а то ненароком беды накличешь себе. Будь больше порядочным мельником - это тоже почётно. Отец мне говорил: вы доживёте до настоящей жизни, а мы прожили не своей волей; как хотел барин, так и распоряжался. Вот пример: дед мой был хороший музыкант, играл на скрипке. Скрипач был по всей округе, да что в том толку…» Заказчик притих. Пётр заинтересовался: «А что он, ремесла другого не знал?» Мельник продолжал, перебирая полу бекешки, другая рука лежала на картузе, который мельник положил на колено. Петр ласнил сапоги до блеска, говорил: «Бывает, что одно другому не мешает, музыка - музыкой, а ремесло – ремеслом. Я вот, к примеру, играл на гармошке, когда был молодым, а теперь семью надо кормить. Для этого ремеслу учат с детства».
     Заказчик не переставал смотреть на отделку сапог, видимо, ему очень нравилось. Он оживился: «Ремесло… У моего деда было ремесло – скрипка. Было это давно, дед мой был ещё мальчиком, когда его где-то купил барин и привёз в Россию, а был он сиротой. Вот он у барина играл на гуслях и на скрипке. Наш барин имел хороших собак для охоты на птицу. Однажды какой-то барин заехал к нашему барину погостить, поохотиться и жил несколько дней у нас. К гостю привязалась собака Герта, строгая была собака со всеми, а к этому гостю привязалась - куда он, туда и она. Хозяин и не подозревал о таких её способностях, какие она показала по отношению к гостю. Уезжая, гость стал просить нашего барина: продай да продай собаку. Барин наш был гордый, взял да и заломил цену, чтобы отбить желание у покупателя. «Мне  ничего не надо за эту собаку, собак у меня много, хватит на мой век. Мне нужен музыкант, у меня нет, давай меняться? Ты мне Митьку дай, а я тебе Герту, – сказал наш барин и не засмеялся. - Я из твоего Митьки скрипача сделаю». -  «Митьку, так Митьку, возьми Митьку, хоть сейчас пошлю кучера за Митькой. Митьке надо учиться, он хочет, но мне этого не надо, с меня хватает, как он на гуслях бренчит. Весной ко мне приезжал один человек со скрипачом, и когда Митька услышал, как скрипач играет на скрипке, у него глаза загорелись. А когда гости уехали, Митька слёг в постель. Возьми ты его, хворого! Может, скрипкой вылечишь». На следующий день Митька был доставлен (это мой дед, пояснил мельник). Барин отдал собаку, но никогда не корил за это Митьку.
     Барин был добрым к нему, послал Митьку учиться. Платил за учёбу большие деньги, а когда Митька закончил учиться, барина просили, чтоб оставил мальчика в Питере. Барин наш настоял на своём, дескать, мой крепостной, и привёз его сам. Вот, говорят, как бывало заиграет - ползли ползком слушать. Даже из соседних деревень в праздники собирались в усадьбе барина послушать игру скрипача. Дед мой был гордостью барина,  и барин очень любил Митьку. Женил его на той, кого выбрал Митька. Наша бабушка плела очень красивые кружева, шила для господ и вышивала для барина, она была немкой. Барин держал скрипача около себя, никуда его не отпускал, а когда ехал на воды в Швейцарию, брал его с собой. Дед мой был стройный,  красивый, и другого ремесла не знал, кроме скрипки. Когда родился мой отец, барин сказал: «А этот будет мельником, я не хочу, чтобы был ещё один музыкант для других, такой же, как и у меня». Барин наш был повелителем, и моего отца к скрипке не подпускали, при нём дед мой не играл - барин запретил. Бабушка рассказывала, как она плакала, когда рос мой отец. Пальцы тонкие, живые, так и тянутся к музыке. Отец мой закончил церковно-приходскую школу и был направлен на мельницу, - продолжал с грустью мельник. - Музыку любил - страсть его была, но с годами к скрипке стал безразличен. Деду стали разрешать играть при  нём. На мельнице руки у мальчика начали грубеть. Отцу понравилась гармонь. Барин стоял на своём: не разрешал учить детей даже игре на гармони, барин старел. Дед стал ходить на мельницу и учил сына играть на гармони (это моего отца). Гармонь привозили помольщики, что ехали молотить зерно на муку, или приносил наш сельский учитель. Я помню, отец мой играл на гармошке так: подбрасывал её вверх, снова играл, а помольщики плясали или пели песни возле мельницы. Мельница наша славилась, помола было много. Ночевали на возах возле мельницы, особенно осенью. Усадьба барина была в пяти верстах. Отец говорил мне, что, когда отменили крепостное право, дед разбил скрипку и умер в бреду. Дед был уже старым, и ехать никуда не мог».
     Вошёл сын мельника: «Папа, ты скоро? Небось, всё про деда рассказываешь?» - «Сынок, посмотри на свои сапоги!» - обратился отец к сыну. Сын стал примерять, приглядываясь: «Очень хорошо!» -  «В Самаре не стыдно пройтись в таких сапогах, - восхищался мельник, глядя на ноги сына. - Где ты научился так красиво отделывать? Как игрушка».  Пётр ответил: «Да учился долго, чуть не крепостным был, но выучили хорошо». -  «Сынок мой учится в Самаре, вишь, какой сокол, дожили мы до свободных дней.  Куда хотим, туда и едем учиться и жить». Пётр слушал мельника и удивлялся. Не раз останавливался, отделывая сапоги, и пристально смотрел на мельника. Потом сказал: «Учился сапоги шить, а сам долго ходил без сапог. Три года работал бесплатно. Когда шил сапоги, сам ходил по песчаной дороге летом босиком, а сапоги на плече нёс. Сапоги надевали по праздникам. Около Москвы мы жили, в те годы и господ там было много, и много всякого люда. Так и работал у хозяина, а потом поп заставил лесником у купца служить вместо отца. Так бы и служил у купца, но вот освободили, купцов нет, как хозяева мы, что хотим, то и делаем», - рассказывал Пётр. «Ишь ты, какая история», - удивился мельник. «Что за сапоги!» - восхищался вслух заказчик. «Ты не шил ли царю?» - спросил мельник. «Кто его знает, кому я шил, но сапоги мои были отменные».
     Заказчик достал кошелёк, отсчитал деньги, всё ещё интересовался: «Ты, случайно, царя не видал?» «Нет,- решительно ответил Пётр, - Ленина видал». - «А как?» - заинтересовался мельник и присел возле Петра. «На войне, стояли мы под Москвой. Это в гражданскую, перед отправкой на фронт. Приехал какой-то маленький ростом, вышел на трибуну, фуражку снял - лысый, а по бокам рыжие волосы. А как стал говорить - как машина строчит. Тут стали спрашивать: кто это? Ленин! – отвечают».  – «Так ты своими глазами видел. А я кроме мельницы ничего не вижу и не слышу. Говорят, и родился на этой мельнице. Слуха нет к музыке совершенно. Вот сынка учу при Советской власти, а Ленина он тоже не увидит, жаль». Сын заторопил отца.
     «Интересный мужик», - сказал Пётр Марфе, когда ушёл мельник с сыном. Идя по двору, мельник, неся сапоги в руках, любовался ими. В годы НЭПа в Бугуруслане развернулась торговля, урожай был хороший. Всем стало легче жить. Семья у Петра с Марфой была большая: 7 человек детей. Решили так: пусть немного подрастут маленькие, года 3-4 можно пожить здесь. К дому сделали пристрой, прижились и решили дом в Хотеичах продать, два дома иметь нельзя - так говорили многие. В 1926 году Пётр поехал в Хотеичи узнать про свой дом. В Московской области ввиду того, что много людей уехало, не разрешалось продавать дома на слом. Пётр был на приёме у М.И. Калинина по вопросу продажи дома. Калинин посоветовал вернуться в Хотеичи и работать на своём месте. Из-за того, что дом стоит на территории лесничества, хотя он и в собственности хозяев, согласно документам, продажа на слом категорически запрещена. Пётр задержался с выездом из Московской области, т.к. железнодорожные пути размывались сильными дождями, которых было тогда много. Пётр побывал дома, всё сохранилось, как и было оставлено. Побыл у родных, где были вещи - всё в сохранности. Петру советовали приезжать обратно, жизнь в Московской области наладилась. Пётр захватил с собой икону Спасителя и приехал к семье. Марфа сказала: «На живом всё заживёт». Была она худенькая, зимой 1926-27 гг. заболела пневмонией, к весне поправилась. Лишь копна волнистых волос напоминала о том, что эта женщина была когда-то красива.
     Старшие начинали работать, а младшая заболела скарлатиной, и её положили в больницу вместе с матерью. Пётр принял все заботы о семье, и дети помогали ему. Все дети из многодетных семей работали кто где мог. Большие дети – в сёлах,  у зажиточных крестьян. В городе также появились зажиточные крестьяне. Имеющие землю нанимали подёнщиков, те работали с утра до вечера. В городе народ жил, в основном, хорошо. Даже многодетные семьи жили с большим запасом хлеба: 40-50, а то и больше пудов запасали на зиму. Тимошка вечерами гулял с парнями, было ему уже 19 лет, но учиться у него желания не было, он любил играть на балалайке, одет был хорошо. Но слуха музыкального у него не было. Отец говорил ему: «Ты, Тимошка, как шерстобой, брось, не бренчи хотя бы дома». Если бы Тимошка хорошо играл - а то душу разрывало. Жена с дочкой в больнице, а сын хоть и молод, пусть понимает это и не бренчит, ведь играть не умеет. У Тимошки была красивая шевелюра, круглые голубые глаза и очень гибкая фигура. Танцевал он отменно. Соседка Дуся Образцова его просто обожала. Она говорила ему: «Давай поженимся, будем жить отдельно ото всех». Тимошка больше был с товарищами, а девушку избрал за 6 кварталов от дома, он успевал бегать на все танцевальные вечера. Товарищи Тимошки приходили к Петру, сядут около двора и до полуночи летом слушают рассказы Петра. Однажды парни узнали, что у соседа есть самогонка, сосед сам варил вино. Пётр заметил, что, слушая, ребята куда-то бегают. Спросил Тимошку, куда это они. Тот ответил: «Не знаю». Тимошка не отходил от дома, ребята подбегали к нему и шептались, маня его с собой. Пётр заметил, что ребята стали развязно разговаривать. Он понял, что они пьяны, и поторопил Тимошку домой. «Пётр Гаврилович, ещё посидите, расскажите ещё что-нибудь», - просили они. Пётр ушёл, и Тимошка  с ним. Ребята разошлись. Пётр пришёл домой, Марфа его пожурила, дескать, ребёнок не спит от вашего шума, да и мне ещё мочи нет. Она только недавно пришла из больницы. Самогон в Бугуруслане варили все, кто нигде не работал, а рабочие покупали. Вина в магазинах не было, самогон пили даже в гостях. Один сосед работал на мельнице, и каждый вечер шёл домой пьяным, кричал: «Я Юрков-засыпка, мельница без меня – не мельница. Лушка, встречай!» И жена, бросая двух девочек, бежала ему навстречу. «Пой, Лушка,  «Скакал казак через долину». И Лушка плакала и пела, и так - каждый вечер.
     У Евстифеева Маркела было 9 детей и жена, когда-то она окончила гимназию, но всё давно забыла. Нужно было обмыть, обшить и накормить Маркела, а детям - что останется. Дети у них были всех тощее. Под пьяную руку, дети, Маркелу не попадайся. Пётр утром работал, когда прибежала соседка и с криком рассказывала: пошла в сарай, где стоял бочонок, отвернула кран, а самогон покапал, и всё. Пришла ругать мужа, а он пьян. «Ты целый бочонок выпил?» - «Да нет, - говорит, - я торговал. Я пошёл попробовать, готова ли, тут два парня пришли: продай да продай. Я отпустил им кружкой, и они заплатили. Деньги я положил на полку». – «Да ты с ума сошёл – самогон ещё не готовый. Чьи ребята, не знаешь? Вот заболеют, и придётся им сказать, где брали самогон. Деньги-то есть - хорошо, и главное за один вечер. Ты, Пётр, почаще им рассказывай, а я буду говорить, когда самогон готов. Весь бочонок кончили. Сам, конечно, пил, но они добросовестно платили». Ребята были мастеровые: кто валяльщик, кто в пекарне работал. Грамоте учились всего два-три года.
     Марфа услышала разговор соседки и Петра и стала ругать Петра: «Как ты мог не понять, что они бегают в чужой двор? Зачем, спросил бы». – «Да неприлично спрашивать, они взрослые, они, может, до ветру бегали», - оправдывался Пётр. «Да ничего себе - целый бочонок!» - возмутилась Марфа. «Да нет, Семён сам пил, а он оторваться не может». В разговор вступилась соседка: «Да в этот раз самогон слабый сварила, боюсь, что мужик у бочонка подохнет, ведь сколько раз засыпал он возле бочонка. Ладно, ребята помогли, на этот раз он всё-таки домой притащился спать».
     Марфа так ругала Петра, что соседка приняла это и на свой счёт и быстро ушла. Марфа продолжала: «Да ты не сам ли бегал к бочонку, я тебя такого ещё не знала. Тимошка с тобой был, а я взгляну в окно – сидите, и успокоюсь». – «Успокойся, Марфа, я никуда не ходил, и Тимошка не ходил, значит, не пил, а за других я не отвечаю  - они взрослые». Марфа читала нравоучение мужу, как воспитывать детей: своих – ругать, а товарищей их – убеждать, только тогда будет толк. С кем поведёшься, от того и наберёшься. Марфа была права, так и получилось с Тимошкой. Марфа сильно расстроилась: «Вот они придут, я им прочитаю и родителям их – не поленюсь. Если ещё в «корзинку» пойдёте». «Корзинкой» называли соседский дом плетёный и такой же двор и сарай.
     Пётр был крепкий мужчина, ходил быстро, голову держал высоко, всегда аккуратно одетый. За быструю ходьбу его шутя прозвали «курьерский». Когда-то около Москвы ходил поезд с редкими остановками, рассказывал Петр. Марфа любила печь пироги, но возможность печь была только в воскресенье. Каждый день топила печь, варила чугун ведёрный щей с мясом, чугун каши, жарила в жаровне картофель с маслом. С краешка, возле чела, варила молочную кашу для младшей дочки, ей пошёл третий годик. Володя был постарше, ему шёл  пятый год, он кашу не ел. У него была порция колбасы на 5 копеек, 1 кг стоил 40 копеек. Молоком кормили всю семью, хотя не было коровы, молоко покупали. Чай по вечерам пили с разными закусками. Летом ходили по грибы, жарили их и солили. Семья, как и многие в те годы,  многодетная. Время шло, дети росли.
     Около города на Красноярской горе стояли скамеечки для гуляющих,  и были песчаные дорожки, как в парке. По праздникам летом люди гуляли по лесу, а те, что оставались в городе, пели песни, водили хороводы, катались на качелях. Зимой были драки:  дрались слободские с городскими на кулаки,  и доходило до кольев. Но часто драчунов разгоняла милиция. Милицейские работники наводили порядок и с варкой самогона. Обыски делали там, где злостно варили и торговали. Таких судили по закону. У Мурашовых варка самогона была  как на винном заводе, но так маскировались, что никогда их не могли поймать. Как-то делали обыск по всей улице, дома была сноха Мурашовых, она вылила самогон в ведро и поставила посреди двора,  дескать,  помои стоят. Милиционер проверил в доме, пошёл в сарай, а там была закрыта коза. Коза сорвалась - и к ведру. Скотину они кормили бардой из-под самогона, коза была рада и пила с удовольствием. Милиционер закончил обыск, уже хотел уходить, а коза кричит и за ним - бодать его около калитки. Милиционер обороняется, а она из стороны в сторону шатаясь, словно песни поёт. Козу взяли на экспертизу, а она -  пьяная, 3-ья степень опьянения.
     В Бугуруслане протекала река Турханка с севера на юг, разделяла город и слободку. Слободка была знаменита драками, а с другой стороны реки лучше не заходи, особенно ночью. Неожиданно Турханка однажды потекла, переполнив берега. Плыли сани, на них - подушки, перины, видно, сушили на солнце. Так продолжалось 3 дня. Однажды объявили: явилась икона в русском бокле (прим.ред.: в Словаре В.И. Даля – зимние сани, повозка с крытым верхом), в 40 км от Бугуруслана. Народ двинулся поклоняться новоявленной иконе, шли день и ночь. На месте, где явилась икона, построили часовню.
     Пётр и Марфа раньше удивлялись, что это за речка – Турханка, такая маленькая, а берега крутые и высокие как левый, так и правый. По реке движутся камни, непосильные для такой маленькой речки. В половодье – и то небольшая, а когда увидели её полноводной летом - чуть умещалась в берега,- то поняли: с этой рекой происходит что-то неладное. Они сравнивали реку с реками Москвы. Там текут большие реки, берега некрутые, а реки текут плавно: Гуслица, Вяземка и недалеко – Москва-река. Тут же все жители города Бугуруслана от старого до малого вышли на берег смотреть: удивительно, солнце светит, дождя нет, а река три дня бушует, и вода в ней чёрная. Весь мусор и навоз смыла Турханка, и даже постройки в низовье снесло. Река затихла через три дня, и дети с опаской мерили глубину, где раньше купались. На этом месте стало мелко, а крутые берега размыло, возле берега стало глубже. Позднее узнали: это нефть просилась на службу к людям. Большие её залежи обнаружили в Бугурусланском районе, и надолго хватит запасов в недрах земли.
     В те годы у Степана Ивановича Фомина жил квартиросъёмщик, Литвиненко. Он работал во вновь создаваемом плодово-ягодном питомнике садовником. Город Бугуруслан был небольшой, на краю города была улица Садовая, дальше были посевные поля. При выезде из города по большому тракту на Бугульму, где когда-то была почтовая дорога, начиная от деревни Михайловки (от Бугуруслана в 1 км),  росли берёзы, посаженные ещё при Екатерине Второй.
     С правой стороны расположена метеорологическая станция с постройками и садом. Земля принадлежала какой-то фирме, и землёй владел астроном. У астронома Ампилонова было хозяйство: много лошадей, коров и были рабочие люди. В 1925 году государство национализировало это хозяйство, и было решено отдать землю с левой стороны дороги под плодово-ягодный питомник. Астроном с двух сторон от дороги огораживал участок колючей проволокой. Когда отобрали участок под питомник, забрали и лошадей. Коров он тоже сдал, а рабочие перешли работать в питомник. Астронома оставили работать, и он стал получать зарплату. Сад принадлежал теперь этой метеорологической станции. Дети Петра играли в этой усадьбе по воскресеньям. У астронома была дочь Мария, ровесница девочкам Марфы, и два мальчика, один -  ровесник младшему, а второй тоже играл с ними, хотя и ходил в школу с одной из девочек Марфы. Посторонних на участок не пускали. Как крепость была, даже через реку Турханку была протянута колючая проволока.
     У Петра рос сын Григорий. Когда он стал ходить в школу, то зимой на коньках проезжал мимо улицы Вятская, где жили Царёвы. Григорий всегда доезжал до колючей проволоки, и только тогда понимал, что дом проехал, и возвращался домой. На «фирме» девочки играли в саду, и сама Ампилониха наблюдала за ними. Астроном Ампилонов часто уезжал в Ленинград. Записи метеонаблюдений вела его жена, а девочки интересовались всеми инструментами и приборами. Василий Иванович Ампилонов был строгим человеком, он не мог понять, как это у него хозяйство передали под питомник. Он несколько лет не мог успокоиться, что теперь его земля ему не принадлежит. Для организационной работы по созданию плодово-ягодного питомника прислали Воробьёва Фёдора Ильича из Самары. Фёдор Ильич – крестьянский сын, имеющий высшее образование. С первых дней он не позволил Ампилонову собой управлять. Василий Иванович снисходительно обращался с Фёдором Ильичом, но в душе так и не смирился с ним. Жена Ампилонова оставалась на метеостанции до 30-х годов, а сам Ампилонов уехал в Ленинград. Метеорологом на станции остался работать Кутлашев под руководством Ампилоновой.  Воробьёву Фёдору Ильичу было около 30 лет.
      Садовника в питомник прислали из Москвы. Литвиненко Александр Иванович когда-то учился в Польше, потом работал у польского графа садовником. Имение у графа было на Украине. Во время революции граф уехал на родину, в Польшу. Имение он успел продать, садовника оставил, а его жену и двоих детей увёз в Польшу. Садовник поехал в Москву и попросил себе работу, а было ему 70 лет. В Москве его в Наркомземе хорошо приняли и послали в Бугурусланский питомник, где он, как опытный хозяин, взялся с Воробьёвым работать по выращиванию плодово-ягодных культур.
      Через 3 года выращенные в питомнике яблони были на выставке в Москве и получили диплом. В 1926 году питомник стал первым государственным предприятием на весь город и окрестные сёла. В нём стали работать по 8 часов, а подростки летом по 6 часов. Плату за работу выдавали два раза в месяц. Люди пошли работать в питомник, к зажиточным крестьянам не шли, так как там работали от темна до темна, а оплату за свою работу получали по 20-30 коп., питомник же платил по 1,1 руб. за 8 часов. Подростки получали такую же зарплату. Взрослые стали возмущаться: зачем держите подростков, они только место занимают. Взрослые стали вытеснять подростков. Подростки, кому не на что было жить,  шли к зажиточным крестьянам в рабство. Укрепились профсоюзы. Профсоюз в городе Бугуруслане возглавлял Коновалов Евгений и Корчагина, его помощник. По примеру питомника стали спрашивать с зажиточных городских крестьян, чтоб платили достойно работникам и установили по норме часы работы.
     Александр Иванович, что жил у Фоминых, был женат на курчанке, ей было 40 лет, у неё была дочь, он учил её в Бугуруслане до окончания семилетки. Александр Иванович хорошо играл в шашки, он и открыл глаза Петру и другим людям: этот поток по Турханке-реке - весть о нефти. Все явления природы он пояснял просто и  доходчиво.

Без Петра

     Приходя домой, Пётр рассказывал Марфе об этих разговорах с ним, и она с уважением относилась к Александру Ивановичу. Тот говорил как-то, уткнувшись в свои уже седые усы: «Будет жизнь хорошая, но много ещё темноты, вот пошло дело на просвещение, многие учат детей, и дети будут понимать жизнь, не как их родители». Марфа чуть оправилась от болезни, ещё изредка был кашель зимой. В 1928 году зимой Пётр заболел гриппом. Болел недолго, как осложнение – расширение сердца и лёгких, не мог лежать, задыхался. Отец большого семейства умер на 44 году жизни. Марфа осталась с 7-ю детьми от 21 года до 3-х лет, а был ей 41 год всего. Похороны были тяжёлыми как для семьи, так и для знакомых. Незнакомые горевали, рассказывая друг другу об этой новости. В Бугуруслане проживающие семьи имели много родни, если не в городе, так в окрестных сёлах. Марфа же осталась сиротой и с сиротами. Сидя у гроба, она слабым голосом говорила: «Пётр, что ты наделал, бросил меня с такой оравой сирот на чужбине?» Собирает в кучу маленьких детей своих и причитает: «Ох, находимся мы по чужим людям и натерпимся много горюшка!» Плакала бедная вдова, плакали дети, плакали все люди из «татарского курмыша». Марфу усадили в сани, она была одета в чёрное бархатное пальто (давно перекрашенное из тёмно-голубого), в котором она когда-то встретилась с Петром. Теперь у неё была единственная тёплая одежда зимой – стёганное на вате пальто. Марфу укутали в шаль, поверх шали повязали платок, завязав лоб. Марфа утирала слёзы, но больше не причитала, сидела высоко на санях, слабая, бессильная, но хотела быть около гроба Петра. Машин тогда не было, гроб несли люди.
     Впереди шёл поп с кадилом и рядом с ним певчие. Поп то покадит кадилом, то повернётся к гробу. На каждом углу останавливались, поп что-то пел, певчие вторили, а Марфа видела гроб и своих детей. Её кружило, и она качала головой из стороны в сторону. Люди плакали, глядя на Марфу и её детей. Шестеро детей шли около саней, а седьмая оставлена дома с соседками, ей было 3 года, она только недавно переболела скарлатиной. Вдруг на повороте к улице Победная у одной из девочек вырвался крик, так похоронный звон подействовал на неё, словно пробудил. От Михайловской церкви был слышен звон, где должны были отпевать Петра перед погребением. Прижимаясь друг к другу, дети плакали, вся улица была заполнена людьми.
     Март месяц, 9 марта 1928 г., зима снежная, дороги занесло. Люди вязли в снегу, но шли и плакали. Знающие семью шли от дома и были до конца похорон. Незнающие семью присоединялись и спрашивали: «Что это такое? Так много народа». Им отвечали: «Это приезжие из Московской области, тут в городе живут с 1920 года. Родных никого нет. Остались 7 человек детей, мать больная. Вот везут мать, а вот – дети, да ещё не все». На углу похоронная процессия остановилась. Гроб поставили на табуретки, поп приготовился служить службу, в кадиле пономарь стал что-то помешивать. Женщины сочувственно твердили: «Без отца пропадут дети, сама умрёт». Один мужчина в шубе, держа в руках шапку, решительно и громко сказал, точно хотел заглушить разговор: «Не пропадут, теперь не старое время, они половина подросли, старший – уже взрослый, мать с ними, не пропадут…Домик есть?» - он точно к кому-то обратился. «Есть», - ответили несколько голосов. Вот этот его голос был точно вещим и немного ободрил семью. Как же могут люди добрым словом поддержать, в ногах появляется крепость, немного легче становится и на сердце.
     Поп зашагал, гроб подняли и пошли к церкви. Похоронили, помянули по обычаю. Люди шли помянуть и несли кто что мог. Тётя Арина, жена иконописца (тоже из Московской области), принесла белую муку «крупчатку» помола Бугурусланской мельницы. Насыпали два ларя, принесла масло, сало. Люди, близко и далеко живущие, несли что могли, как бы стараясь помочь для начала. От помощи нельзя было отказываться, люди делали это от чистого сердца. Марфа выходила и кланялась людям за их доброе дело. Вечером остались Степан Иванович Фомин с женой Александрой Николаевной, Давыдовы – Дмитрий с Марией, Литвиненко Александр Иванович, Коноваловы муж и жена – члены партии. Они работали на руководящей работе. Был и их сын. Состоялся совет: куда кого из детей. Давыдовы обещали материально помогать, пока вырастет младшая, Маша была ей крёстной матерью. Надо отдать должное: обещание своё они выполняли добросовестно. Степан Иванович работал в Исполкоме городского совета по строительству, он был художник-самородок, а по строительству работал, т.к. когда-то учился малярному делу. Когда он был ещё холостым, он сильно болел, и Марфа за ним ухаживала как за сыном. Степан Иванович называл её матерью. Вот в эти тяжёлые для Царёвых дни они с женой посоветовались и решили продать свой дом Царёвым. Они уже выставили дом на продажу, им пообещали 1000 руб., но они отказали покупателям. «Марфа Михайловна – мать моя», - сказал Степан Иванович с грустью в голосе. Он был солидным, волосы кудрявые, красиво причёсаны, хорошо одет по моде тех лет, говорил басом. И вдруг он душевным голосом обратился к своей когда-то спасительнице, которая помогла ему устроить его дальнейшую жизнь: «Мы с Шурой решили продать вам дом, семья у вас большая, детей много, будут расти, станет тесно. Тимошке, старшему, 21 год, надо жениться. Вот он и возглавит семью, мать надо беречь». «Что ты, Степан Иванович! Где мы возьмём денег?» - сказала Марфа слабым голосом.  «Продадите свой дом, сколько дадут за него, столько и отдадите за наш дом».
     С домами в те годы было трудно, каждая семья должна была иметь свой дом, а строить было дорого, и с лесом трудно. Дома были дорогие по тем деньгам. Если ситец стоил 30 коп. за 1 м, то дом – до 1000 руб. Жена Степана Ивановича сказала: «Не покупайте наш дом, мы переедем к папе, а вы переезжайте в наш, и будете свой продавать». «Да-да», - сказал Степан Иванович, оборачиваясь к Марфе и Тимофею. «Ну, спасёт тебя Христос!» - сказала Марфа. Тимофей, не привыкший рассуждать, подумал: «Вот Пана – невеста». Невеста Тимошки Пана жила в маленьком доме, да ещё чужом, а семья была большая. Коноваловы всё это одобрили и решили сказать своё: «Вот старшую девочку мы возьмём, она будет дом караулить и вечером учиться будет в школе, а вторая будет матери помогать и учиться». «Ну нет, - сказал Литвиненко, - старшая уже лето работала в питомнике, и я её устрою в питомник на постоянную работу как подростка. Придёшь, Марфа Михайловна, и мы сходим с тобой к Фёдору Ильичу. Я буду учить её. Под старость будет кусок хлеба». Давыдов сказал: «Вы ещё и лесник». «Да, потомственный», - ответил Александр Иванович. Так они спокойно и уверенно рассуждали. Пока вели разговор, дети жались к матери, постепенно стали выполнять её указания. Совет продолжался часа два, никто не писал протокола этого совета, но все достойно выполняли свои обещания в течение многих лет. Уходя, все говорили: «Так всё и будет». Марфа с семьёй перешли в большой добротный дом, а маленький свой продали. Тимофею с Паной сыграли свадьбу, они прожили год с семьёй и ушли в семью Паны. Тимофей ушёл к тёще, а потом уехал в Среднюю Азию. Марфа работать не могла, главным кормильцем был 18-летний Иван. Остальные дети 16-тилетняя дочь Поля, остальные четверо – двое школьники, а двое были малы. Тимофей привык думать только о своём благе. Женившись, их с женой потянуло развлекаться, что тут осудительного? - молодёжь!

Дети

     Тимофей с Иваном стали сапожничать, но Тимофей сапожное дело стал игнорировать. Ваня стал шить сандалии, красиво их отделывал, ему помогал Георгий Образцов. Вечером они стали учиться на Рабфаке. На Рабфаке Ваня познакомился с Бузулуцким Костей, отец которого был портной. Вот эти три товарища: Ваня, Герка и Костя стали друзьями. Марфа Михайловна сходила с Литвиненко-садовником к Фёдору Ильичу, поговорили, и было решено Полюшку устроить в помощники к Литвиненко. Таня днём училась в школе, а Полюшка  вечером с Ваней ходила в вечернюю школу. Гриша вместе с Таней окончили 4 класса. Таню зачислили в гимназию, а Гришу – нет. Гимназия была одна на весь город, а желающих учиться было много. Раньше учились только зажиточные, а дети ремесленников не имели права на обучение. При Советской власти всем стало доступно образование. Только не брали двоих в один класс из одной семьи. Гриша был готов осваивать любую профессию. «Только сапоги не буду учиться шить - учить некому», - говорил он. «Гриня хочет в трубачи», - скажет кто-то из ребят. «В трубачи, так в трубачи», - и надует щёки. Потом выпускает воздух и губами трубит. «Гриня, - смеются соседки, - ты что такой красный?»   «Щей нахлебался», – отвечает он. Гриня был крепыш изо всех, как отец. «Гриня, - смеясь, говорили ребята, - пойдём в подпаски табун пасти». «Пойду, только кнут надо ремённый и собаку», - спокойно отвечал он. «Кнут-то зачем с собакой? Это всё у пастуха будет». «А чтоб вас близко к табуну не подпускать, бездельников», - вроде бы шуткой отвечал он.
     Однажды Гринька пришёл и говорит матери: «Ходить лук чистить в Михалёвку и полоть больше не буду, я устроился к часовому мастеру Чистякову». Марфа Михайловна  обрадовалась: «Как это, сынок?» - «Герка Образцов там устроился и меня позвал. Я там уже полдня работал». «Вот и хорошо, сынок, - мать говорила с ним как со взрослым. - Смотри, слушайся хозяина, боже упаси, ничего не бери чужого и чтоб тебя не уговорили другие, чтоб взял, осматривай свои карманы, чтоб кто-нибудь не сделал подвоха. Это, ведь, мастерская, там много завидных вещей». – «Мама, ты не беспокойся, я не маленький»,- а было ему 13 лет. У Гриньки быстро дело пошло, через год он знал не только ремонт часов, но и арифмометр, граммофоны и стал изобретать. В мастерскую обращались и со станционными большими часами - хозяин смело принимал всё.
     Однажды Гринька пришёл с синяком. Марфа Михайловна испугалась: «Что, сынок? Кто тебя побил? Чистяков – хороший человек! Кто же? - Марфа Михайловна делает примочки керосином и творит молитвы. - Вот ты говоришь, сынок, я никому не позволю бить, даже взрослым, а их много было?»  Марфа не могла уняться. «Мама, вот деньги, которые мне наметил жалование Чистяков за то, что я не ленюсь и за всякую работу берусь и дела, и заказчики довольны. Так за это Герка Образцов и Пака Чупраков меня отколотили, почему им меньше платят, хотя они раньше стали учиться». -  «Я вот пойду к Елене и пожалуюсь на Герку, - сказала мать.  - Он, ведь старше тебя на 5 лет». «Мама, не делай этого, я Герке ухо оторвал, его ведь не пришьёшь, а Паке синяков наделал не на лице, а чтоб помнил. Мы уж домой вместе шли».
     Однажды вечером пришли к Марфе Михайловне Давыдовы договориться, чтоб дочь Полюшку выдала замуж за их сына. Обещали два пуховых платка - серый и белого пуха,-  подушки и перину пуховые и «работать она не будет в питомнике, мы держим прислугу, а с ней будем управляться одни». Вот как стали узаконивать прислуг. «Сынок наш 18 лет, вы его хорошо знаете, и её мы хорошо знаем. Вот и сроднимся, Марфа Михайловна, мы ничего не пожалеем для детей своих».
     Марфа Михайловна была женщина обходительная со всеми, а с близкими, которые как «опекуны», тем более. «Машенька, милая, я бы «с конька на борону» (такая пословица была в Бугуруслане) прыгнула, но ведь она ещё девочка, хотя работает хорошо, ею довольны на питомнике. Ей вот в конце года будет 16, пойдёт 17-ый, но ведь она уже кормилица семьи. Вот Ваня, она и Гриня стали зарабатывать». - «Так ведь она работает и ест, а на приданое-то не зарабатывает?» - «Какое приданое, она учится, вечером ходят с Ваней, и о приданом разговора нет: все заботятся о младших, чтоб у них ботиночки были с галошками, чтоб одежда тёплая была». - «Так и без неё вырастут, а Катюше мы, как говорили, помогать будем, всё ей как покупали, будем покупать». Гости сидели, пили чай, когда Ваня с Полюшкой пришли с учёбы. Поздоровались, разделись и ушли в другую комнату, где были младшие Володя и Катя. Там начали разбор обычно, чем они занимались днём и что на завтра. Марфа Михайловна проводила гостей и зашла с упрёком: «Что это вы не сели за стол? Это такие люди хорошие». Ваня выслушал мать и сказал: «Мама, мы и обошлись с ними, как надо, поздоровались, они ответили. Почему мы не сели за стол - это как непрошеные гости получилось бы. Вы, может, давно сидите, пьёте чай, ты ведь не позвала нас, и Таня с Гришей не сидели с вами, вот мы и решили не вмешиваться в ваш разговор». - «У нас был серьёзный разговор, ну так ладно, до завтра», - сказала Марфа Михайловна и стала всех кормить ужином.
     Утром Полюшка рассказала матери удивительный сон, наскоро собралась и, позавтракав, ушла. Мать, перебирала дочерний рассказ о сне (сидела на своём крыльце, мыла в чистой воде ноги. Вода была в железном корыте). Что за сон? Не смогла я с ней поговорить, а верно, это к свадьбе, так думала Марфа Михайловна. Полюшка пришла на работу, подлезла под колючую проволоку и принялась за работу: ослабляла подвязку на окулянтах (подвоях), чтоб не давили сильно  молодые яблони. Это она делала, начиная всякую работу утром и после обеда,  не общалась со всеми рабочими, хотя при встрече с ними была приветливая и выдерживала всякие насмешки. Женщины, что работали в питомнике, были неграмотные, вдовые или многодетные матери, их надо прощать, а молодёжи надо от них учиться полезному делу - это везде, не только в плодово-ягодном питомнике. Зазвонил звонок, поднялись рабочие и, идя мимо Полюшки, говорили: «Зовут в контору, садовница.  Видимо, опять разряд повысят, иди, Федор Ильич ищет Царёву». Полюшка пришла в контору, ей объявили, что её посылают учиться на 3 года в Бузулук, в лесомелиоративный техникум. Когда она пришла домой и объявила, что поедет учиться, то мать объявила ей: никуда не поедет из своего города. Вот тут ей мать объявила решение Давыдовых и своё согласие, чтоб шла к Давыдовым. Ваня, брат, одобрил решение сестры - ехать учиться. Так и состоялось. Полюшка уехала учиться.
     Ваня закончил Рабфак, но Костя уехал учиться, поступил в планово-экономический институт в Самаре. Зарплату с плодово-ягодного питомника Марфа Михайловна за дочь получала полностью и паёк на себя и двоих детей, а дочь летом приезжала на практику и работала в питомнике целое лето. Зимой были каникулы, это считалось за отпуск. Ваню взяли в армию, он учился в полковой школе в Самаре, где они с Костей встречались часто – это были неразлучные друзья. Нелёгкий путь у всех был, а Марфа успокаивала себя тем, что дети идут правильным путём. Гриша стал приобретать в дом вещи: граммофон купил, часы настенные, стулья и т.д. В праздничные дни заводил граммофон, летом открывали окно, слушали песни.

Войны мы не хотим, но в бой готовы.
Ковать мы не дадим для нас оковы.
Деды вздохнули, руками взмахнули,
Знать, наша доля – борьба за волю.
 
Мы поднимаем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу!
На бой кровавый, святой и правый
Марш-марш вперёд, рабочий народ.
 

     В те годы организовывали колхозы, урожаи были хорошие, но было ошибкой выдавать хлеб всем поровну. Люди стали хитрить, женщины стали обращаться в больницы, поликлиники. Приходилось врачам тщательно разбираться, кто болен в самом деле, а кто «дезертир», так говорили, слова «прогульщик» не было. Ходил по народу рассказ о колхозниках: придут в больницу много с утра. Врач приходит и говорит: «У кого болит голова, становитесь налево, а у кого живот – направо»,  и так писали справки. Это быстро кончилось, когда стали платить по трудодням. Марфа Михайловна с детьми сажали свой огород, картофель и другие овощи привозили с питомника. Семья не знала нужды в топливе, дрова привозили с питомника на всю зиму. Марфе Михайловне завидовали соседки: «Вишь как,  в лес с салазками теперь не едешь, и дети не ездят, даром, что без мужа!» - «Теперь, бабоньки, у меня не лесник доченька, а лесовод. Государство учит её, как многих, не то что за плату, а платят за то, что учат её». -  «Вот она попадёт в кабалу, куда-нибудь пошлют работать, как кончит учиться», - не унимались соседки. «И там – люди!», - отвечала Марфа Михайловна, уходила, хлопнув добротной калиткой.
     Марфа Михайловна строго следила за детьми, чтоб не были воры, чтоб не обижали слабых, чтоб учились, учились «окуратно», так она говорила своим детям. Все дети учились прилежно. «Что ещё нам надо от Бога?», - говорила Марфа Михайловна, когда дети собирались все вместе. Послушав успокоенную мать, дети были спокойны.
     Обратно на Родину вернулся один из сыновей.
     Марфа Михайловна жила обеспеченно, дожила до 90 лет.

БАЛЛАДА О ЦАРЁВОЙ МАРФЕ МИХАЙЛОВНЕ

Она не просила цветов.
Родив её, мать цветов не получала.
Девочку родила, царский закон был таков:
Женщина на той земле не имела права.
Рождались в сёлах не для просвета, а рабства оков.
Родилась «в сорочке» - ей счастье сулило!
Оно позднее было, но было дано.
А детство и молодость горько проплыло,
Трудиться упорно - она знала одно.
Пять лет ей было, мать схоронила,
Родилась и росла в Подмосковье без ласки.
Сразу тяжёлому труду научилась
Личико южанки, чёрные волосы, карие глазки,
Всех лучше в окрестности пела она!
Всех цветов не дарили ей  кроме венчальных.
Цветами в лугах любовалась, бродила одна.
В жизни не счесть ей дней всех печальных.
Ученье минуя, замуж отдали, была всем видна.
Его полюбила она иль гармошку…
Был он порядочный сын лесника.
После венчанья привезли прямо в сторожку
Свекровь не давала покоя ни дня.
С годами мальчишек рожала, как на заказ:
Красивых, румяных, точно цветы.
Всё было не в тягость,
Тик как все ткала, вплетая мечты.
Летом косила, копала, грядки сажала, грибы собирала,
Умела со вкусом солить.
Дрова ли запасала, спицы сгребала,
Детей с собой брала, чтоб труду научить.
Родина прекрасна! Леса – сосны и ели,
Реки, озёра, луговые пестрели цветы.
Дети резвились, ей в радость шумели,
Сама рубашки им шила для пестроты.
С детьми и сиротство своё забывала.
Они же стремились ей чем-то помочь.
Муж был на фронте - лесника заменяла,
Отдых имела в глухую лишь ночь.
Дети росли, стали требовать много…
Приходилось без хлеба порой голодать.
Годы войны, интервенция…
Часто в дороге, «мешочница», хлеб детям добывать.
Порой одних детей оставляла, рвалась к дому,
Мешки поднимала - хлеб для детей.
Проехала много за хлебом путей.
«Мешочников» было тысячи, все – как родные.
Пешком часто шли, подвода мешки их везла.
Им помогали сельчане степные, так кормился
Московский народ в годы первой войны.
Родное село, дом покинут ради детей,
Чтоб от голода их сохранить…
Поплакала под образами: дай, Бог, нам путей,
Дай силу великую, чтоб уберечь живыми детей…
Кончились войны, болезнь многих косила,
Оставалась на чужбине вдовой с семерыми одна,
Детей воспитать нашлась у ней сила.
Детьми довольна, счастлива она.
Только всё помнила трудные годы,
Они ей туманили жизни красоту…
Вставала с восходом, любила природу,
Детей обучала природы ценить красоту.
Вот счастье матери каждой, когда дети учатся, труд всяк любя…
Потребовалось Родине - они все ответили -
За Родину стояли, за людей и себя…
Сердце матери было в тревоге,
Внучат всех ласкала, как прежде – детей.
А детям молила счастливой дороги, домой возвратиться, дай, Бог, им путей!
Разве счастье матери пером здесь опишешь…
Живыми вернулись четверо к детям.
Изранены сильно, и стоны их слышно,
Отцы незаменимы малым детям.
Мать свою нежно все четверо любили,
Как будто здоровье им дух подняла.
Чем старше она, все больше ценили…
Но время ушло, её смерть отняла.
Матери счастья много не нужно,
Только бы детям счастливо жилось.
Она говорила, крестясь, слава Богу, поужинав,
Правнуков мне видеть довелось
Пусть будет цветами мне поколение,
Пусть меня помня в душе хоть без слов,
Жизнь счастливую сделал нам Ленин,
Ему на могилу несите цветов…
Богатством природа её наградила:
Прекрасно движение, зренье и слух,
Она до 90 лет сохранила,
А трудом удивляла не только старух.
Ходила, трудилась, помнила всех,
Проживши до 90 лет, не унывала,
Порой пела, улыбалась для утех
И над горем долго слёз не проливала.
Родину искренне честно любила,
У нас в Подмосковье лучше, твердила всегда.
Село Хотеичи, сельчан не забывала.
Уехав на Волгу, навещала село иногда.
Но годы шли, внуки, правнуки рождались,
Многие с бабушкой рядом росли.
Вырастая, в другие города разъезжались,
Бабушку ласкали письмами издали…
Хочу вам напомнить: 18 внуков и 18 у внуков детей.
Бабушка Ваша вам корень науки. Учиться лучше, цветов не надо для ней.
Она, умирая, простилась со всеми,
Дети на плечах её гроб несли. Грусти в лице её не было тени.
Кажется, в гости её увезли…
И вот мы исполнили просьбу любимой,
Средь сосен могила, как московский лесок,
Оградка и памятник у неё голубые,
Травку посеяли вместо цветов.
Нежна и скромна могила у мамы,
Обычай из древности русский такой:
Что попросила, будь сделано нами -
Она не просила цветов.
Ровно взошла и выросла травка,
Нежную зелень лоснит ветерок…
Только труда здесь граница-оградка.
Нам в память о маме земли бугорок.
Высокий берег над Волгой-рекою,
Волны о берег плещет прибой.
Здесь материнское сердце в покое.
На правом берегу её вечный покой…

Примечание от редакционной коллегии:

1.Автором планировалось написание продолжения, пока в семейных архивах не найдено.
2. На Родину, но в соседнее с Хотеичами село Ильинский Погост вернулся один из сыновей - Царев Владимир Петрович. Успел принять участие в Великой Отечественной войне, работал учителем физики Ильинской средней школы. Имеет научные разработки по применению магнитных полей в медицине. Умер совсем недавно. У Владимира Петровича дочь Надежда, сын Валерий.
3.Материлы представил внук Царева В.П.- Царев Илья.

Володя, январь 1942 год.

Володя, январь 1942 год.